ПОДВОДНИКИ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

ПОДВОДНИКИ

После похода на «Воровском» мы снова вернулись на курсы. Закончил я их весной 1925 года. Назначение получил на Черное море.

Вот и Крым. Не отхожу от окна вагона. На южной земле уже пышная зелень. Цветет миндаль. Поезд ныряет в туннель. Их тут несколько. Вспыхнет на мгновение дневной свет, и снова темнота. Наконец в глаза ударило таким ярким солнцем, что невольно зажмурился. Внизу голубеет Южная бухта. Всматриваюсь в корабли. На каком из них уготовано мне служить?

На перроне нас обступили мальчишки, наперебой предлагая комнату. Жене понравился маленький шустрый мальчуган.

— Давай, веди к себе.

Идти пришлось не так далеко. На улице матроса Кошки у подножия Малахова кургана наш проводник постучал в калитку. Во дворе стоял небольшой, утопающий в зелени домик. Встретил нас седой человек в тельняшке. Представился: старожил этих мест, бывший черноморский моряк Иван Афанасиевский. И домик, и его хозяин нам понравились, и мы поселились здесь, на Корабельной стороне.

Оставив жену распаковывать чемоданы, я поспешил в штаб флота.

Маленький трамвайчик — гордость севастопольцев, открывших трамвайное движение на 9 лет раньше, чем в Петербурге, — довез меня до центра города.

Встречные командиры сказали мне, что штаб, Реввоенсовет и политическое управление флота размещаются на «Красном моряке», который стоит у Минной пристани. Я ожидал увидеть большой корабль, а оказался старый-

[81]

престарый колесный пароходик водоизмещением всего около сотни тонн. После я узнал, что он был построен в Англии еще в 1866 году. Купленный русским правительством, сразу же оказался в Севастополе и стал яхтой главного командира флота и портов Черного моря.

Как яхта высокого начальника пароходик, может быть, был хорош, а как штабной корабль не годился. Теснота здесь была страшная. Каюта начальника отдела кадров флота крохотная. Дверь ее была распахнута настежь. Хозяин каюты сидел у маленького столика, на койке — другой мебели не было — сидел посетитель, какой-то большой командир с широкой нашивкой на рукаве. Остальную часть койки занимали стопки папок.

Собеседники жарко спорили, и на мой осторожный стук никто не обратил внимания. Волей-неволей мне пришлось стать свидетелем разговора. Посетитель просил дать ему четырех штурманов на подводные лодки, а начальник отдела кадров уверял, что может дать только двух. Наконец оба повернулись ко мне и чуть ли не в один голос спросили, что мне надо.

— Вам нужен штурман на подводную лодку. Можете располагать мной. Начальник отдела кадров просмотрел мои бумаги, поморщился.

— Если метили в подводники, надо было кончать подводный класс. А теперь пойдете на канлодку.

— Ерунда! — вмешался посетитель. — Он штурман — это основное, а подводным делам мы его научим… Не спорь, Коля, пиши предписание, ведь человек сам просится в подплав, а это не так часто случается.

Начальник отдела кадров махнул рукой и наложил резолюцию.

— Ну, а теперь давайте знакомиться, — сказал посетитель и протянул мне ладонь. — Головачев, начальник отдельного дивизиона подводных лодок Черноморского флота.

Через несколько минут мы с ним уже шли по бухте на тихоходном катеришке. По пути Головачев задавал мне множество вопросов, словно оценивая новое «приобретение». Тогда было не принято обращаться к начальству насчет квартиры, и оно об этом не заикалось. Но все же у трапа плавбазы начдив спросил:

— Между прочим, где вы устроились?

[82]

Я ответил, на что последовал спокойный кивок.

Плавбаза подлодок «Березань» — старый транспорт времен первой мировой войны. Удирая из Севастополя, белые взорвали на судне машины, разграбили оборудование. Таким мертвецом оно и стояло в Южной бухте, недалеко от вокзала. Необходимые подводным лодкам зарядовая станция, аккумуляторная мастерская и прочее хозяйство только начинали строиться. Пока же пять подводных лодок сиротливо стояли у плавучих пирсов и находились, что называется, на самообслуживании.

Каюты на «Березани» оказались маленькие, неуютные и совершенно не оборудованные. Я поселился вдвоем со штурманом Е. Е. Пивоваровым — моим старым товарищем по службе и учебе. Сначала было тоскливо. Мы, как далекую мечту, вспоминали наши шикарные каюты на линкоре «Марат» и на канлодке «Хивинец».

