13 июля, дом Верзилиных

13 июля, дом Верзилиных

Теперь возвращаемся к хронике последнего лета Лермонтова, которую мы прервали для того, чтобы разобраться в причине ссоры.

В доме Верзилиных вечером 13 июля собралось довольно много их знакомых, приезжих и местных, главным образом молодых, хотя были среди гостей люди и постарше. Биографы поэта Висковатов и Мартьянов общими усилиями составили перечень присутствовавших: полковник Зельмиц с дочерьми, Лермонтов, Мартынов, Трубецкой, Глебов, Васильчиков, Лев Пушкин и еще некоторые – Креницын, Тутолмин, Дмитриевский и Бенкендорф. Сюда следует добавить жениха Аграфены Верзилиной, поручика Дикова. Из дам наверняка можно назвать Марию Ивановну Верзилину, «трех граций» – Эмилию, Надежду, Аграфену, далее – воспитанницу Марии Ивановны Екатерину Кнольд, упомянутых Раевским дочек доктора Лебединского и Вареньку (по данным Эмилии Шан-Гирей – Сашеньку) Озерскую.

Не исключено, что биографы просто перестарались, добавляя в список гостей малолетних дочерей Зельмица, сомнительную Вареньку (Сашеньку) Озерскую, никому не известных Тутолмина и Креницына и некоторых других. Вероятнее всего, присутствовало у Верзилиных человек двенадцать – пятнадцать.

Впрочем, нам куда важнее знать не количество гостей, а то, как и почему все они оказались здесь. На сей счет существует несколько версий. Одна из них принадлежит Н. Раевскому. По его словам, после спора с Голицыным по поводу устройства бала Лермонтов решил в пику князю устроить свой вечер у Верзилиных: «Разослал он нас кого куда, во все стороны с убедительной просьбой в день княжеского бала пожаловать на вечеринку к Верзилиным. Мы дельце живо оборудовали. Никто к князю Голицыну не поехал: ни верзилинские барышни, ни дочки доктора Лебединского, ни Варенька Озерская… Все отозвались, что приглашены уже к Верзилиным, а хозяйка Марья Ивановна ничего не знает про то, что у нее бал собирается».

Как мы уже не раз отмечали, есть серьезные основания считать, что Раевский на этом вечере не присутствовал и описывает его с чужих слов. И это особенно заметно в данном случае. Ведь мы же знаем: голицынский бал должен был состояться двумя днями позже и к вечеру у Верзилиных никакого отношения не имел. К тому же существует и прямо противоположная версия на сей счет, «озвученная» Мартьяновым: «По рассказу В. И. Чилаева, вечер этот был сделан Марьей Ивановной Верзилиной в честь отъезжавшего в Железноводск М. Ю. Лермонтова, которого она устройством сего вечера хотела поблагодарить за пикник в гроте Дианы 8 июля». Это уже любопытно. Если гостей действительно звала Мария Ивановна, то, учитывая все сказанное ранее о намерениях Эмилии Александровны «столкнуть лбами» обоих поклонников, можно спросить: не она ли сама подсказала матери мысль устроить вечер?

Сама Эмилия объясняет происходившее очень просто: «13 июля собралось к нам несколько девиц и мужчин и порешили не ехать в собрание, а провести вечер дома, находя это и приятнее, и веселее». Увы, веселье, как говорится, вышло боком – столкновение Лермонтова с Мартыновым во время танцев привело к роковой ссоре. Каким образом это случилось? Мартынов объяснял так: «На вечере в одном частном доме – за два дня до дуэли – он вывел меня из терпения, привязываясь к каждому моему слову, – на каждом шагу показывая явное желание мне досадить. Я решился положить ему конец».

Эти слова были ответом на вопросы следствия о причине ссоры и, естественно, имели цель оправдать его последующее поведение. Но соответствуют ли они истине? Вот показания следствию хозяйки дома М. И. Верзилиной: «13 числа июля месяца были вечером у меня в доме господин Лермонтов и Мартынов, но неприятностей между ними я не слыхала и не заметила, в чем подтвердят бывшие тогда же у меня гг. поручик Глебов и князь Васильчиков».

