XII ГОД ТРИУМФА (1630)

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

XII

ГОД ТРИУМФА (1630)

И вот он вернулся к родных! пенатам. К его прежней славе прибавились новые лавры. Он сыграл свою партию на великой шахматной доске Европы. Его соотечественники, живущие в политически зависимой стране, с восхищением взирают на того, кто бросил вызов судьбе и, вопреки своему происхождению, как равный обходится с королями и министрами. Рядовые зрители всегда ценят не столько качество игры, сколько смелость саму по себе. Они не принимают в расчет ни поражений, ни обид, ни испытаний, ни треволнений, которыми оплачивается сложная роль. Они видят только ее блестящую, почти легендарную сторону: вот могущественный человек, при звуках голоса которого не слышен жалкий гул безымянной толпы. Но сам Петер Пауль — кто знает — доволен ли он? Он вернулся в свой роскошный дом, в свою мастерскую, к своим помощникам, к своим заказчикам.

Друзья радостно встретили его, инфанта выразила ему свое удовлетворение. Благодаря его усилиям английский посол плывет сейчас в Испанию, чтобы заключить мир, которому любой ценой хотели помешать ее враги. Рубенс вступил в игру против грозного Ришелье, и результат партии все еще не определился. Англичане признательны ему за ловкость. Посланец Испании, он завоевал уважение своих повелителей и симпатию противников. Но как он сам относится ко всему этому в глубине души?

Рубенс не из тех, кто любит откровенничать. Он неизменно учтив и на редкость обходителен. Но это маска, глядя на которую легко обмануться. Непринужденный тон его писем и разговор об ученых предметах призваны подтвердить безмятежное состояние его духа. Однако чтобы разобраться в нем поглубже, приходится строить догадки. Или же сопоставлять различные суждения, слетающие с его пера. Но ни один из его корреспондентов не может сличить его письма. Если его друзья Пейреск и Дюпюи искренно верят, что он не любит англичан, Жербье имеет все основания утверждать противное. Инфанта убеждена в его верноподданнических чувствах, и в общем она права. Оливарес не сомневается в его преданности Испании, и, в конце концов, он тоже прав. У голландцев, о которых он обычно отзывается как о врагах, нет причин заподозрить его во враждебном отношении. Да и разве он не высказывал неоднократно свою неприязнь к Франции, и разве можно сбросить со счетов его выпады против политики Мадрида? Хотя высказывания Рубенса противоречивы, они почти всегда искренни.

Служа определенной партии, он не хочет надевать шоры на глаза. Само собой, приходится быть осторожным — иначе невозможно участвовать в игре. Если ты хочешь отстоять свои позиции, нельзя напрямик высказать всемогущему Оливаресу правду о его политике, и точно так же нельзя высказать Жербье свое откровенное мнение о Бекингеме, если ты хочешь сохранить доверие этого могущественного министра. Настоящий политик — и это характерная его черта — верит в собственные идеи и методы и презирает чужие, даже когда речь идет о его сторонниках. Жажда власти берет в нем верх над всеми другими соображениями, и если политик охотно принимает внешние знаки, свидетельствующие об успехе и завоеванном положении, то прежде всего потому, что они производят впечатление на посредственность и заурядность — а имя ей легион! Собственно говоря, это лишь обходный маневр, чтобы достичь все той же цели — могущества. Те, кто относится к этим побрякушкам славы всерьез, не настоящие политики, ибо настоящий политик никогда не смешивает цели и средства.

Подлинно великий человек должен верить только в самого себя. Всегда и всюду самым естественным образом себя утверждать. Однако это далеко не просто для того, кто хочет вырваться из своей среды. Мир зиждется на принятых ярлыках, и художник, желающий стать политическим деятелем, слишком уж нарушает обычаи. Король Испании не был единственным, кто выражал недоумение: «При чем здесь этот художник?» Есть ведь еще те, для кого политика не призвание, а ремесло. Они возмущены выскочкой, который нарушает привычный порядок и угрожает их профессиональным интересам. Художнику-дипломату приходится хитрить — хитрить, чтобы проложить себе дорогу, чтобы отвоевать себе маленькую роль, а потом ее сохранить. С влиятельными людьми приходится считаться, приходится держаться с ними с притворной скромностью, даже когда их проволочки приводят тебя в отчаяние, а злая воля очевидна. Тот, кто трезво судит обо всем, не может примириться с чужой слепотой. А всякий политик считает, что он судит трезво. Вот почему, несмотря на почтение, которым окружен художник-дипломат, вернувшийся по окончании своей миссии, естественно спросить: доволен ли он?