Кают-компания, где обедал весь командный состав дивизиона, тоже была и темной и убогой. Впрочем, мы на это не сетовали. Важно было другое: коллектив подобрался дружный, в кают-компании всегда было шумно и весело. В такой среде любые бытовые неудобства кажутся пустяком.

Приняли нас, молодых штурманов, очень приветливо. Через пару дней мне казалось, что я уже давно служу в дивизионе. Конечно, это во многом зависело от начдива Головачева и комиссара Голубовского. Оба они были старыми подводниками. В отличие от Головачева, человека шумного и резковатого, Голубовский был мягкий, малоразговорчивый, больше прислушивался к нам, нежели сам говорил. Чуткий, внимательный, он постоянно заботился о людях.

Меня назначили штурманом на подводную лодку «Политрук» — единственную большую лодку типа «Барс». Лодки эти строились еще в царское время по проекту талантливого русского инженера-кораблестроителя И. Г. Бубнова. В первую мировую войну они воевали неплохо. В годы интервенции несколько лодок этого типа белые увели в Бизерту (Африка), остальные взорвали, затопили или привели в полную негодность. Осталась одна-единственная «Нерпа». После основательного ремонта ей дали новое название и включили в состав Черноморского флота. На ней мы теперь служили. Надводное водоизмещение лодки около шестисот тонн. Скоростью

[83]

хода она не блещет шесть-восемь узлов в надводном положении, а под водой с трудом можно выжать пять узлов, да и то на очень короткий срок: аккумуляторные батареи быстро садились.

Корабль наш походил на огромную стальную сигару, начиненную механизмами и без единой водонепроницаемой переборки. При малейшем повреждении корпуса вода могла залить всю лодку. Конструкторы стремились любой ценой уменьшить вес корабля, жертвуя даже его живучестью.

Вооружение состояло из четырех торпедных аппаратов: по два в носу и корме.

Рабочая глубина погружения — до пятидесяти метров. Помню, в первом же походе я заметил, что командир глаз не сводит с глубиномера и, едва стрелка приблизится к цифре «40», громко командует: «Боцман, точнее держать глубину, не ходить дальше сорока метров!» На рулях глубины нес вахту старый подводник боцман В. И. Корнеев. Он, хитровато улыбаясь, докладывал: «Есть, точнее держать! Глубина 35 метров!»

Остальные четыре лодки относились к типу «АГ». Собраны они были уже на советских заводах, хотя и по проекту американского инженера Голланда. Они в два раза меньше нашей, но во всех других отношениях превосходили ее: имели водонепроницаемые переборки, больший ход и в носу четыре торпедных аппарата.

Но вернусь к самому началу моей службы на подводной лодке. Командир «Политрука» Владимир Петрович Рахмин, познакомившись со мной, вызвал старшего помощника.

— Вот вам штурман, — сказал он ему. — Возьмите его под свою опеку. Пусть изучает корабль, а через две недели я сам проверю…

— Есть, будет исполнено! — четко ответил Кирилл Осипович Осипов человек среднего роста, с хорошей строевой выправкой. Я уже отметил про себя, что на корабле он пользуется уважением и его даже слегка побаиваются, хотя он и сдержан, приказания отдает, не повышая голоса.

С утра и до вечера я лазал по лодке в сопровождении боцмана или одного из старшин, делал заметки в толстой тетради, по вечерам изучал чертежи. Старпом ежедневно просматривал мою тетрадь и, наверно, докладывал коман-

[84]

диру. Комиссар Тимофеев тоже интересовался, как протекает учеба, подбадривал меня:

— Не смущайтесь, поначалу у вас, наверно, сумбур в голове. А пройдет время, и все уляжется…

И я занимался еще настойчивее.

Через две недели командир пошел со мной по всей лодке, проверил мои знания и, кажется, остался доволен.

В. П. Рахмин все больше и больше начинал мне нравиться и уже казалось, что это лучший из всех командиров лодок на дивизионе. Всегда опрятно одетый, чуть суровый, хмурый на вид, Владимир Петрович был строг, иногда даже резок, но всегда справедлив и, что очень важно, никогда не ущемлял достоинства своих подчиненных.

Наш отдельный дивизион подводных лодок был тогда единственным солидным боевым соединением флота. Ведь кроме него в строю находились лишь эсминец типа «Новик», только что восстановленный и названный «Незаможником», старый крейсер «Коминтерн» — так назывался теперь знаменитый «Очаков», на котором лейтенант Шмидт поднял красный флаг в 1905 году, несколько не менее старых канонерских лодок, тральщиков да дивизион торпедных и сторожевых катеров. Морская авиация лишь начинала зарождаться. Восстанавливались старые батареи береговой обороны. С этого начинался советский Черноморский флот. И все эти древние старики нам очень пригодились, на них росли, воспитывались и обучались кадры будущего могучего флота.

