9. Осечка

9. Осечка

В этот необычно знойный августовский день с раннего утра дул раскаленный вынтул[8]. Мелким и острым днестровским песком он хлестал по коже, сушил губы, обжигал глаза. Жаркий ветер опалял и кожу и сердца красноармейцев. Напоминая о родных, оставленных за Днестром очагах, знойный молдавский вынтул, напитанный волнующими запахами садов, созревшего винограда, терпкого и ароматного карбунарского вина, приносил дразнящие испарения родной земли.

Всякий раз, когда налетал и бил в лицо несносный, но родной воздушный шквал, бойцы 45-й дивизии ходили как пьяные. Сегодня же вынтул вызывал тревогу. Приказ Якира еще отстукивался на разболтанном «Ундервуде», а дотошный «солдатский вестник» уже широко разнес печальную весть об отходе.

Эта весть дошла каким-то образом и до врагов. Приказ № 1 об отходе советских дивизий на север не был еще подписан Якиром, а деникинский самолет, появившись со стороны Одессы, уже сбрасывал над расположением советских войск провокационные листовки. Подстрекатели знали, что провокации больше всего действуют, когда масса чем-то взволнована, возбуждена. В бою красноармейские полки можно закидать бомбами, завалить свеженькими, привезенными из Англии снарядами, а до сражения можно оглушить их сногсшибательными слухами. И чем нелепее, чем чудовищнее слух, тем разительнее его действие.

Пущенная деникинскими агентами молва, будто Котовский в своем дивном «баране» возит молдавское вино, вызывала у красноармейцев лишь улыбки. Не очень-то подействовала и другая «сенсация». В политотдел попала напечатанная на машинке «шпаргалка». В ней говорилось: «Братки! Ваших несчастных жен, бежавших от румынских палачей, Якир убрал из полков, а сам через день ездит в Одессу к своей любовнице Урусовой, бывшей княжне». Белогвардейский Осваг[9], используя многолетний опыт царской охранки, делал главную ставку на разжигание низменных страстей. Не изменил он своему правилу и теперь, когда советские дивизии готовились к отходу на север. Сброшенные с самолета листовки были заполнены самыми нелепыми измышлениями.

…Эскадрон Гайдука расположился на привал в Липовой роще за сожженной окраиной Бирзулы, неподалеку от выходного семафора. Нынче кавалеристы раздали железнодорожникам и жителям поселка пять вагонов колотого сахара. До того люди месяцами не видели сладкого, а тут бери сколько хочешь, и, главное — даром.

Сахар пригодился бы и самим. Но впереди — тяжелый поход. Лишний груз обременителен. Вот потому кавалеристы и раздали рафинад жителям, чтобы ценное добро не попало в лапы врагу. Пока кашевар разливал ароматный кондёр, Гайдук, достав из переметной сумы свой презент, под тенистой липой завел музыку. Бойцы, подминая под себя роскошные листья папоротника, уткнув подбородки в ладони, жадно слушали «Кампанеллу». Сегодня, когда все утро бушевал неистовый вынтул, сладостная мелодия Листа особенно волновала людей.

Незадолго до обеда возвратившийся из штаба дивизий посыльный передал Гайдуку несколько вражеских листовок, подобранных им возле Липовой рощи. Боец, доставивший эскадронному деникинские воззвания, был Макар Заноза, тот самый бедняк-старообрядец из села Плоского, которого поначалу сбили с пути истинного демагогические посулы Кожемяченко и Батурина. После неудачной вылазки, предпринятой для спасения Славика Колесникова, раненого Занозу подобрали кавалеристы Няги, оказали первую помощь и отправили в лазарет. Спустя три недели пострадавший, правда с перевязанной шеей, уже сидел на коне. Хотя в эскадроне никто не вспоминал, что Заноза во время кулацкого восстания некоторое время заблуждался, поддерживая бандитов Кожемяченко и Келлера, но сам Макар постоянно думал об этом. Гайдук догадывался, о чем терзается кавалерист, и постоянно подбадривал его:

— Выше голову, Макар! Знаешь, как в народе говорят: за одного битого двух небитых дают! Теперь ты на всю жизнь наученный. Мало, что сам образовался, других научишь. Наша Советская власть умеет казнить, но она способна и миловать. Счастливая твоя планида, братишка. Вовремя ты спохватился, пришел к нам.

