Больше никогда

Больше никогда

Вечером в Эгирдире облака иной раз собираются вокруг вершины горы Барла, и широкие потоки света, пронзая их, освещают спокойную голубизну воды, а прохладный бриз задувает с расположенных к северу от озера холмов. Где-то в этих холмах в 1176 году султан Кылыч-Арслан разбил императора Мануила I Комнина в решающей битве при Мириокефалоне. Определить точное место сражения невозможно: крепость Мириокефалон была разрушена уже при Мануиле, следов от нее не осталось. Определенно известно лишь то, что Мануил выступил из Хор, благоговейно помолившись там архангелу Михаилу, и медленно двинулся на восток в сторону Коньи, где за Мириокефалоном султан заманил его армию в ловушку в узком горном ущелье под названием Циврица…

Нет также полной ясности, почему эта битва вообще произошла. Византийское присутствие в Малой Азии заметно усилилось после возврата Никеи и прохождения войск Первого Крестового похода. Алексей, Иоанн и Мануил Комнины восстановили контроль над западной Анатолией, а также над средиземноморским и черноморским побережьями; государство сельджуков было строго ограничено центральным плоскогорьем. К 1176 году византийцы и турки находились в тесном и продолжительном соприкосновении около столетия, было достигнуто непростое, но вполне реальное равновесие сил.

Византийские авторы неизменно враждебны к тюркским кочевникам, совершавшим набеги на Фригию и другие пограничные области, но их отношение к сельджукам Коньи было не столь простым. Ко второй половине XII века сельджукский султанат был отлично организованным цивилизованным государством, и его правитель, волевой и последовательный в своих действиях Кылыч-Арслан II, был известен терпимостью к проживавшим в его границах христианам. Существовал дипломатический и торговый обмен, мусульманским купцам позволяли торговать в империи. При византийском дворе имелись турки, занимавшие влиятельные позиции (благородные члены семьи Аксух); да и при дворе сельджуков были в те времена влиятельные греки. Мануил особенно ярко продемонстрировал свое восхищение турецкой культурой, построив в пределах Большого дворца здание в сельджукском стиле с напоминающим сталактиты потолком, а в 1161–1162 годах в течение восьмидесяти дней исполнял роль гостеприимного хозяина, когда к нему приехал султан.

Мануил славился великодушием и широтой взглядов, и Кылыч-Арслан был поистине ослеплен пышностью императорской столицы и великолепием праздников в его честь, включая потешное морское сражение – весьма дорогостоящее представление, имевшее исключительно политическую подоплеку: убедить Кылыч-Арслана в бесперспективности его нападения на хранимые Богом Город и империю. И хотя султан был далеко не прост, увиденное, судя по всему, его вразумило. Во всяком случае, внешне все выглядело именно так. В залог будущей дружбы император и султан устроили несколько обедов, и Кылыч-Арслан распорядился вернуть империи часть завоеванных городов. Он согласился помогать Мануилу войсками и вообще оказался как бы в роли вассала.

С византийской точки зрения лучше и быть не могло. Дружественное турецкое государство обретало право на существование, зато престиж и влияние Византии сохранились во всей Анатолии.

Почему же в 1176 году Мануил обратил оружие на Кылыч-Арслана?

Султану мир был выгоден, но даже византийские источники намекали на то, что с обеих сторон постоянно имели место мелкие провокации. Таковы тюркские набеги, результат небрежности самого Мануила, поскольку в Константинополе признавали, что кочевники действуют независимо от сельджукского правительства, для которого они также являлись головной болью. Кылыч-Арслан тянул с возвращением византийцам города Сиваша, хотя давно пообещал его вернуть, но вряд ли это могло оправдать широкомасштабное наступление на его столицу: в данном случае было бы вполне достаточно простой демонстрации силы. Взятие Коньи могло бы уничтожить сельджуков, но не решило бы проблему с кочевниками. У империи не было сил удерживать в повиновении столь многочисленное, агрессивное и мобильное население, и не подлежит сомнению, что отсутствие центральной турецкой власти, которой кочевники хоть и формально, но все же подчинялись, только ухудшило бы ситуацию.

Внешняя политика Мануила всегда была смелой и изобретательной. Впрочем, порой слишком амбициозной, что вовлекло Византию во внутренние проблемы Италии, Венгрии и государств, где имелись крестоносцы, а это было в ущерб жизненно важным анатолийским провинциям. Мануил был невероятно тщеславен, изображал собственные победы в мозаике на стенах своих дворцов и перенял пышную юстиниановскую систему титулования.

