Из письма к Е. А. Пермяку

Из письма к Е. А. Пермяку

30 сентября 1946 г.

…Был один писатель Вердеревский. Барин, надо полагать, но некоторые его вещи печатались в «Отечественных записках». Этот Вердеревский в 1857 году совершил небольшую прогулку: от Ирбита через Камышлов, Екатеринбург, Кунгур до Перми на тарантасе, от Перми до Казани на Колчинском пароходе «Стрела» (со скоростью десять верст в час), дальше прогулялся Волжским бережком опять на своем тарантасе (крепко видать сделан был} до Царицына, оттуда повернул на Калач хлебнуть водицы из тихого Дона, а из Калача пробрался на Кавказ и там тоже поездил по всяким тамошним Боржомам. От этой поездки осталась книжка, страниц на триста — «От Зауралья до Закавказья». Вышла в том же 1857 году. В ней много забавного, поверхностного, но теперь, когда, прошло около сотни лет, она читается с интересом…

В качестве образца благоглупости приведу цитату о пельменях.

«…Может быть, решитесь попробовать на вкус знаменитых пермских пельняней (пель-нянь по-пермяцки хлебное или медвежье ухо), ошибочно называемых пельменями, этого любимого лакомства целой Сибири и всего Приуральского края: оно кисло, и сытно, и не без запаха лука…»

В другом месте рассказывает:

«— Дома барин? — спросил я краснощекую здоровую бабу, сидевшую на подъезде с чашкой пельменей, плававших в уксусе.

— Нету-ка, — ответила камеристка, дожевывая толстый и сочный, как сама она, пельмень, или, правильнее, пель-нянь».

Видите сколько чепухи? Медвежье ухо, плавают в чашке с уксусом, поедаются на крылечке, вроде семечек. Величиной и сочностью со здоровую бабу! Попробуйте представить.

Но дело не в этой. В книжке не мало и другого. В частности меня поразил один факт. В Екатеринбурге Вердеревский смотрел один купеческий дом. Оказалось, отделано с показной купецкой роскошью: много бронзы, позолоты, лепных украшений, резьбы по дереву, превосходный фарфор и фаянс, прекрасный инструмент, но самое замечательное в том, что хозяева в этом доме не жили. Предпочитали другой дом, попроще, пообжитее, а этот держали «так» — для показу. По этому поводу автор пущает сентенцию об ограниченности провинциалов, не умеющих пользоваться комфортом. Такая сентенция меня не устраивает. В ней много либиховского мыла. Помните такое? Или вы уж этого не знали? Многие статьи начинались: «Знаменитый Либих в своих „Письмах по химии“ считает потребление мыла мерилом культуры…» После этого шли цифры: в Англии столько-то, во Франции столько-то… В России, как водится, меньше всего. Отсюда вывод об отсталости и т. д. Агитационное значение подобных высказываний для того времени было понятно, но разве оно было верным? Все же мы знали, что в стране широко употреблялся зольный и поташный щелок, а на любой деревенской усадьбе имелось такое изумительное сооружение, как русская баня, которая умела отмывать грязь лучше любого сорта мыла. И ходили в такие бани ежесубботно. Случалось, ставили бани и на покосных участках и около угольных куреней. Это о чем говорит? Как напаришься в такой бане да вспомнишь про либихово мыло, так и подумаешь: выпарить бы тебя, узнал бы мерило культуры.

Тоже с сентенцией Вердеревского. Дело вовсе не в ограниченности вкуса к комфорту, а в другом понимании, этого комфорта.

Надеюсь, вы что-нибудь поняли из этой околесицы, попавшей сюда под свежим впечатлением только что просмотренной книжки… Это на те же кости прикиньте, потому как инженер душ обязан понимать и то, что сами души не вполне разумеют.

Некоторые рецензенты и критики пока прославились только тем, что не видели главного или видели его не так, как надо… обо всем судили по меркам литературных образцов. А между тем эти мерки как раз больше всего и мешают новому, такому, чего еще не было в литературе.

…Поговорим лучше о Бальзаке, Флобере и прочих не членах Союза. Мне кажется, что надо посмотреть на них не по-литературоведчески, — что и как они писали, а по-организаторски, как они добились, что их произведения оказались такими неувядаемыми. Что тут больше действовало: образование, труд, природная одаренность, всестороннее знание жизни?

Взять хоть Бальзака. Он не только кончил Сорбонну, но еще слушал лекции по праву. Это, однако, не помешало ему писать плохие романы и повести, которые он потом отбросил. В этом, между прочим, и ответ о природном даровании. Оно бесспорно было, но само по себе, даже усиленное прекрасным образованием, не создало Бальзаку заметного имени. Имя пришло потом, после тридцати лет, когда Бальзак сел в затвор отрабатывать свои долги. А их накопилось до пятидесяти тысяч франков. В золотой валюте первых десятилетий прошлого века. Чтобы сделать такой долг, человеку, конечно, не просто приходилось «вращаться в жизни», а вращаться винтом с предельной скоростью, доступной для техники того времени. Повидал-таки, повстречался! До конца бы дней хватило, но он не потерял вкуса к тому вращению, которое ему уже много дало. Мы знаем, что он пытался выставить свою кандидатуру в депутаты. Провалился, но не в этом суть. Дальше опять издательская деятельность и опять провал на сакраментальную для него сумму в пятьдесят тысяч франков. Не остыл и на этом, затеял разработку старых серебряных рудников в Сицилии. А его роман с Ганской, потребовавший путешествий и в Италию, и в Питер, и даже в Бердичев. Понятно, почему у Бальзака типы, встречающиеся в его произведениях, считаются тысячами. Сколько тысяч — это литературоведы знают, до тонкости, а почему он так разбогател — это почему-то остается в тени.

…Настоящее полное включение в жизнь только и может сделать писателя, принести новые проблемы, показать тех героев, о которых мы пока лишь предполагаем. Только включение нам нужно диференцировать, так как жизнь стала много сложней. И не обязательно куда-нибудь ехать. Это, конечно, легче, но не обязательно. То, что происходит рядом, в своем городе, в своем квартале даже в своем доме мы ведь, честно говоря, не поняли и не усвоили в свете марксистской философии.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.