А что говорят «гг. поручик Глебов и князь Васильчиков»? Отделываются общими словами о насмешках Лермонтова. Глебов: «Поводом к этой дуэли были насмешки со стороны Лермонтова насчет Мартынова…» (ответ следствию 17 июля). Васильчиков: «О причине дуэли знаю только, что в воскресенье 13-го числа поручик Лермонтов обидел майора Мартынова насмешливыми словами…» (ответ следствию 17 июля). Поначалу не было указано даже, где случилась ссора, – Верзилиных было решено не впутывать, однако 24 июля Марии Ивановне пришлось подтвердить, что ссора произошла в ее доме. Но это – для следствия. Васильчиков же лишь в конце жизни, выступая с журнальной статьей, немного конкретизировал ситуацию того вечера: «Однажды на вечере у генеральши Верзилиной Лермонтов в присутствии дам отпустил какую-то новую шутку, более или менее острую, над Мартыновым…»

Тут можно все-таки обратиться к воспоминаниям Н. Раевского, полагая, что о ситуации на вечере он рассказывал хоть и с чужих слов, но, не исключено, довольно близко к истине. В этом случае видим, что никаких обидных шуток, собственно говоря, и не было:

«Разместились все, а одной барышне кавалера недостало… А тут вдруг Николай Соломонович, poignard наш, жалует… Как он вошел, ему и крикнул кто-то из нас:

– Рoignard! Вот дама. Становитесь в пару, сейчас начнем.

Он – будто и не слыхал, поморщился слегка и прошел в диванную…»

А некоторое время спустя, продолжает Раевский, «Мартынов вошел в залу, а Михаил Юрьевич и говорит громко:

– Велика важность, что poignard’ом назвали. Не след бы из-за этого неучтивости делать!

А Мартынов в лице изменился и отвечает:

– Михаил Юрьевич! Я много раз просил!.. Пора бы и перестать!

Михаил Юрьевич сдержался, ничего ему не ответил… Вечер-то и сошел благополучно».

Словом, как и во многом другом, что касается последних дней жизни Лермонтова, здесь наблюдаем разнобой мнений: были шутки – не было шуток, было столкновение – не было столкновения. Пойди разберись! Пожалуй, наиболее полную картину всего случившегося рисуют воспоминания Эмилии Александровны Шан-Гирей, которые очень любят цитировать и авторы биографических очерков о Лермонтове, и особенно писатели-беллетристы. Это и понятно, ведь в рассказе об этом вечере содержатся такие колоритные подробности, что и придумывать ничего не надо – просто перепиши слово в слово – и готов очень эффектный эпизод. Но нам нарисованная Эмилией картина вечера нужна для других целей. Читаем:

«Я не говорила и не танцевала с Лермонтовым, потому что в этот вечер он продолжал свои поддразнивания. Тогда, переменив тон насмешки, он сказал мне: „M-lle Emilie, je vous en prie, un tour de valse seulement, pour la derniere fois de ma vie“ (Мадемуазель Эмилия, прошу вас на один только тур вальса, последний раз в моей жизни. – Фр.). – „Ну уж так и быть, в последний раз, пойдемте“. Михаил Юрьевич дал слово не сердить меня больше, и мы, провальсировав, уселись мирно разговаривать. К нам присоединился Л. С. Пушкин, который также отличался злоязычием, и принялись они вдвоем острить свой язык a qui mieux (наперебой. – Фр.). Несмотря на мои предостережения, удержать их было трудно. Ничего злого особенно не говорили, но смешного много; но вот увидели Мартынова, разговаривающего очень любезно с младшей сестрой моей Надеждой, стоя у рояля, на котором играл князь Трубецкой. Не выдержал Лермонтов и начал острить на его счет, называя его „montagnard au grand poignard“ (горец с большим кинжалом. – Фр.). (Мартынов носил черкеску и замечательной величины кинжал.) Надо же было так случиться, что, когда Трубецкой ударил последний аккорд, слово poignard раздалось по всей зале. Мартынов побледнел, закусил губы, глаза его сверкнули гневом; он подошел к нам и голосом весьма сдержанным сказал Лермонтову: „Сколько раз просил я вас оставить свои шутки при дамах“, – и так быстро отвернулся и отошел прочь, что не дал и опомниться Лермонтову, а на мое замечание: „Язык мой – враг мой“, – Михаил Юрьевич отвечал спокойно: „Ce n’est rien; demain nous serons bons amis“ (Это ничего, завтра мы будем добрыми друзьями. – Фр.). Танцы продолжались, и я думала, что тем кончилась вся ссора…»

Пытаясь доказать свою непричастность к дуэльным событиям, Эмилия Александровна старается подавать события тех дней в нужном для себя свете. Но иногда – и в данном случае тоже – все же проговаривается об истинном положении дел. Поэтому давайте поверим ей и внимательно присмотримся к рассказу с точки зрения напряженных отношений, которые сложились к тому времени внутри любовного треугольника «Лермонтов – Эмилия – Мартынов».

