Загадки Николая Раевского

Загадки Николая Раевского

Много ли найдется достоверных документальных свидетельств о дуэли и гибели М. Ю. Лермонтова? Увы, немного. К таким относят и воспоминания кавказского офицера, впоследствии доктора, Николая Павловича Раевского, обработанные в 80-х годах XIX века писательницей В. П. Желиховской и опубликованные ею в журнале «Нива». В них содержатся довольно подробные сведения о том, что представлял собой Пятигорск в 1841 году, характеристики людей, окружавших Лермонтова в то последнее его лето, рассказ о том, как проводила время лермонтовская компания, о ссоре Лермонтова и Мартынова.

Кто он, автор воспоминаний? Николай Павлович Раевский родился в 1818 году в уездном городке Елатьма Тамбовской губернии. Получил хорошее домашнее воспитание, потом поступил в кадетский корпус. Выпущенный прапорщиком в 1838 году, был отправлен на Кавказ, где стал офицером Кабардинского егерского полка. Биографические сведения о Раевском собрал лермонтовед С. Чекалин, обнаружив опубликованный в газете «Новое время» некролог о его смерти, последовавшей в 1889 году. Кабардинский полк принимал участие в осенней экспедиции 1840 года, где был и Лермонтов, – там они могли познакомиться и в Пятигорске встретиться как боевые товарищи.

По утверждению Раевского, лечась в Пятигорске от раны и будучи близко знакомым с Михаилом Юрьевичем, он постоянно находился рядом, принимал самое активное участие как в развлечениях «лермонтовской банды», так и в драматичных событиях, связанных с дуэлью. Неудивительно, что воспоминаниями Раевского охотно пользовались все биографы Лермонтова. А последовавшее тогда же утверждение Э. А. Шан-Гирей о том, что в них «все с начала до конца голая выдумка», лермонтоведы позднейших времен игнорировали, объясняя его ревнивым отношением Эмилии Александровны ко всему, что писалось о Лермонтове.

Между тем внимательное прочтение записи воспоминаний Раевского вызывает недоуменные вопросы уже с первых строк. Можно, конечно, оставить на совести Желиховской утверждение, что офицеры из лермонтовской компании дарили своим дамам дешевые платьица, или то, что Лермонтов «не раз» прибегал к услугам доктора Реброва для получения фиктивных справок о болезни. Можно списать на ослабевшую память бывшего поручика перепутанное им название ванн близ Грота Дианы (Сабанеевские вместо Николаевских) или превращение случайно увиденной им ямы «бесстыжих ванн» (какие, кстати, можно видеть в Пятигорске и сегодня) в бассейн, выложенный камнем. Но никакими ошибками памяти или некомпетентностью обработчицы не объяснить «переселение» Лермонтова со Столыпиным из флигеля Чилаева в соседний верзилинский дом, где жили и Глебов, и Мартынов, и якобы сам рассказчик. Причем, оказывается, они там «жили по годам со своими слугами, а о плате никогда никакой речи не было».

Как могли родиться такие нелепости? Загадка. И далеко не единственная. Чего стоит, например, утверждение о том, что вечер у Верзилиных 13 июля был специально затеян Лермонтовым в пику князю Голицыну, назначившему на этот день свой бал. Или сообщение о том, что после ссоры с Мартыновым Лермонтов провел в Железноводске «недели полторы». И уж совсем, как говорится, «ни в какие ворота не лезет» рассказ о том, как Лермонтова в день похорон отпевали последовательно католический и протестантский священники и лишь потом явился православный. Как все эти несуразности могли появиться в воспоминаниях непосредственного участника событий?

Защищая воспоминания Раевского от нападок скептиков, один из современных исследователей высказывает мнение, что об их достоверности свидетельствуют мелкие, но точные детали, хорошо запомнившиеся рассказчику. Ой ли! Вот одна из таких деталей – оспаривающее свидетельства нескольких современников утверждение, что в дни дуэли в Пятигорске не было князя Трубецкого, который якобы являлся однополчанином Раевского. Но какие же они однополчане, если кавалерист Трубецкой был приписан к Гребенскому казачьему полку, а Раевский, пехотный офицер, числился в Кабардинском егерском? Кстати сказать, действительного своего однополчанина, юнкера Бенкендорфа, с которым он якобы не раз встречался у Верзилиных, Раевский не признает, именуя – «юнкер один, офицерства дожидавшийся».

Сопоставление фактов, изложенных Раевским, со свидетельствами других источников позволяет выявить более тридцати, мягко говоря, «несоответствий». И очень странно, что биографы Лермонтова, даже те, кто замечал эти ошибки и несуразности, не пытались объяснить их появление. А ведь именно анализ этих «проколов» может помочь разгадать некоторые, если не все, «загадки Раевского».