Пожалуй, он сам дал ответ на этот вопрос, когда накануне отъезда из Лондона, ко всеобщему удивлению, нанес визит представителю Соединенных Провинций. Еще Испания и Англия не заключили мира, а он уже пытается прощупать представителя Генеральных штатов насчет возможности перемирия между Голландией и Испанией. Непомерное честолюбие, скажут враги. Желание выдвинуться, скажут завистники. Но истина, его истина, без сомнения, куда проще. Он не вполне доволен своими собратьями-дипломатами, он верит только в собственные методы. Чтобы добиться цели, надо действовать. В нем заложена жажда действия. Эту потребность ничто не может насытить и удовлетворить. Он принадлежит к тем людям с душой победителей, для которых каждая победа теряет смысл с той минуты, как она одержана, и которые живут только великим чудом — будущим.

Вот почему Рубенс решается на этот необыкновенный поступок. Совершая его, он, конечно, превышает свои полномочия. Он удивляет голландского дипломата, который не знает, что и думать. Англичане возмущены. А что скажут испанцы? Но он пренебрегает всем. Учтивый придворный приподнял свою маску. Он позабыл об иностранных королях и думает о своей стране, «о нашей общей родине», растерзанной на части. Ради нее он и мечтает о мире. Увы, тщетно…

В июне Рубенс приведен к присяге в качестве личного секретаря короля и добивается обещания, что в случае его смерти или отставки должность перейдет к его старшему сыну. Он возобновил переписку со старыми друзьями-французами. Он снова взялся за кисти. Он работает, в частности, над эскизами для галереи Генриха IV, которого он по справедливости зовет Великим, жалуясь при этом, что ему заказали картины определенных размеров, а потом размеры уменьшили — он просит аббата де Сент-Амбруаз уступить хотя бы полфута, «дабы не отсекать голову королю, восседающему на своей триумфальной колеснице»[234]. Как всегда, он внимательно следит за ходом политических дел. Узнав о взятии Мантуи императорскими войсками, он пишет: «И очень этим огорчен, ибо в молодости много лет служил дому Гонзага, и мое пребывание в этой стране было очень счастливым»[235]. Годы меняют юношеские оценки. Известие о смерти Спинолы его не удивляет. Он знал, что в Мадриде против маркиза плетутся упорные интриги, в которых большое участие принимает аббат Скалья. Блестящий полководец, разочарованный в жизни, умер от тоски, после того как его военные обязанности окончательно были переданы маркизу де Санта Крус. Рубенс пишет: «Судя по тому, что сообщают отовсюду, он своей смертью завершил эту войну. Это признак величия его судьбы и мощи его гения. Я потерял в его лице одного из лучших друзей и покровителей, какие у меня когда-либо были, о чем свидетельствуют его многочисленные письма»[236]. Рубенс мог бы добавить к этому, что Испания потеряла одного из лучших своих слуг. Но что до этого Оливаресу? Однако Рубенс воздерживается от рассуждений подобного рода. Он слишком заинтересован в партии, которая разыгрывается в Мадриде и которая, несмотря на все помехи, доведена до благополучного конца: Англия и Испания подписали мирный договор. Что бы там ни говорили, этот договор отчасти дело его рук! А в Европе, раздираемой непрерывными войнами, это подвиг.

«Трудолюбие и настойчивость» — таков был девиз Плантена. Трудом и настойчивостью можно добиться многого. И в самом деле, вот что значит разница темпераментов: Спинола умирает в разгар своей деятельности в возрасте пятидесяти девяти лет, пятидесятитрехлетний Рубенс помышляет о новом браке. А почему бы и нет? Он красивый мужчина, видный и представительный. К тому же он богат и знаменит. Правда, его иной раз одолевает подагра, по, пожалуй, можно сказать, что эти досадные недомогания просто напоминают ему о том, что он всего лишь человек, ведь он недалек от того, чтобы поверить в свое бессмертие. Если порой он говорит о пользе умерщвления плоти, то это всего лишь добродетельные рассуждения, которыми он украшает свои письма. Некоторая доля стоицизма в моде среди его просвещенных современников. Однако никому не возбраняется предпочесть стоицизму наслаждение жизнью. На ком же Рубенсу остановить свой выбор?

Он имеет все основания метить высоко. Недаром ему советуют жениться на одной из придворных дам. Но если он выступает в роли придворного, то отнюдь не из раболепства, а из желания властвовать: он из породы тех, кто любит повелевать. Его дворянский герб слишком новый, чтобы он мог рассчитывать на первые роли в государственных делах. Он прекрасно знает, что ему всегда придется уступать дорогу людям, которые не стоят его мизинца, но которые выше его по рождению. И если он идет на эту унизительную игру, то лишь потому, что жажда деятельности в нем слишком сильна, желание играть роль, пусть даже второстепенную, берет верх над всеми другими соображениями. Но брак — дело другое. В кругу семьи Рубенс всегда был главным. Он властвует над своими домочадцами, над своими помощниками и учениками. Эту власть не оспаривает ни один человек в Антверпене; Рубенс знает, что он обязан ею отчасти своему приветливому нраву, уму и хорошим манерам, но он слишком проницателен, чтобы не понимать: все это лишь второстепенные причины и на самом деле он всем обязан своему искусству. Он об этом не говорит — к чему? Он просто пишет картины. И пишет так, как другие дышат или грезят. Он знает, что в глазах людей, которые всего лишь жаждущие чудес дети, он Волшебник. И он хочет продолжать играть эту роль.