С радостью узнали мы, что Советское правительство приняло решение строить новые подводные лодки по проектам советских конструкторов, а находящиеся уже на стапелях легкие крейсера и эсминцы вооружить современной артиллерией. Все эти решения очень скоро стали осуществляться, и Северная бухта Севастополя перестала служить только одному старику — «Коминтерну».

Боевая подготовка подводных лодок в те дни имела ряд особенностей. Сейчас она покажется очень примитивной. И рассказываю я о ней с единственной целью показать читателю, как далеко мы шагнули вперед. Это был начальный этап нашего роста. Он далеко позади. Но именно от него начинался победный курс нашего флота в просторы Мирового океана.

В море, на специальные полигоны, мы выходили поч-

[85]

ти каждый день, кроме субботы, воскресенья и понедельника. Возвращались в базу всегда к ужину — к 18 часам. Командный состав и сверхсрочники, не занятые дежурством, увольнялись на берег ежедневно, в воскресенье вообще разрешалось не являться на службу всем, кроме дежурных. Этот день считался для всех днем отдыха. Краснофлотцы же увольнялись на берег в среду, субботу и воскресенье.

Полигоны для учебы и тренировок находились в прибрежной полосе, почти у самого Севастополя, что позволяло сократить переходы в надводном положении. К тому же на подходе к главной базе и другим портам Черного моря еще сохранялась минная опасность со времен первой мировой и особенно недавних лет гражданской войны. Минные поля тралились, но тральщиков не хватало, к тому же траление на море дело не только опасное, но и долгое.

Не раз мы обходили минное поле, и командир обращался ко мне с грозным предупреждением:

— Штурман! Будьте внимательны! Однажды мы тут вышли за кромку фарватера и кормовыми рулями поддели мину. Всплыли с ней вместе. К счастью, все кончилось благополучно…

После таких напоминаний пробегал холодок по коже. Я спешил на мостик, чтобы лишний раз взять пеленги на маяки и точнее определить свое место.

В первой половине лета лодки отрабатывали одиночные задачи, главным образом срочное погружение, с тем чтобы в случае обнаружения «противника» быстро уйти на глубину. Но как мы ни старались, а меньше чем за три-четыре минуты срочное погружение не получалось. И это еще считалось за благо…

Ближайший к базе учебный полигон, напротив селений Кача и Бельбек, делили на зоны «А» и «Б». Нам осточертели ежедневные хождения в эти «ванны», и краснофлотцы — вечные остряки и балагуры — сложили песню, которая заканчивалась припевом:

Если хочешь умереть от скуки,

Сходи, товарищ, в «Аз» и «Буки"…

Во второй половине лета начиналась тактическая подготовка всего флота. Корабли собирались в Тендровском заливе.

[86]

Однажды пришел туда и колесный старец «Красный моряк» со всем штабом и Реввоенсоветом флота. Флот отрабатывал отражение ночных атак торпедных катеров и другие задачи. Подводникам эти сборы мало что давали, так как погружаться в заливе из-за малых глубин мы не могли. Видимо, наше присутствие на сборе было необходимо для создания большей масштабности.

После сбора флота проходили тактические учения. Основная задача была оборонительного характера: флот совместно с береговыми батареями должен не допустить высадку десантов в районе Севастополя или Одессы. Для этого в море, на позиции, намеченные штабом, высылались подлодки, где мы и ожидали появления «противника». Если, бывало, повезет и «противник», что называется, наткнется на нас, то мы выходили в атаку, обозначая торпедный залп стрельбой воздухом. Никакой связи с разведкой у нас не было, и в ожидании цели мы часто сутками елозили в отведенном квадрате.

Торпед на флоте было мало, их берегли, поэтому стреляли редко и обязательно* на небольших глубинах. Дело в том, что торпеды частенько тонули. В таких случаях к месту происшествия спешил водолазный бот. Водолазы шарили на дне и не всегда находили торпеду. Потеря торпеды считалась большим ЧП, и командир лодки имел по этому случаю много неприятностей.

Хотя мы назывались подводниками, но под водой плавали мало: берегли электроэнергию для выхода в атаку. На позицию шли в надводном положении, и наше подводное плавание продолжалось не более часа. При движении корабля под водой аккумуляторы выделяли много газов, давление в лодке сильно повышалось, дышать становилось трудно и приходилось всплывать и вентилировать помещения.