Лермонтов, по-прежнему обиженный вероломством Эмилии, продолжает преследовать насмешками и ее, и счастливого соперника. Вспомним предыдущее воскресенье, 6 июля, когда, отправляясь на прогулку, он съязвил насчет кинжальчика, которым особенно ловко колоть младенцев, а также все неизвестные нам колкости и насмешки, которые, по словам Эмилии, он отпускал на обратном пути. С тех пор они виделись лишь раз среди большого количества людей – на балу у Грота Дианы, где не имели возможности общаться наедине. Встретившись с ней вечером 13 июля, «он продолжал свои поддразнивания». Потом, пойдя на мировую и протанцевав с Эмилией вальс, уселся рядом на диванчике и в компании такого же острослова Льва Пушкина принялся за своего соперника Мартынова.

Эмилия, оскорбленная ядовитыми насмешками бывшего поклонника, тем не менее, сохраняет видимость добрых отношений с ним. Она соглашается на его участие в кавалькаде, хотя и не хочет ехать рядом, заключает с ним на этот счет пари и принимает от него букет, присланный в знак проигрыша. Она не возражает против его присутствия в своем доме и даже соглашается с ним танцевать. Подобное поведение можно объяснить либо нежеланием до поры до времени выдавать свои истинные чувства и намерения, либо присущим ей стремлением сталкивать своих поклонников – ведь, окончательно рассорившись с Лермонтовым и разлучившись с ним, она лишилась бы возможности наблюдать за противоборством соперников. Возможно, чтобы «завести» Мартынова и подвигнуть его на ссору, кокетка и садится рядом с отвергнутым поклонником и разрешает себя развлекать, видя, как нынешний ее кавалер любезничает с младшей сестрой.

Мартынов явно раздражен, чтобы не сказать взбешен насмешками приятеля, возможно, взвинчен намеками Эмилии на его собственную бесхарактерность и нежелание защитить свою честь. Во всяком случае, у нас нет оснований не верить Мартьянову, отмечавшему: «В этот вечер Мартынов был мрачен и танцевал мало. В. И. Чилаев говорил, что Мартынов явился на вечер с предвзятым намерением сделать Лермонтову вызов на дуэль под каким бы то ни было предлогом, так как Лермонтов и Столыпин на другой день утром должны были ехать Железноводск».

К тому же Мартынов видит, что дама его сердца танцует с соперником, потом садится рядом и весело смеется его шуткам, да каким! Над ним, Мартыновым! Доказательство? Пожалуйста, вот оно: в наступившей внезапно тишине по всей гостиной разносится слово poignard – «кинжал», прочно приставшее к нему в результате лермонтовских шуток и его же карикатур в некоем альбоме. Там Мартынов многократно изображен в смешном, а порою и в просто неприличном виде, и почти везде – с огромным кинжалом. Есть даже рисунки, которые ему не показывают, – можно только догадываться, насколько они для него обидны.

И сегодня – опять «кинжал»! Да, вот он, подходящий момент одернуть зарвавшегося остряка!

Передавая эту сцену, Эмилия, надо полагать, нисколько не исказила факты. О ссоре, вызванной фразой «горец с большим кинжалом», рассказывали многие современники поэта в своих письмах и дневниках, иногда, правда, немного переиначивая слова Лермонтова на свой лад:

П. Т. Полеводин: «Лермонтов в присутствии девиц трунил над Мартыновым целый вечер, до того, что Мартынов сделался предметом общего смеха, – предлогом к тому был его, Мартынова, костюм».

Н. М. Смирнов: «На теплых водах Пятигорска он встретил старого товарища юнкерской школы, бывшего кавалергарда Мартынова. По старой юнкерской привычке он стал над ним трунить, прозвал „рыцарь с кинжалом“, потому что Мартынов носил черкесскую одежду с огромным кинжалом».

Е. П. Ростопчина: «Прибыв на Кавказ… Лермонтов поехал на воды в Пятигорск. Там он встретился с одним из своих приятелей, который с давних пор бывал жертвой его шуток и мистификаций… Однажды, увидев на Мартынове кинжал, а может быть и два, по черкесской моде, что вовсе не шло к кавалергардскому мундиру, Лермонтов в присутствии дам подошел к нему и, смеясь, закричал:

– Ах! Как ты хорош, Мартынов! Ты похож на двух горцев!»

Н. Ф. Туровский: «Лермонтов любил его (Мартынова) как доброго малого, но часто забавлялся его странностью (ношение черкесского костюма), теперь же больше, нежели когда. Дамам это нравилось, все смеялись, и никто подозревать не мог таких ужасных последствий».