Зачем же ему жена, которая, быть может, будет краснеть, когда он возьмет в руки кисть? Ведь он потому только и способен бесстрашно разыгрывать роль придворного, что у него есть волшебное средство уйти в свой собственный мир, — можно ли рисковать им в браке с неровней? О нет! К черту придворных дам! И не потому, что он боится рисковать. Отнюдь нет, и он это докажет. Тот, кто женится на шестнадцатилетней девушке, прекрасно понимает, что дает повод к насмешкам и сплетням. Но на это Рубенс не обращает внимания — как видно, считает, что подобного рода затея ему по плечу. В этом весь Рубенс. Не в том дело, что скажут другие, главное — внутренняя решимость. Шестнадцать лет — это возраст его сына Альберта. Ну что ж, в его доме будет одним ребенком больше, и этот ребенок станет к тому же его женой. Чем она моложе, тем меньше она будет оказывать на него давления, тем больше у него будет внутренней свободы и ему легче будет по своему вкусу направлять их семейную жизнь.

Ее зовут Елена Фоурмент. Ее родители — богатые буржуа, с которыми Рубенс знаком много лет: сестра Изабеллы Брант, Клара, замужем за братом Елены, Даниелем. У отца Елены, которого тоже зовут Даниель Фоурмент, одиннадцать детей; Елена — младшая из них. Другая его дочь, Сусанна, не раз позировала Рубенсу. В первом браке Сусанна была замужем за Раймондом дель Монте, овдовела и второй раз вышла за Арнольда Лундена. Рубенс написал несколько портретов этой хрупкой женщины с большими тоскующими глазами и своенравным ртом. Один из них, на котором она изображена в фетровой шляпе, по справедливости относят к лучшим работам художника. Не многие его картины написаны так вдохновенно, как это изящное произведение, в котором чувствуется даже какая-то особая нежность.

Елена — это та же Сусанна, только белокурая и более юная. Черты лица ее менее тонки — отчасти это объясняется возрастом. Ведь в шестнадцать лет очерк лица еще, как правило, не определился; но зато кожа у нее еще белее, чем у сестры, если только это возможно. Свежесть, вечная молодость! Обладать живым воплощением того, о чем ты мечтал, что изображал всю свою жизнь! Потому что эту самую Елену с ее белоснежными грудями и розовыми сосками, с ее молочным, пухлым телом, с ослепительно прозрачной плотью он писал тогда, когда самой Елены еще не было на свете! Каким-то чудом эта пышная фламандка оказалась похожей на женщин его мечты. Она еще дитя; возможно, что она не умна. Но это не важно. Зато сам он умен и знает, что все его прежние победы — суета сует. Но теперь он может стариться, может умереть — он спокоен: до последнего дня его жизнь будет озарена улыбкой и очарованием юности. Всегда видя перед собой живую реальность молодости, он в конце концов поверит в свою собственную молодость, а стало быть, в бессмертие. Петер Пауль одержал в жизни немало побед, но, наверное, самой большой победой был день 6 декабря 1630 года — ибо что значат слава и деньги в сравнении с молодостью?

Гимн плоти, первые песни которого теперь прозвучали в его жизни, будет спет до конца. Рубенс не принадлежит к числу любовников, которые ревниво оберегают принадлежащее им сокровище. Пусть весь мир разделит его радость! Его кисти с неувядаемым восторгом вновь и вновь будут воспроизводить образ его Елены. Правда, ему нравится окружать пышными аксессуарами прекрасное дитя с простодушным взглядом, но все это только игра. Бархат и шелка, парча и перья, меха и драгоценности — все это ухищрения, которые опыт подсказывает желанию для того лишь, чтобы казалось еще более упоительным откровение тела во всей его торжествующей наготе. Рубенс выставляет напоказ красоту своей Елены. Он не устает восхищаться ею, и она, изумленная и счастливая, покоряется художнику. Она его Юность. Она его Богиня. И он являет ее миру как Божество. Она одаривает своими чертами и своим телом всех олимпийских богинь, которых создает воображение художника, но одну из них она воплощает чаще других — это Венера, бессмертная богиня любви. Пока Елена остается Еленой, что-то все-таки удерживает Рубенса, побуждает утаивать часть ее прелестей, но стоит ей стать Венерой, и художник освобождает ее от всех покровов — Венера торжествует в своей наготе. Никогда ни один художник не восславил женское тело так, как Рубенс.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.