Считалось, что торпедами можно стрелять с дистанции всего четырех-пяти кабельтовых. Если расстояние оказывалось больше, атака признавалась плохой. При дистанции десять кабельтовых (1,85 километра) вероятность попадания в цель принималась близкой к нулю. Стрелять полагалось только одной торпедой.

Ни о каких совместных действиях подлодок тогда не могло быть и речи, ибо не было еще приборов для связи между лодками в подводном положении. Многие командиры увлекались поиском районов с «жидким грунтом" —

[87]

с разными по плотности слоями воды, между которыми лодка могла без движения удерживаться длительное время на одном уровне. Тем самым экономилась электроэнергия. Тогда эта идея имела некоторый тактический смысл, и ею особенно много занимался Владимир Сергеевич Сурин, командир подлодки «Коммунар» (бывшая «АГ-24") — человек образованный, энергичный, занятый поисками новых, более эффективных форм боевого использования наших кораблей.

Все пять командиров подводных лодок дивизиона были представителями лучшей части интеллигенции тех лет. Образованные, опытные подводники, они пользовались заслуженным авторитетом у подчиненных. И не случайно в дальнейшем эти товарищи заняли ведущие должности на флоте. Так, В. С. Сурин стал инспектором подводного флота, Н. М. Горняковский — командир подлодки «Марксист» — после войны командовал большим учебным отрядом подводного плавания Тихоокеанского флота, В. П. Рахмин долгое время был начальником штаба бригады новых больших лодок на Балтике. Крупные должности занимали впоследствии Б. М. Ворошилин и Г. X. Шредер.

Это были смелые, ищущие люди. Как-то я нес вахту на плавбазе. Наша лодка в эти дни стояла на текущем ремонте, остальные находились в море. И вдруг замечаю: почти у борта плавбазы забурлила вода, послышалось шипение, будто лопнул воздухопровод, а затем из воды вырос перископ. Еще через мгновение на поверхности показалась подводная лодка «Коммунар». Она всплыла у бона, на месте своей обычной стоянки. Открылись люки, и краснофлотцы, перепрыгнув на бон, закрепили швартовые концы. На мостике уже стоял улыбающийся командир лодки Владимир Сергеевич Сурин. Он помахал мне рукой и весело объявил:

— Прорыв в базу «противника» прошел успешно…

Все произошло так быстро и неожиданно, что вахтенные сигнальщики, наблюдавшие в основном за входом в бухту, так ничего и не заметили.

Конечно, и мне, и сигнальщикам потом здорово попало от комдива Головачева. В этот, да и в последующие дни за обедом и ужином в кают-компании только и было разговоров, что о маневре Сурина и о том, как вся вахта на «Березани» его проспала. Наш же командир

[88]

В. П. Рахмин загадочно молчал. Тоже, видно, что-то надумал.

Так и оказалось. Когда мы направлялись в море, командир, удифферентовав лодку, сразу же погрузился, и мы, изредка чуть-чуть поднимая перископ, прошли всю Южную и Северную бухты и всплыли уже в море. Командир, не отрываясь от перископа, радовался, что катера и ялики проходят рядом и никто нас не замечает. В тот год бонов у входа в главную базу не было, как не существовало и брандвахтенной службы, а с берегового наблюдательного поста заметить перископ очень трудно…

Однако вскоре эти «подводные фокусы» запретили.

Нынешних подводников наверняка удивит не только наша тогдашняя боевая учеба, но и многие детали повседневной жизни моряков. На каждом корабле один из молодых специалистов по совместительству являлся ревизором, ведающим финансами и хозяйственными делами. Почему-то везде это «счастье» выпадало штурману. В помощь ему назначался артельщик из числа наиболее разворотливых краснофлотцев. В зависимости от числа членов экипажа отпускались деньги на питание. Они хранились в моем маленьком переносном сейфе.

Учитывая пожелания команды и исходя из наших финансовых возможностей, мы с артельщиком накануне вечером составляли меню, а утром чуть свет он с кем-либо из краснофлотцев отправлялся на базар, закупал все, что требуется на завтрак, обед, ужин, причем брал у торговцев расписки. Продукты, доставленные на корабль, приходовались, затем отправлялись на камбуз плавучей базы.

Поскольку пайков мы не получали, то каждый экипаж питался по своему вкусу и разумению, в пределах денежного лимита. Ревизоры соревновались, кто лучше и вкуснее накормит свою команду. Питались вообще-то мы сытно.

Конечно, я не сразу стал опытным хозяйственником: на первых порах каждый месяц приходилось покрывать недостачу из собственной зарплаты. На других лодках тоже такое случалось.