Эскадронный пробежал глазами листовку и вдруг возмутился:

— Ну и дела! Послухайте, хлопцы, до чего дотрепалась эта трехсот тридцати трех святителей сволота! — обратился он к бойцам и стал медленно читать:

— «Несчастные красные бойцы, рядовые и командиры! Коммунисты обманывали и обманывают вас. Они зовут вас на север, на соединение с Красной Армией. Послушайте русскую правду — Красной Армии уже нет. Нет Красной Армии, нет больше и Советской власти. Харьков, Киев, Тула, Москва в наших руках. Красная Армия наполовину разбита, наполовину перешла к нам. Мы говорим правду. Вы сами хорошо знаете, что ваша сорок седьмая дивизия в Одессе сдалась генералу Шиллингу. Вас не только обманывают, вас предают…»

Тут Гайдук сделал паузу. Потом продолжал:

— Слухайте дальше, братцы, до чего додумалась сволочная контра…

— Читай, читай! — зашумели со всех сторон бойцы. «Пусть враг пишет всякий вздор, но знать, чего он домогается, необходимо, — подумал Гайдук. — Тому, кто непоколебим в своей вере, эта писанина не опасна. Напротив, толковая голова способна любой нелепый вздор обратить против врага».

— Читаю, — продолжал он: — «…Вашего командующего Якира румынский король купил за полмиллиона золотом. Он, Якир, согласился плюнуть на вашу родную Бессарабию. Следите хорошенько: не сегодня-завтра явится за ним румынский аэроплан. Он улетит в Бухарест, а вас оставит на произвол судьбы. С кем вы останетесь? С Котовским? Какой из него командир? Он только способен грабить помещиков! С Федько? Так он уже и так половину дивизии отдал батьке Махно. С адмиралом Немитцем? Мы его, изменника, который продался большевикам, как Якир румынам, стукнем, как стукнули советского генерала Чикваная в Одессе. Обманутые братья! Красные бойцы! Вяжите коммунистов-обманщиков, как уральцы-казаки связали вора Емельку Пугачева. Переходите к нам с пулеметами!..»

Гайдук кончил читать. Смял вспотевшей ладонью листовку. Подтянул голенища сапог. Наступила тишина. Лишь гулко шумели верхушки лип, сотрясаемые порывами знойного вынтула.

— Что ж, вяжите, хлопцы, меня! — Гайдук ударил себя в грудь, обтянутую полосатой тельняшкой. — Я — коммунист. Вон на моем седле висят тороки. Берите, вяжите…

— Ей-богу, хлопцы, сдурел наш скадронный, — отозвался Макар Заноза. — Ты что, товарищ Гайдук, охмелел с вынтула или с той деникинской брехни? Мы твои тороки сбережем для анерала Шиллинга.

Подошел кашевар с черпаком в руке, деловито проговорил:

— Помните, братва, что сулил Кожемяченко своим ребятам? А чем все кончилось? Знаем мы эти посулы.

— Не пойму одного, — раздался голос бойца, сидевшего неподалеку от эскадронного. — Что им, этим шиллингам, петлюрам, махнам, надо?

— Что им надо? — скрипнул зубами Гайдук. — Скажу. Хоть знамена у них разные и поют они по-разному, а добиваются одного. Им надо, чтобы мы их, как и наши деды, отцы, кормили, поили, обшивали, обували, охраняли. Триста лет они сидели на нашей шее. Довольно! Хватит! А как им подмять народ под себя? Надо сначала избавиться от тех, кто нас ведет в бой. Вот они по-разному и марают Якира, Федька и других наших товарищей.

— И выдумали какую-то лярву княжну Урусову, — перебил Гайдука кашевар. — Мало этого, добавили еще румынского короля и полмильёна золота. Самый последний дурак среди нас и тот не поверит.

— А я вам скажу такое, хлопцы, — продолжал Гайдук. — Привычные они, царские генералы, продавать Россию и направо и налево. Продавали они ее японскому императору, кайзеру Вильгельму, сейчас продают Антанте. Вот и кидают нам эти бумажки. Думают, поверим. Да я за Якира свою голову даю на отруб. Рубайте, а не поверю. Значит, какая будет, хлопцы, наша резолюция? Им хочется оплевать нашего Якира, значит, наша задача еще крепче идти за ним. За кем идет Якир? За Лениным!..

— Ясно, за Лениным, — раздались голоса.

— Ну и выдумщики! — хлопнул себя по лбу Заноза. — Пишут, что Красной Армии уже нет, а зовут нас добивать Красную Армию. Сразу видно, кругом брехня. Тогда, в Плоском, они съели гарбуза, и сейчас с этими листовками у них выйдет осечка. Не на тех напали. Давай лучше, скадранный, заводи музыку. Как зазвенят те колокольчики, так и душа начинает звенеть.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.