Взрыв

Взрыв

В течение сентября положение на юге становилось все более грозным. Контрнаступление Красной Армии, предпринятое в середине августа, окончилось неудачей. Противник по-прежнему держал в своих руках инициативу боевых действий. Сосредоточив в районе Белгорода ударный кулак, он рвался к Москве. Каждый день приносил известия о новых поражениях наших армий, о новых успехах армий Деникина.

Возле щитов, на которых вывешивались военные сводки РОСТА, постоянно толпился народ. Как-то, проходя мимо такого щита на Страстной площади, я увидела несколько ухмыляющихся рож. Одна из них, выставив растопыренную пятерню, загибала пальцы, приговаривая:

— Кладем недельку до Курска… Недельку до Орла… Считаем еще деньков с пяток до Тулы… А там, через недельку, и к нам в Белокаменную пожалуют-с.

— Про ягоду говорит, а и цвету не видел, — сказал в толпе злой голос.

— Это ли не цвет? — осклабилась рожа, тыча в сводку пальцем. — Ай да цвет, милок! Цвет на весь свет!

Впрочем, так рассуждала не одна эта рожа. Как сообщала шведская печать, «выступивший на последнем съезде консервативной партии английский военный министр Черчилль информировал партийный съезд о подготовляемом Антантой смертоносном ударе по русской революции. После сосредоточения всевозможных военных припасов вдоль всех границ Советской России начнется наступление на Москву армий четырнадцати государств. Это наступление должно начаться в конце августа или в начале сентября… По расчетам Черчилля, Петроград должен пасть в сентябре, а Москва к рождеству. Далее, впредь до окончания усмирительной работы в стране, Россией будет управлять смешанная комиссия под военной диктатурой…».

Но это не все!

Двадцать третьего сентября московские газеты вышли с огромными шапками:

РАБОЧИЕ!

КАЗАКИ-РАЗБОЙНИКИ И ВОЛЧЬИ СТАИ

ДЕНИКИНА ДЕЛАЮТ ОТЧАЯННЫЕ УСИЛИЯ

ПРОРВАТЬСЯ К НАШИМ ЦЕНТРАМ!

ЗАГОВОРЩИКИ И ШПИОНЫ В ТЫЛУ

ТЯНУТ СВОИ КРОВАВЫЕ РУКИ ИМ НАВСТРЕЧУ

ЗАНОСЯ ТОПОР НАД ТОЛОВОЙ ГОЛОДНЫХ РАБОЧИХ!

НА ЧАСЫ, ПРОЛЕТАРИЙ!

МЫ РАЗГРОМИМ ШПИОНОВ И БЕЛОГВАРДЕЙЦЕВ

В МОСКВЕ, ИСТРЕБИМ ИХ НА ФРОНТЕ!

Дальше шло сообщение ВЧК о раскрытии заговора «Национального центра». В нем подробно рассказывалось о деятельности этой контрреволюционной организации, большинство участников которой было поймано с поличным — с приказами и инструкциями Деникина, шифрованными записями, адресами участников и оружием.

Список членов «Национального центра» разоблачал лицо российской контрреволюции. В нем были домовладельцы и заводчики, помещики и бароны, кадеты, меньшевики, монархисты.

В этой компании оказался и Кузнецов Сергей Алексеевич — тот самый начальник оперативного отдела Главного штаба Рабоче-Крестьянской Красной Армии, которого я так недавно видела в кабинете своего отца в Реввоенсовете республики. Какого высокого полета была эта птица, можно судить хотя бы по тому, что после ареста Кузнецова Деникин по радио предъявил ультиматум, требуя немедленно его освободить. Нужно было быть такой дубиной, как Антон Иванович Деникин, чтобы предъявить подобный ультиматум!

— А ты знал тогда, что Кузнецов шпион? — спросила я отца.

— Нет. Но чувствовал неладное, — ответил он.

— Почему же ты его не арестовал?

— Я поступил умнее. Я прикинулся дураком.

Заговорщики решили выступить в конце сентября. Их целью было захватить Москву, завладеть радиостанцией и телеграфом, оповестить фронты о падении Советской власти, вызвать панику и разложение в рядах Красной Армии, открыть Деникину прямую дорогу на Москву.

Уже готовы были склады оружия. Уже стянуты в Москву преданные заговорщикам офицеры. Уже отпечатаны в подпольных типографиях приказы, которые должна была объявить Добровольческая армия, как только вступит в Москву: «За малейшее сопротивление — расстрел на месте!» Уже на карте Москвы был размечен подробный план военных действий мятежников.

В письме Деникину глава заговора кадет Н. Н. Щепкин давал политические директивы с лозунгами, которые он советовал выдвинуть белым при вступлении в Москву.

«Советы падут сами собой, — писал он, — если мы проведем главное: поголовное уничтожение коммунистов!»

Уничтожение коммунистов! Через два дня после раскрытия заговора «Национального центра» мы увидели, как они это думали делать!

Все члены партии были мобилизованы. Одни переведены на казарменное положение; другие брошены на фабрики, заводы, в красноармейские казармы для разъяснительной работы в связи с раскрытием белогвардейского заговора. Все было подчинено одной цели, сформулированной Лениным в письме Центрального Комитета Коммунистической партии: «Советская республика осаждена врагом. Она должна быть единым военным лагерем не на словах, а на деле».

Но при всем этом, когда тебе нет еще восемнадцати лет, вдруг выясняется, что как ни волнуют тебя вопросы борьбы с Деникиным, но обсуждение этих вопросов с неким товарищем представляет для тебя особый, необычный интерес; что после целого дня беготни, выступлений, военных занятий ты не прочь просидеть до утра на скамейке Тверского бульвара и всю ночь проговорить все с тем же товарищем — разумеется, только о борьбе против Деникина, и ни о чем другом, упаси бог!