Осенью, после проведения тактических учений, весь флот под флагом командующего совершал поход по портам Крыма и главным образом Кавказа — до Батуми включительно. При этом проводились тактические учения

[89]

с высадкой десантов, артиллерийской стрельбой и т.д. Подводные лодки выходили из порта обычно раньше других кораблей, занимали назначенные позиции и при появлении крейсера «Коминтерн» производили по нему учебные атаки, не выпуская торпед.

Посещение портов обычно выливалось в своеобразный праздник. Население, особенно молодежь, горячо нас приветствовало, местные власти устраивали в театрах, клубах и в парках встречи с моряками. На флоте эти походы получили прозвище «мандариновых». Объяснялось это тем, что осенью на Кавказе поспевали фрукты и корабли получали от местных властей в подарок целые ящики яблок и мандаринов. Все, кто располагал деньгами, старались и домой прихватить хоть немного фруктов. Охотно покупали моряки и крохотные финиковые пальмы в горшочках — тогда этот сувенир был в большом ходу. Но где хранить покупки? Нашим друзьям с надводных кораблей все было проще. А каково нам, подводникам, — ведь у нас нет ни кают, ни шкафов?

Перед уходом из Батуми стало известно, что весь наш дивизион идет в Поти надводным ходом для отработки совместного плавания. Командир, объявив это, строго предупредил:

— Ничего лишнего с собой не брать!

Многие приуныли. И я тоже. Угораздило купить проклятую пальму и мандарины… Был у нас старшина сверхсрочник Сапиро — отличный радист, но балагур нестерпимый. Заметив мою озабоченность, он хитро улыбнулся:

— Штурман, куда будем девать наши подарочки? Развязность его мне не понравилась, и я сердито ответил:

— За борт! Слыхали, что командир сказал?

— Ничего, подождем за борт выкидывать.

Через несколько минут он снова подошел ко мне.

— Забирайте-ка свои покупки и следуйте за мной.

Мы прошли в нос. У открытых крышек торпедных аппаратов суетились старшина торпедистов и боцман. Они укладывали в пустые трубы аппаратов пакеты, кульки и злосчастные пальмы. Туда уложили и мои свертки. Крышки аппаратов закрылись.

Сапиро довольно улыбался.

— Ну как, здорово придумал?

Я был смущен всей этой махинацией, но успокаивала

[90]

мысль, что в торпедных аппаратах не только мои покупки. Наш механик П. И. Печеник, минер А. Т. Заостровцев и многие другие воспользовались услугой торпедистов.

На рассвете дивизион вышел в море, произвел ряд эволюций по сигналам комдива. После посещения красивого, вечно зеленого Батуми настроение у всех было бодрое, жизнерадостное. Погода стояла отличная, на небе ни облачка, море тихое.

На флагманской лодке замелькали флажки. Читаем семафор, адресованный нам: «Командиру. Занять позицию пять миль западу маяка Поти. Атаковать противника. После атаки следовать Поти. Комдив».

Все, кто находился на мостике, невесело переглянулись.

Через некоторое время дизели застопорили, и по лодке разнесся властный голос командира:

— Приготовиться к погружению. Стрелять будем воздухом из носовых торпедных аппаратов.

Минер осторожно предложил командиру «для практики» стрелять кормовыми, но командир как ножом отрезал:

— Сперва носовыми!

Сапиро не находил себе места. В конце концов он не выдержал, отозвал в сторону комиссара Тимофеева и шепнул ему на ухо:

— Стрелять носовыми нельзя.

— Почему? — удивился комиссар.- Ну-ка посмотрим.

Он спустился вниз и приказал открыть крышки торпедных аппаратов. Под дружный матросский смех Сапиро стал вытаскивать содержимое труб.

Пришел командир. Он кипел, чертыхался. С трудом Тимофеев уговорил его пока за борт ничего не выбрасывать. Но попало нам изрядно. Нашего командира возмутил не сам факт приобретения «сувениров», а отношение к боевому оружию.

— Это же надо, вместо торпед напихали в аппараты всякого хлама!

Возвращались мы в базу чудесным осенним днем. На море ни малейшей ряби, а солнце немилосердно жгло. Даже в легком рабочем кителе было нестерпимо жарко.

Неожиданно мы увидели, что справа от нас прямо на лодку быстро мчится, оставляя на поверхности пенящий-

[91]

ся след, не то перископ, не то торпеда. Мы понимали, что ни того ни другого быть не может. И все-таки на мостике все оцепенели. Только подойдя ближе, мы разглядели, что это дельфины. Они неслись стремительно, и их плавники действительно издали походили на перископы.