Обратим внимание на следующую фразу: «В 1839 году, в экспедиции против Шамиля, я был ранен под Ахульго. …решили отправить меня на лечение в Пятигорск». Почему-то все, даже те, кто заметил другие «несоответствия», не считаются с тем, что рассказ о событиях 1841 года Раевский начинает со своего приезда в Пятигорск, случившегося двумя годами ранее. Но самое любопытное, что с этим фактом вполне согласуется почти все, что рассказывает Раевский о генерале Верзилине и его семье! Как и указывает Раевский, Петр Семенович именно тогда, в 1839 году, находился не у дел. И далее читаем: «Петр Семенович, может, еще за месяц перед тем уехал в Варшаву хлопотать о какой-нибудь должности для себя». И это могло быть не позднее 1839 года, ибо уже в следующем году Верзилин был официально назначен состоять «при Главнокомандующем действующей армии» Паскевиче. Вот так, нехитрым временным смещением, объясняются некоторые несоответствия, касающиеся Верзилиных. Выясняя же то, что касается Лермонтова и его дуэли, нужно обратить внимание на некоторые особенности воспоминаний Николая Павловича.

В большинстве своем сообщенные им факты – из тех, что не вызывают сомнений, – носят, как правило, вневременной характер, и они вполне могут относиться к тому же 1839 году. Что же касается событий лета 1841 года, то тогдашние события описаны как-то странно – подробное, даже слишком, изложение двух-трех эпизодов перемежается беглой скороговоркой по поводу всего прочего. Причем подробно выписаны не столько действия, сколько диалоги участвовавших лиц: ссора Лермонтова с князем Голицыным по поводу бала, начало вечера у Верзилиных, обсуждение условий предстоящей дуэли… Ясно, что вспомнить с такими подробностями все сказанное Раевский почти через полвека попросту не смог бы. А значит, подобное «живописание» – плод фантазии обработчицы: чувствуя себя сильной в диалогах, она старательно выписала их. Для всего же прочего у нее просто не хватало материала.

Почему? Да потому, что из всего вышеприведенного становится ясно: Раевский попросту не присутствовал лично при том, о чем ведется речь. Откуда же он взял излагаемые сведения? Конечно же, он кое-что видел и знал. Так, лечась в Пятигорске летом 39-го, он хорошо узнал и город, и «водяное общество». Мог даже оказался в офицерской компании вроде той, что окружала Лермонтова два года спустя. И ее поведение он, ничтоже сумняшеся, приписал «лермонтовской банде», якобы буйствовавшей в Пятигорске летом 1841 года.

Был ли он в Пятигорске тем летом? Утверждать наверное, конечно, нельзя, но уж очень похоже, что Раевский находился здесь всего несколько летних дней. За это время он мог бегло познакомиться с некоторыми лицами из лермонтовского окружения, не запомнив толком многих, – так, князя Васильчикова он называет дерптским студентом, тогда как тот уже окончил к этому времени Петербургский университет, Сашеньку Озерскую именует Варенькой, а князя Трубецкого он попросту не заметил. Правда, обратил особое внимание на Катю Быховец, которой уделил гораздо больше внимания, чем признанной красавице «Розе Кавказа». Возможно, он даже присутствовал на одном из вечеров у Верзилиных. Но на квартире у Лермонтова явно не был, иначе обратил бы внимание на то, что она – вовсе не в верзилинском доме.

Когда Раевский мог побывать на Водах? Скорее всего, в конце июня – начале июля. Об этом свидетельствует упоминание Раевским среди лермонтовского окружения полковника Безобразова, который появился в Пятигорске именно тогда. К тому же времени относится и появление в верзилинском доме Мартынова, закончившего свое лечение в Железноводске. Не исключено, что Раевский мог наблюдать одну из первых стычек с ним Лермонтова. Но во время самой дуэли и непосредственно перед нею Раевского в Пятигорске не было. Уж очень бледно и бегло она описана – даже бойкое перо Желиховской не помогло. А главное, практически никто из ближайшего окружения поэта не называет Раевского в качестве участника событий.

Его упоминает среди лиц, находившихся в Пятигорске, лишь бывший писарь Кирилл Карпов, да и то как-то неопределенно – «и еще, кажется, Раевский, офицер кавалерийского полка» (а мы знаем, что он был пехотинцем). Но с Карповым Раевский, между прочим, мог встречаться, если приехал в Пятигорск вторично, уже осенью, после всего совершившегося.