А. И. Вегелин: «Покойник любил посмеяться всегда над слабостями Мартынова и, будучи с детства с ним знаком и в связи, позволял себе шутить над ним и перед чужими людьми. Однажды, находясь в доме генеральши Вирзилиной, у которой три дочери и за которыми молодежь ухаживает, назвал Мартынова данным им прежде эпитетом – „Рыцарь с кинжалом, пришедший с диких гор“… Мартынова это кольнуло».

Е. А. Столыпина: «Мартынов… одевался очень странно, в черкесском платье. С кинжалом на боку. Мишель, по привычке смеяться над всеми, всё его называл „рыцарь с диких гор“ и „господин кинжал“».

Е. Г. Быховец: «Лермонтов имел дурную привычку острить. Мартынов всегда ходил в черкеске и с кинжалом: он его назвал при дамах m-r le poignard и Savage’ом („господин кинжал“ и „дикарь“. – Фр.). Он <Мартынов> тут ему сказал, что при дамах этого не смеет говорить… Это было в одном частном доме. Выходя оттуда, Мартынка глупой вызвал Лермонтова».

Как видим, все подчеркивают два момента – что Лермонтов подсмеивался над Мартыновым в присутствии дам и что кульминационным моментом конфликта стала фраза о горце с большим кинжалом. Начнем с нее, поскольку она далеко не так невинна, как кажется на первый взгляд.

Прежде всего скажем, что слово «горец» в те времена ассоциировали с дремучей темнотой и дикостью, что само по себе достаточно обидно. Но гораздо опаснее в данной ситуации оказалось слово «кинжал». Правда, некоторым позднейшим толкователям виделась его «р-р-революционная» суть – мы уже отмечали это. Но, думается, куда ближе к истине авторы, усматривающие в слове «кинжал» намек на мужские достоинства Мартынова. Этот, третий смысл, вероятно родившийся во время дружеских застолий и также отраженный в некоторых карикатурах, был хорошо известен и Мартынову, и, вероятно, представительницам прекрасного пола. И восприниматься фраза, сказанная Лермонтовым, должна была приблизительно так (тысяча извинений за натурализм!): «Дикарь с большим ч…». Скорее всего, Мартынов потому и взорвался, что его соперник произнес столь неприличную (во всяком случае, для данного общества) шутку громко, вслух – «при дамах». Не зря же Катя Быховец подчеркнула: «Он <Мартынов> тут ему сказал, что при дамах этого не смеет говорить». Притом сказано было о «кинжале» даже не просто «при дамах», а в присутствии особы, ставшей предметом соперничества обоих.

Но дама-то как раз и была очень довольна тем, что ее старания достигли цели – конфликт разгорелся! И имел продолжение в тот же вечер. Как отметил Мартьянов, «…совершившееся в доме Верзилиных было лишь прологом к драме, окончание которого разыграно под покровом темной ночи на улице, когда противники расходились по домам». Как это произошло? Что за слова были сказаны? Кто был инициатором состоявшейся через два дня дуэли? Увы, короткий ночной разговор между поссорившимися приятелями впоследствии оброс большим количеством вариантов и толкований, которые встречаем как в показаниях участников поединка, так и в многочисленных письмах, дневниках, воспоминаниях современников. Вот как он выглядит у разных авторов:

Э. Шан-Гирей: «После уж рассказывали мне, что когда выходили от нас, то в передней же Мартынов повторил свою фразу, на что Лермонтов спросил: „Что ж, на дуэль, что ли, вызовешь меня за это?“ Мартынов ответил решительно „да“, и тут же назначили день». И еще: «Тут же, у нас, 13 июля они немного повздорили, потом ушли вместе с Л. С. Пушкиным и кн. Трубецким. Впоследствии я узнала, что Мартынов, выйдя на улицу, погрозил ему отучить от затрагивания в обществе, на что получил в ответ: „Вместо угроз лучше делать дело… Меня не запугаешь, я не боюсь дуэли“».

П. Т. Полеводин: «Мартынов, выйдя от Верзилиных вместе с Лермонтовым, просил его на будущее время воздержаться от подобных шуток, а иначе он заставил его это сделать».

Н. М. Смирнов: «Однажды у госпожи Верзилиной шутки надоели Мартынову, и по выходе из общества он просил их прекратить».

Н. Ф. Туровский: «„Оставь свои шутки – или я тебя заставлю молчать“, – были слова его, когда они возвращались домой. Готовность всегда и везде – был ответ Лермонтова…»

Е. А. Столыпина: «Мартынов ему говорил: „полно шутить, ты мне надоел“, – тот еще пуще, начали браниться, и кончилось так ужасно».