Страдал ли Мануил манией величия? Пожалуй, нет, для этого он был слишком умен. Возможно, суть дела заключалась в том, что Мануил нуждался во впечатляющей победе, чтобы держать в страхе своих многочисленных врагов. Империя не была изолирована от внешнего мира. Военные экспедиции византийцев в Италию лишь объединили венецианцев, папу и германского императора Фридриха I Барбароссу против Константинополя, а когда стало известно о контактах между Кылыч-Арсланом и Барбароссой, это лишь добавило масла в огонь. Возникла отдаленная, но тревожная перспектива объединенного наступления на империю с востока и запада, чего так опасались все предшественники Мануила.

Этими соображениями и мог руководствоваться император, когда вел свою армию на турецкую территорию к востоку от крепости Сувлея. Численность византийских сил была огромной – колонна растянулась на несколько километров, в центре ее двигалась сложная и громоздкая осадная техника. В составе армии было немало чужеземцев: англичане составляли большинство в императорской гвардии; части, охранявшие правое крыло с осадной машиной и обозом, находились под командованием рыцаря-крестоносца Болдуина Антиохийского; значительное место занимали и турки-христиане.

Армия двигалась в пустоту. Султан сжигал деревни и посевы; кочевники, «многочисленные, как саранча», совершали бесчисленные набеги; трупы собак и вьючных животных гнили в колодцах. Вынужденные пить испорченную воду солдаты страдали от дизентерии.

Когда Кылыч-Арслан заговорил о мире, наиболее опытные военачальники Мануила настаивали на принятии условий султана, но император и слышать об этом не хотел и продолжал наступление.

Авангард императорской армии без труда отразил нападение главных сил турок в ущелье Циврица и выбрался на открытое пространство, где и остановился, но огромная осадная машина застряла в узком проходе, и турки набросились на солдат Болдуина. Песчаная буря завершила разгром: люди не отличали своих от врагов, беспорядочно убивая друг друга.

Впервые в жизни Мануил утратил самообладание. Он готов был бросить армию, но его спас командир арьергарда. Вместе они сумели достичь передовых частей, где удалось восстановить какое-то подобие порядка. Осадная машина была потеряна, Болдуин, как и большинство его воинов, убит, но основная часть армии сохранилась.

На рассвете следующего дня император и султан объявили о перемирии и приступили к переговорам. Историки не раз удивлялись мягкости условий Кылыч-Арслана (он всего-навсего потребовал снести крепости Дорилей и Сувлея) и воздавали должное благородному поведению великого визиря султана, принадлежавшего к известному византийскому роду Гаврасов. Возможно, они недооценили ту серьезность, с которой тогдашние (и нынешние) турки относятся к законам гостеприимства. Когда-то Кылыч-Арслан почти три месяца был гостем Мануила, делил с ним стол и принимал ценные дары – он сам был бы унижен, лишись император всех знаков своего величия. Отступление проходило организованно, но солдаты императорской армии были деморализованы видом своих убитых товарищей, у которых турки вырез?али половые органы.

Последствия Мириокефалона были довольно незначительными, хотя со временем восприятие этой битвы как ужасной катастрофы стало хрестоматийным, с чем согласны и современные историки. Мануил сравнивал ее с поражением Романа Диогена при Манцикерте. Сам он в плен не попал, армия продолжала существовать, но Мириокефалон нанес сокрушительный удар по его репутации. Он так и не смог отрешиться от ужаса, охватившего его в ущелье Циврица. Гильом Тирский, посетивший Константинополь в 1179 году, за год до смерти Мануила, оставил подробное описание его душевного состояния:

«С тех пор император выглядел подавленным, глубоко уязвленным в самое сердце воспоминанием об этом судьбоносном несчастье. Никогда более не проявлял он столь свойственной ему прежде радости духа, никогда не представал веселым перед своими людьми, как бы они ни упрашивали его. До конца жизни ему так и не удалось восстановить былое отменное здоровье, коим он прежде отличался. Одним словом, существующая в душе Мануила память о поражении настолько его угнетала, что уже больше никогда не снискал он мира своей душе и обычного для него когда-то присутствия духа».

Враги Мануила на Западе даже не пытались скрыть свою радость после получения известий о разгроме, и германский император писал ему в исключительно пренебрежительной форме, называя «царем греков» и утверждая, что это он, Фридрих, – истинный римский император, коему Мануил обязан выказывать знаки почтения наряду с подчинением духовному авторитету папы. Хрупкость существования Комнинов была всем очевидна. Победа при Мириокефалоне, разумеется, не обеспечила бы восстановление византийского господства в Анатолии, но сделала бы такое развитие событий вполне возможным. Однако поражение и его последствия подготовили сцену для окончательного краха эллинизма в Азии.

Мануил был последним императором, во всем блеске воплотившим в своей личности имперский миф. После Мириокефалона все его величие свелось к пустоте, и притязания Мануила наследовать Константину и Юстиниану обернулись прахом. Со смертью его в 1180 году Византия навсегда утратила мощь великой державы. Какое-то время Константинополь еще оставался главным городом христианского мира, но через четверть века лишился и этого статуса.