Я вспомнил этот случай много позже, уже во время войны. В первые ее дни наших сигнальщиков обуяла подлинная «перископомания». Всякий всплеск на воде они готовы были принять за перископ вражеской подводной лодки. Не сразу мы излечились от этой болезни. Считалось, что лучше лишний раз сыграть тревогу, чем прозевать настоящий перископ.

Многие проблемы волновали в ту пору нас, молодых подводников. И, в частности, нередкие взрывы аккумуляторных батарей. Несовершенные приборы подчас не всегда обнаруживали опасное скопление водорода в аккумуляторных ямах. Достаточно было искры… Взрывы сопровождались пожарами, иногда и гибелью людей. Но мы продолжали плавать, постепенно искореняя причины аварий.

Но вот кончились теплые месяцы, и море опустело. Корабли попрятались в бухтах. На флоте начался ремонт кораблей и период массовых отпусков. В море никто выйти не мог. Флот в зимнее время становился небоеспособным.

Почему-то тогда никто не думал о том, что воевать, возможно, придется и зимой, что война не признает времен года. Чем это объяснялось? Возможно, приверженностью к старому, привычному: испокон веков флот не плавал зимой.

Сегодня наши корабли — подводные и надводные — выходят в моря и океаны и летом и в зимнюю стужу. Это уже стало в порядке вещей. Тогда же, на заре нашей флотской юности, мы зимой превращались в людей сухопутных.

***

Чтобы больше не возвращаться к службе на подводных лодках, забегу немного вперед. Мне и после довелось плавать на подводных кораблях. На моих глазах рос подводный флот нашей страны. Когда я, будучи слушателем академии, приехал стажироваться на Черное мо-

[92]

ре , здесь уже был не дивизион, а две бригады подводных лодок. Новые, отечественной постройки, они были совершенными для того времени и делились в основном на три группы: малые «малютки», средние — «щуки», большие — «декабристы» и подводные минные заградители типа «Ленинец». Появились у нас и свои плавучие базы.

Это уже были настоящие подводные силы. Они блестяще показали себя в годы Великой Отечественной войны.

Стажировался я в должности начальника штаба бригады. В те годы слушателю академии на стажировке следовало «заработать» отличную аттестацию, которая влияла на всю дальнейшую службу. Зная это, нас нагружали по макушку. Я проводил политзанятия с краснофлотцами, делал доклады по военным вопросам на командирских занятиях, редактировал стенную газету, возглавлял кружок парусного спорта. И все это, конечно, сверх ответственных обязанностей начальника штаба.

Подводных лодок в бригаде было много, они распределялись по пяти дивизионам.

Ко мне приглядывались не только командир бригады Г. В. Васильев, но и сам командующий флотом И. К. Кожанов, интересовавшийся работой слушателей академии. Позже я узнал, что меня наметили оставить после академии начальником штаба в этой же бригаде. В конце концов так и вышло.

Бригада все расширяла свое хозяйство. Стало известно, что для нас строится береговая база. Удивляло одно: для нее подобрали единственный на Черном море замерзающий порт. Подводники забили тревогу, даже обратились в ЦК партии. Но пока вопрос утрясался, база строилась. Разобрались во всем, лишь когда работы приближались к концу. Пришлось все переигрывать. Базу передали морским летчикам, а подводные лодки снова вернулись в Севастополь.

Боевая подготовка проходила по-прежнему строго по плану, но очень осторожно. Погружались лодки лишь в специально отведенных неглубоких местах, все на тех же полигонах «Аз» и «Буки». Особенно придирчиво отрабатывались действия по срочному погружению, дифферентовке, покладке на грунт.

Командир бригады Григорий Васильевич Васильев — опытный подводник, плававший на лодках еще в цар-

[93]

ское время, был требователен и неутомим. Энергия в нем била через край, и, возможно, потому он мог шумно вспылить, но, как человек добрый, быстро отходил. Ценным его качеством были забота о подчиненных и готовность всегда помочь в беде любому бойцу и командиру. Все это знали и шли к нему со своими делами. А вот с начальством Григорий Васильевич разговаривать не умел, был излишне застенчив. Как человек дисциплинированный, он молча слушал не всегда справедливые замечания, никогда не возражал, но потом расстраивался и горько переживал.

Однажды без предупреждения к нам прибыл командующий флотом И. К. Кожанов. Без особых на то оснований он стал возмущаться медленным освоением «малюток». При этом присутствовали командир дивизиона А. В. Крестовский и я. Мы видели, как краснел наш комбриг и даже не пытался оправдываться. Мы с Крестовским переглядывались, не зная, чем помочь своему начальнику. Командующий это заметил.