П. Диков (вероятно, со слов своего дяди, В. Н. Дикова): «Когда они отошли от дому на порядочное расстояние, М. подошел к Л. и сказал ему:

– Л., я тобой обижен, мое терпение лопнуло: мы будем завтра стреляться; ты должен удовлетворить мою обиду.

Л. громко рассмеялся:

– Ты вызываешь меня на дуэль? Знаешь, М., я советую тебе зайти на гауптвахту и взять вместо пистолета хоть одно орудие; послушай, это оружие вернее – промаху не даст, а силы поднять у тебя станет.

Все офицеры захохотали, М. взбесился.

– Ты не думай, что это была шутка с моей стороны.

Л. засмеялся.

Тут, видя, что дело идет к ссоре, офицеры подступили кним и стали говорить, чтобы они разошлись».

П. К. Мартьянов (со слов В. И. Чилаева): «Окончательно же он вызвал его на дуэль по выходе из дома Верзилиных. Лермонтов с Глебовым шли впереди, за ними кучка молодежи, Зельмиц с Пушкиным, а в хвосте – князь Васильчиков с Мартыновым. Молодежь шумно хохотала, а Мартынов, перешепнувшись с Васильчиковым, догнал Михаила Юрьевича, остановил его бесцеремонно за руку и, возвысив голос, резко спросил его:

– Долго ли ты будешь издеваться надо мной, в особенности в присутствии дам? Я должен предупредить тебя, Лермонтов, что если ты не перестанешь насмехаться, то я тебя заставлю перестать, – и он сделал выразительный жест.

Лермонтов рассмеялся и, продолжая идти, спросил: „Что же, ты обиделся, что ли?“

– Да, конечно, обиделся.

– Ну так не хочешь ли потребовать удовлетворения?

– Почему и не так…

Тут Лермонтов перебил его словами: „Меня изумляют и твоя выходка, и твой тон… Впрочем, ты знаешь, вызовом меня испугать нельзя, я от дуэли не откажусь… Хочешь драться – будем драться“.

– Конечно, хочу, – отвечал Мартынов, – и потому разговор этот можешь считать вызовом».

Приблизительно в таком же духе рисует сцену ссоры и П. А. Висковатов.

А вот Н. П. Раевский предлагает совсем иной вариант: «А после, как кончился ужин, стали мы расходиться, Михаил Юрьевич и Столыпин поотстали, а Мартынов подошел к Глебову и говорит ему:

– Послушай, Миша! Скажи Михаилу Юрьевичу, что мне это крепко надоело. Хорошо пошутить, да и бросить. Скажи, что дурным может кончиться.

А Лермонтов, откуда ни возьмись, тут как тут.

– Что ж? – говорит. – Можете требовать удовлетворения.

Мартынов поклонился, и разошлись.

Меня-то при этом не было. Я, как был помоложе всех, всегда забегал вперед ворота отворять, да мне после Глебов рассказывал».

Присутствие Глебова при ссоре подтверждается и рассказом Чилаева Мартьянову. Мартьянов:

«Лермонтов с Глебовым шли впереди, за ними кучка молодежи, Зельмиц с Пушкиным, а в хвосте – князь Васильчиков с Мартыновым. Молодежь шумно хохотала, а Мартынов, перешепнувшись с Васильчиковым, догнал Михаила Юрьевича, остановил его бесцеремонно за руку и, возвысив голос, резко спросил его:

– Долго ли ты будешь издеваться надо мною, особенно в присутствии дам?..»

Скорее всего, со слов Глебова описывал конфликт и А. Траскин в письме своему начальнику: «Однажды на вечере у Верзилиных он смеялся над Мартыновым в присутствии дам. Выходя, Мартынов сказал ему, что заставит его замолчать; Лермонтов ему ответил, что не боится его угроз и готов дать ему удовлетворение, если он считает себя оскорбленным. Отсюда вызов со стороны Мартынова».

Начальник столь высокого ранга, конечно, сумел основательно разобраться в происшедшем, побеседовав с секундантами сразу же после дуэли и еще до того, как за них взялась следственная комиссия. И потому ситуация, изложенная в письме, надо полагать, достаточно близка к истине. В официальных документах указано прямо: «Вызов на дуэль сделал Мартынов за нанесенную ему Лермонтовым обиду остротами и шутками».

Обратим внимание на такие слова в письме Траскина: «Их раздражение заставляет думать, что у них были и другие взаимные обиды» (то есть кроме шуток по поводу костюма Мартынова). Тем самым полковник намекает, скорее всего, на соперничество из-за Эмилии, о котором, видимо, знали многие из окружения Лермонтова. Впрочем, в городе было известно и еще кое-что, дающее основание для того, чтобы появилась…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.