Что он мог услышать, в частности, от Карпова, который явно был рад показать приезжему свою осведомленность? Это можно определить, сравнивая воспоминания Раевского с карповскими рассказами, записанными позднее журналистом С. Филипповым. И в тех, и в других обнаруживается немало общего, причем такого, что не встречается ни у кого больше. Например, оба они утверждают, что доктор Ребров был так или иначе связан с Лермонтовым (по Карпову – это лечащий врач поэта, по Раевскому – он не раз давал Лермонтову липовые справки о болезни). Только от них двоих мы узнаем о том, что Лермонтов любил давать всем окружающим остроумные прозвища. Только они оба называют князя Голицына «генералом», тогда как на самом деле тот был еще полковником. Почти никто, кроме них двоих, не упоминает об участии в подготовке к дуэли Дорохова, которого и тот и другой называют бретёром, участвовавшим в 14 дуэлях, за которые он не раз был разжалован.

Гораздо более ценные сведения, касающиеся ссоры, вызова на дуэль и обсуждения ее условий Раевский мог получить от Глебова, о чем, кстати, он и сам упоминает. Правда, фраза «мне после Глебов рассказывал» относится лишь к ссоре Лермонтова с Мартыновым, но ясно, что и многие последующие события могли быть известны Раевскому тоже со слов Глебова. Только, рассказывая об этих событиях, он постоянно подчеркивает свое активнейшее в них участие, порою даже оттесняющее Глебова на второй план.

Как родились воспоминания Раевского? Довольно известная в те годы писательница В. П. Желиховская – дочь так же популярной в свое время писательницы Елены Ган – решила не оставаться в стороне от того потока воспоминаний о поэте, который тогда, в 80-х годах XIX столетия, особенно набирал силу. Не имея что сказать сама, хоть и приходилась двоюродной племянницей близкой знакомой Лермонтова Е. Сушковой (в замужестве Хвостовой), она нашла одного из немногих еще остававшихся в живых знакомых поэта.

Объявив публично, что доктор Раевский – «единственный близкий Михаилу Юрьевичу современник, который не только еще живет на свете, но и думает, и чувствует, и откликается своей еще юной душой на всякую живую мысль», она попросила «почтенного Николая Павловича Раевского… рассказать, что он помнит о последних днях жизни поэта». Тот явно не смог устоять перед подобной лестью и согласился написать свои воспоминания, соединив в них впечатления от лечения в Пятигорске летом 39 года и приездов туда в 41-м, и добавил все услышанное от участников и свидетелей событий. Дальнейшее – плод творчества Желиховской.

И все же, при всех несоответствиях, нелепостях и несуразностях, воспоминания Раевского представляют определенный интерес и ценность – поскольку написаны современником Лермонтова, не раз бывавшим в Пятигорске, узнававшим обстоятельства поединка по свежим следам, и – хочется верить – от достаточно осведомленных лиц из окружения поэта. И есть в них и очень интересные факты, подлинные «изюминки», дополняющие наши знания о людях, событиях и обстановке в Пятигорске тех лет.

Пожалуй, наибольшую ценность представляют сведения о дуэли и предшествовавших ей событиях, полученные от Глебова, который никаких воспоминаний или записок не оставил – известны лишь его отдельные краткие высказывания разным лицам. Здесь же мы имеем довольно подробный рассказ о его действиях, который нуждается лишь в поправках на желание Раевского выставить себя важным действующим лицом.

Как складывалась дальнейшая жизнь Николая Павловича, узнаём из того же некролога, найденного С. Чекалиным. В 1841 году Раевский в чине поручика вышел в отставку и вскоре поступил в Московский университет на медицинский факультет, который успешно окончил. В Москве он считался уважаемым и, видимо, состоятельным человеком, поскольку посещал клуб, где однажды и встретился с Мартыновым. Известно, что Мартынов был членом Английского клуба, самого респектабельного, открытого только для лиц избранного круга. Значит, Раевский входил в этот круг. Видимо, тогда же Раевский сотрудничал и в журнале «Москвитянин», который издавался в 1841–1856 годах.

Когда началась Крымская война, доктор пошел служить в ополчение. После войны бывал за границей, совершенствуя свои знание в медицине. Возвратившись в Россию, Раевский был приглашен тогдашним начальником Черноморского флота Н. А. Аркасом врачом в Русское общество пароходства и торговли. Все последующие годы Раевский работал врачом в Одессе, где его полюбили «за обходительность и всегдашнюю готовность идти на зов каждого». Н. П. Раевский был женат на Варваре Николаевне Тельцовой, их сын Валерьян в 1867 году окончил Николаевское кавалерийское училище, где когда-то учился Лермонтов, и, прослужив три года в лейб-гвардии Уланском полку, вышел в отставку. Внучка Раевского Ольга Валерьяновна в 1897 году была воспитанницей московского Екатерининского института.

Умер Н. П. Раевский в 1889 году. В некрологе говорилось о нем как об одном «из немногих искренних друзей поэта» и сообщалось об оставшихся после него бумагах и рукописях, увы, до настоящего времени не найденных.

Теперь уже надо бы возвращаться к событиям лета 41 года, но поговорим еще об одном историческом персонаже, не рассмотрев характер которого, мы рискуем неверно понять некоторые детали происходившего.