— Вы, начальник штаба и командир дивизиона, тоже виноваты… Плохо помогаете комбригу. Наступила пауза.

— Что же вы молчите, разве не так? — спросил командующий.

И тут заговорил Андрей Крестовский:

— Нет, не так, товарищ командующий. План боевой подготовки составлен точно по расчету времени на каждую задачу, как того требуют наставления. Вы лично утвердили этот план, и он строго выполняется.

Командующий удивленно смотрел на комдива. Помолчал, а потом сказал:

— В таком случае вы, товарищ Васильев, проверьте все еще раз. Возможно, и я допустил ошибку. Со всеми случается. А вас, товарищ Крестовский, благодарю за смелость и умение отстаивать свое мнение.

Протянул руку каждому из нас и уехал.

Григорий Васильевич готов был расцеловать Крестовского. Это был замечательный, умный командир. Он погиб в Отечественную войну, выполняя боевое задание.

Большую помощь Васильеву оказывал начальник политотдела бригады А. М. Конопелькин. Я уже говорил, что комбриг бывал излишне горяч. Бывало расшумит-

[94]

ся — не унять. Тогда кто-нибудь спешит к Конопелькину:

— Андрей Михайлович, зайдите к комбригу, его сильно «штормит"…

Конопелькин спешил на выручку попавшему в беду, и «шторм» утихал.

Хочется сказать хотя бы несколько слов об Иване Кузьмиче Кожанове. Это легендарная личность. Еще учась в гардемаринских классах, он вступил в Коммунистическую партию. Принимал активное участие в революции, а в восемнадцатом добровольно ушел на Восточный фронт. Шел ему тогда двадцать первый год. И уже в ту пору он показал себя талантливым командиром. Возглавляемые им матросские отряды одерживали победы над превосходящими силами белогвардейцев и интервентов. Слава об Иване Кожанове летела по всему Поволжью. В двадцатом году он командовал морской экспедиционной дивизией, разгромившей белый десант в Приазовье. После гражданской войны, когда ему было всего 24 года, его назначили начальником Морских сил Тихого океана, по-современному — командующим флотом*. И здесь он оставил о себе память как неутомимый труженик и прекрасный организатор. Затем Кожанов окончил Военно-морскую академию, работал в Японии нашим военно-морским атташе, а теперь вот стал командующим Черноморским флотом. Небольшого роста, худощавый, с быстрыми добрыми глазами, он отличался необыкновенной простотой и доступностью. Его очень любила молодежь. Он был своим человеком и желанным гостем в любом матросском кубрике.

Кожанов не умел, да и не хотел говорить красиво, строить из себя этакого трибуна. Его суждения были всегда конкретными и предельно точными. Поэтому разборы учений под руководством командующего флотом отличались поучительностью. В них всегда детально разбирались тактические действия каждого корабля и соединения в целом. Кожанов терпеть не мог отвлеченных, «стратегических» рассуждений. Однажды, придя на разбор учения, мы удивились, увидев в зале обычную классную доску. После-то мы узнали, что Кожанов очень любит выражать свою мысль графически. Разбор начался. Слово было предоставлено командиру отряда десантных

[95]

кораблей. Он сделал весьма «гладкий» доклад и закончил словами:

— Таким образом, «противник» был разбит наголову! Кожанов встал, медленно прошелся к доске и спокойно сказал:

— Все это очень интересно… Жаль только, что вы накатали много «шаров». А ими врага не убить. Вот смотрите…

И, взяв мел, он набросал схему боя, быстро произвел расчеты. И всем стало ясно, что, если бы бой был настоящим, мы его наверняка проиграли бы. Раскритиковав решения незадачливого командира, Кожанов тут же показал, как следовало бы действовать. Это была замечательная учеба — наглядная и убедительная.

***

Нашу размеренную жизнь с политзанятиями по понедельникам, с выходами лодок на торпедные стрельбы в другие дни, с генеральной уборкой в субботу и обязательным отдыхом в воскресенье несколько потревожило введение персональных воинских званий для командного состава. Раньше мы различались только по служебным категориям и носили золотые нашивки на рукавах в зависимости от должности. Так, все командиры подводных лодок носили по четыре средних нашивки (ныне это капитан 2 ранга), командиры и начальники штабов дивизионов — одну широкую. Новые звания присваивала специальная комиссия в Москве при Наркоме по военным и морским делам. Списки командиров, получивших звания, публиковались в газете «Красная звезда», которая приходила в Севастополь с утренним поездом. На перроне вокзала раньше всех появлялись жены командиров. Каждой не терпелось первой узнать, какое звание присвоили «моему».

