Продолжение Евангелия

Продолжение Евангелия

Поэт принимается выше, осматривается вокруг, встречает «новых» вознесшихся:

«И если

знакомые

являлись, умирав,

сопровождал их,

показывая в рампе созвездий

величественную бутафорию миров».

Но когда его, попавшего на «Центральную станцию всех явлений», откуда и происходит управление мирами, просят сделать что-нибудь, чтобы бессмысленные войны прекратили поливать землю кровью, он отвечает (в пику своей поэме «Война и мир»):

«Шут с ними!

Пусть поливают,

плевать!»

Но вот вознесённый на небеса поэт начинает скучать. Его тянет на покинутую землю. И он говорит отцу-лесничему встреченному там же, на небесах: «Мне скушно, папаша!» После этого начинается глава под названием «Возвращение Маяковского».

Он возвращается на землю. Спустя много тысяч лет после своего вознесения. И видит, что на земле мало что изменилось. Как и при его жизни…

«… из Чикаг

сквозь Тамбовы

катятся рубли».

И всем по-прежнему управляет всё тот же «главный танцмейстер земного канкана». И людям, поклоняющимся этому «танцмейстеру», ничем не поможешь. И поэт восклицает:

«Тише, философы!

Я знаю —

не спорьте —

зачем источник жизни дарен им.

Затем, чтоб рвать,

затем, чтоб портить

дни листкам календарным».

И Маяковский решает отомстить «главному танцмейстеру». Он покупает у антиквара кинжал, чтобы «сладко чувствовать, что вот перед местью я».

И начинается последняя глава – «Маяковский – векам». В ней говорится о том, что поэт попал на реку, которая когда-то «называлась Невою». Он в Петрограде, в «бессмысленном городе». Находит улицу, на которой когда-то жил:

«"– Прохожий!

Это улица Жуковского?"

Смотрит,

как смотрит дитя на скелет,

глаза вот такие,

старается мимо.

"Она – Маяковского тысячи лет,

он здесь застрелился у двери любимой".

Кто,

я застрелился?

Такое загнут!»

А что стало с его любимой? – интересуется поэт. Ему отвечают, что она выбросилась из окна:

«Легенда есть:

к нему

из окна.

Вот так и валялись

тело на теле».

Вот, собственно, и всё. Поэма подошла к концу.

Если сравнить небольшое (полуторастраничное) стихотворение Максима Горького «Человек» с солидной поэмой Владимира Маяковского того же названия, то сразу бросится в глаза отсутствие в поэме глубоких мыслей – её автору просто нечего сказать. Горьковский «Человек» заканчивается так:

«Всё в Человеке – всё для Человека! Вот снова, величавый и свободный, подняв высоко гордую главу, он медленно, но твёрдыми шагами идёт по праху старых предрассудков… и Человеку нет конца пути! Так шествует мятежный Человек – вперёд! и – выше! всё – вперёд! и – выше!»

А вот как заканчивается поэма Маяковского того же названия:

«Куда теперь?

Куда глаза

глядят.

Поля?

Пускай поля!

Траля-ля, дзин-дза,

тра-ля-ля, дзин-дза,

тра – ля – ля – ля – ля-ля – ля – ля!

Петлей на шею луч накинь!

Сплетусь в палящем лете я!

Гремят на мне

наручники,

любви тысячелетия…»

Получается, что именно это и хотел сказать векам Владимир Маяковский.

Возникает вопрос, а в здравом ли уме это всё сочинялось? В трагедии «Владимир Маяковский» поэт уже признавался в своём «безумии». Во «Флейте-позвоночнике» он писал:

«А я…

крики в строчки выгранивал,

уже наполовину сумасшедший ювелир».

В «Человеке» восклицал:

«Да здравствует

– снова! —

моё сумасшествие!»

Вот такую поэму написал в разгар революционного 1917 года Маяковский.