Вечером 25 сентября я должна была присутствовать на созванном Московским комитетом партии собрании лекторов, агитаторов и представителей районных комитетов партии. На нем предполагалось выработать план работы районных партийных школ, а также обменяться мнениями по вопросу о постановке агитации.

Товарищ, о котором шла речь выше, на это собрание прийти не мог, так как выступал где-то на предприятии. Но мы условились встретиться в девять часов вечера у памятника Пушкину.

Московский комитет партии помещался тогда в Леонтьевском переулке (ныне улица Станиславского) в особняке графини Уваровой. После революции этот особняк был захвачен анархистами. Затем, после разоружения анархистов, его заняли левые эсеры, а после левоэсеровского мятежа в него перешел Московский комитет партии большевиков.

Собрание, назначенное на шесть часов вечера, началось с небольшим опозданием. На нем присутствовало много людей блестящего ума и остроумия, и оно, как и все такие собрания, шло весело, живо, с шутками и смехом. В небольшом зале набилось человек двести. Было жарко. Окна в сад, прилегающий к Чернышеву переулку, были открыты.

Я и слушала и посматривала на часы. Часовая стрелка уже переваливала за восьмерку, а собрание еще не кончилось. Я решила пробраться к выходной двери и встала там среди курильщиков, которые, слушая ораторов, попыхивали папиросами и выпускали дым в соседнюю комнату.

В эту минуту Михаил Николаевич Покровский рассказывал что-то очень смешное, и весь зал громко хохотал. Я почувствовала, что кто-то меня слегка толкнул. Это был Владимир Михайлович Загорский. Он опоздал, видно, торопился, бежал по лестнице, дышал тяжело, на лбу выступили крупные капли пота. Осторожно ступая, он вошел в зал, чтобы пройти к президиуму.

Покровский кончил. Александр Федорович Мясников, ведший собрание, прогремел колокольчиком и сказал:

— Итак, товарищи, ставлю на голосование план работы райпартшкол, с учетом внесенных поправок. Кто…

«Успею», — обрадовалась я, поднимая руку «за» раньше, чем Мясников приступил к голосованию.

И тут у крайнего окна, если смотреть от президиума, послышался странный звук, в зал влетел какой-то тяжелый предмет, упал на самой середине, раздался небольшой взрыв, потом этот предмет завертелся на полу и стал громко шипеть.

Все вскочили. Сидевшие посреди зала шарахнулись в сторону, кто-то вскрикнул. Но голос Загорского перекрыл шум.

— Спокойно, товарищи, — закричал он. — Не бойтесь! Не поднимайте паники!

Последнее, что я слышала и видела, был этот голос и фигура Загорского в ту секунду, когда он бросился вперед, к бомбе, и схватил ее, чтобы выкинуть в окно. Тут раздался взрыв. Меня швырнуло. На какое-то время я то ли потеряла сознание, то ли просто утратила способность соображать. Когда я пришла в себя, стены, выходившей в сад, не было; в проломе виднелась крыша, свисавшая сверху. Все стекла были выбиты, часть оконных рам вырвана, мебель разбита в щепы, пол и стены забрызганы кровью.

Смутно помню я то, что было потом: стоны раненых, тела убитых, искаженные отчаянием лица товарищей, склонившихся над останками Владимира Михайловича Загорского.

Три дня спустя московский пролетариат хоронил погибших. В Колонном зале Дома Союзов было установлено десять гробов, обитых красной и черной материей. Звучал похоронный марш. На лентах венков было начертано: «Убийство вождей пролетариата не остановит революционной борьбы. Вы убиты — вы живы!»

Но кто же были убийцы?

Взрыв в Леонтьевском переулке произошел через два дня после опубликования сообщения ВЧК о раскрытии заговора «Национального центра». Первой мыслью поэтому было: взрыв — дело еще не пойманных белогвардейцев.

Даже когда появилось нелегально напечатанное «Извещение Всероссийского повстанческого комитета революционных партизан», в котором заявлялось, что бомба в Леонтьевском брошена «анархистами подполья», это сочли белогвардейской провокацией.

Но прошло несколько дней — и в руки ВЧК попало письмо одного из анархистов, неоспоримо свидетельствовавшее, что взрыв был совершен именно анархистами при участии левых эсеров.

Весь октябрь прошел в полной драматических эпизодов борьбе чекистских органов против анархистского подполья. Сначала была установлена явочная квартира анархистов в Москве. В ней произвели внезапный обыск и нашли оружие, списки членов организации, инструменты для взлома несгораемых шкафов, большие денежные суммы.

На основе этих данных были проведены аресты боевиков, из которых ни один не сдался без вооруженного сопротивления. Во время такого вооруженного сопротивления был убит видный организатор анархистского подполья Соболев; это он, забравшись на балкон, бросил бомбу в Леонтьевском переулке.

Фотография Соболева была опубликована. Едва взглянув на нее, я узнала «вулкановзлетного поэта», который обвел вокруг пальца красноречивого товарища Хачина.

В тот момент, когда Деникин, овладев Курском, двигался к Орлу; когда еще не просохла земля на могилах жертв взрыва в Леонтьевском переулке; когда контрреволюционеры всех мастей и оттенков готовили массовую бойню против авангарда рабочего класса, Центральный Комитет партии объявил «партийную неделю» и обратился ко всем трудящимся с призывом вступать в ряды Российской Коммунистической партии.