При этом было немало сенсаций. У многих крупных армейских начальников сократилось число «ромбов» в петлицах, а у моряков стало меньше позолоты на рукавах. Молодым женам командиров «малюток» пришлось спарывать с кителей своих мужей по две нашивки, так как почти все командиры малых лодок получили звание старших лейтенантов.

Помню, как-то утром происходило гарнизонное собрание в Доме Красной Армии и Флота. В президиуме ря-

[96]

дом с комфлотом сидел крупный начальник с широкой и несколькими средними нашивками. И вдруг в зале появилась «Красная звезда», пошла по рядам. Весь зал облетела новость: оказывается, этому начальнику по его новому званию положена только одна широкая нашивка. После перерыва смотрим: начальник сидит уже с одной нашивкой, а все остальные наспех спороты, только ниточки торчат…

Комфлоту Кожанову ничего спарывать не пришлось: ему присвоили звание флагмана флота 2 ранга. У нас на бригаде комбриг имел одну широкую и одну среднюю нашивки. Так оно и осталось, срезать Васильеву ничего не пришлось, ибо он получил звание флагмана 2 ранга (в дальнейшем это соответствовало званию контр-адмирала). Начальнику штаба бригады было присвоено звание капитана 2 ранга. В те дни это считалось высоким званием, и я без грусти расстался с широкой нашивкой, заменив ее четырьмя средними.

Вскоре меня назначили командиром 2-й бригады подводных лодок. В бригаду вошли три дивизиона. Она была молода по сравнению с 1-й бригадой, но мы ни в чем не хотели уступать. С первых же дней моряки начали соревноваться за лучшие показатели в боевой подготовке. Командиры лодок старались, чтобы на учениях флота их атаки с выпуском торпед были не хуже, а лучше, чем у соседей.

Штаб бригады работал дружно и плодотворно. Начальником его сначала был отличный знаток подводного дела, бывший командир дивизиона подлодок А. Н. Рублевский. Его сменил достойный преемник — немногословный и очень исполнительный М. Г. Соловьев. Вместе с комдивами штаб искал новые формы тактического использования подлодок.

Крестовский и Рублевский предложили оригинальный способ наведения малых подлодок. Для этого крейсер брал на буксир две или три «малютки» и шел на сближение с «противником». Лодки шли в подводном положении, поддерживая телефонную связь с крейсером. Выйдя на заданную дистанцию и получив с крейсера все элементы движения цели, лодки отдавали буксиры и начинали сближение с нею. Крейсер тем временем своими маневрами отвлекал внимание «противника».

Мысль была смелая, ее одобрил командующий флотом.

[97]

Но в боевых условиях этот прием так и не был применен. Война подсказала другую тактику.

Новшеством для тех лет считалось наведение подводных лодок по радио с надводного корабля. Дело усложнялось уязвимостью корабля управления — он мог оказаться сам объектом ударов. Кроме того, чтобы не упустить сигнала, лодки вынуждены были то и дело подвсплывать, поднимая над водой антенну, чем могли выдать себя.

Много времени и сил мы отдали этому тактическому приему. А жизнь в первые же месяцы Отечественной войны показала, что он не годится. Но было бы несправедливо утверждать, что усилия наши затрачены впустую. Эта учеба принесла свою пользу, она впоследствии помогла подводникам в отработке взаимодействия с авиацией. Но вообще-то было бы куда целесообразнее в то время учить подводников другому — без промаха поражать быстроходные цели на свободном зигзаге. К сожалению, тогда это было трудно организовать: не было быстроходных и маневренных кораблей-целей. Учиться атаковать вражеские корабли на зигзаге, да еще идущие в сильном охранении, пришлось уже в тяжелые дни войны. Не сразу, но научились и этому. Сотни фашистских судов с войсками и военными грузами нашли свой конец в морской пучине от ударов советских подводников.

Вообще-то говоря, я не стал профессиональным подводником. Зачем же я пишу о своей не столь уж длительной службе в подводных силах? А потому, что она дала мне многое. Я близко познал этот перспективный класс кораблей, жизнь и быт подводников, особенности их боевой деятельности. Все это очень пригодилось мне потом, когда в моем ведении оказались корабли различных классов. Морскому офицеру никогда не вредит знать и видеть как можно больше. Такова уж наша флотская служба.

[98]

Данный текст является ознакомительным фрагментом.