Сексуальный превращенец

Сексуальный превращенец

Виктор Ерофеев: «Женщины ко мне всегда были благосклонны»

Он родился в год Свиньи. Испытывает удовольствие, что Набоков и Достоевский — тоже. «Кому свинья, а нам — семья», — улыбается Ерофеев и подбрасывает для увеселения читателей старинное поверье: «Есть мнение, что свинья — замаскированный черт». Было бы большим свинством, если бы известный беллетрист скрыл от нас что-нибудь из своих проделок за последние годы.

К нему я пришла на следующий день после пожара в подвале его дома. Из обгорелого окна тянуло вонючей смесью. Консьерж сказал мне, что он не раз сам гонял бомжей. «И сегодня утром они вновь полезли погреться!» — возмущался служитель подъезда. Слава Ерофееву, что он до четырех часов утра читал после победы над Никитой Михалковым на ринге у Соловьева. И успел вовремя вызвать МЧС.

Еще из подъезда я позвонила писателю, он извинился — принимает ванну. Меня встретила няня его дочки Тудорица, что в переводе означает «Богом благословенная». Вдруг ко мне приблизилось прелестное дитя, позволило взять ее на руки, и милым жестом кроха повела меня к коробочкам с пластилином. Оказывается, девочка любит рисовать в свои полтора года. Наконец счастливый и распаренный отец устроился в кресле. На низком стеклянном столе появился чай и чудная халва.

— Виктор, потряс тебя ночной пожарный переполох?

— Можно было в одно мгновение стать погорельцами. Когда, закутав спящую дочку с голыми пятками в теплое одеяло, я тащил ее вниз, к выходу, то растерянно думал: станем погорельцами — куда дальше деваться? Очень часто мы себя считаем хозяевами жизни, но наваливаются несчастье, катастрофа, семейная драма, и понимаешь, что ты действительно гость на этой планете, что все мы ходим под Богом. И потому не стоит нам зазнаваться, делать из себя полубогов. Жить надо скромнее.

— Года два назад мы с тобой говорили о роскоши — ты посвятил ей целую книгу. За последние годы в твоей жизни произошли ошеломительные перемены. Царственная роскошь — влюбиться и влюбить в себя молоденькую девчонку. Роскошь соблазна предосудительна в глазах пуритан. Но она естественна — по веянию времени. Какими чувствами ты обновился?

— Женя в моей жизни — подарок. Я не думаю, что ее можно было бы соблазнить. Позволю себе думать, что наше с ней соединение — взаимный подарок. Нас соединили не какие-то любовные дела. Через шесть лет нашего романа стало понятно: нас роднит общность интересов. Мы совпадаем по существенным нравственным вопросам. У нас одинаковые представления о природе творчества. Мы, конечно, спорим, схватываемся по каким-то частностям. Для меня ее красота — в ее уме. Умная женщина красива сама по себе. А когда умная да еще привлекательная — это самое интересное.

— Тебе пришлось откорректировать стиль своего поведения? От чего-то отказаться, когда вы с Женей поженились?

— Очень тонкий вопрос. Действительно, Женя смоделировала наш новый стиль поведения. В моих поступках стало больше позитива. Стараюсь ценить в людях доброе начало, разглядеть в них прежде всего хорошее. Мне пришлось отказаться от своей внутренней достоевщины — от вечных сомнений и от тайных терзаний по отношению к жизни, по отношению к себе. Не скажу, что во мне этого внутреннего света не было, но он должен был пробиваться, как солнышко сквозь туман.

— Слышу трезвую философию человека, очень непохожую на голос автора книги «Бог Х». Там Ерофеев озорно, с изумлением и азартом рассказал о своей новой пассии по имени Женька, еще не жене: все в ней — сплошной вызов и эпатажная естественность. Создавалось впечатление полной околдованности автора.

— Наташа, когда я познакомился с Женей, ей было восемнадцать. Пора девичьей экстравагантности, когда юная особа утверждает себя своей внешностью. Это те самые щупальца, которыми они входят в контакт с миром.

— Но у твоей героини Женьки контакт с миром опробовался через гиперсексуальное познание. Сидя у тебя на коленях, она по пальцам пересчитала свои «победы».

— Конечно, секс, чувственность нашего времени далеко ушли от комплексов века XX. Они стали заурядным явлением жизни. Мне кажется, наш век становится веком искренности и прямоты. Если это игра, пусть и очень опасная, то она рассчитана на победу. Будешь допускать ложные, тягомотные ходы — только проиграешь.

— Твоя героиня откуда-то из южной провинции. И ты понял ее: «Женька взялась за «игровой» захват Москвы».

— Эти провинциальные девочки знают, чего хотят: она хочет жить лучше, ярче. Приветствую такой порыв. Это нормальное явление бытовой европейской культуры: жить достойно и комфортно, жить красиво.

— За чей счет? Кто им обеспечит вожделенный уровень?

— Да хотя бы за счет удачного замужества! Укрепиться в Москве, найти работу. Купить машину.

— Всепобеждающий прагматизм?

— Во многом — да. Мне далеко не симпатична вялая инерция тех девиц и женщин, у которых что-то есть в собственности от родителей или близких. Они скучно живут. Провинциалки иногда живут и поступают достойнее.

— Знаю множество молодых особ с иными идеалами. И живут они вовсе не скучно, и в своей неброской одежде полны жизненной энергии и собственного достоинства. Вряд ли они променяют свою гордую независимость на сомнительное сверхблагополучие подвернувшегося мужчины.

— Можно найти и состоятельного мужа и попасть с ним в золотую клетку. Но я думаю, что каждая девчонка мечтает найти мужа, который будет интересным и сильным человеком. Тут ничего плохого нет.

— Да так было во все времена! Чувства диктуют выбор. Умные девчонки прежде всего хотят сформировать себя, кем-то стать.

— В советское время, чтобы девушка сделала какую-то карьеру, пробилась, ей надо было идти на компромисс, стать комсомолкой…

— Комсомолок было сотни тысяч, и редко кто из них думал о карьере. Карьеристки шли в комсомольские секретари, или под руководителей. При любом строе девушки и женщины хотели бы выйти за того, кого любят беззаветно.

— Я-то думаю, что Советский Союз очень сильно поломал всю нашу нравственную жизнь.

— Не надо на этот Союз наговаривать лишнее. Да у тебя была прекрасная семья — и у твоих родителей, и ваша с Веславой и Олегом. Я очень любила видеть вас вместе. Разве власть вмешивалась в твою личную жизнь?

— Ничего себе! А «Метрополь»?

— Это литературные дела. А мы говорим об искренности любви.

— Советская власть не давала мне ездить к моей жене в Польшу после «Метрополя». Когда мы останавливались с ней в советских гостиницах, я платил за койку 2 рубля, а Веслава — 25. Иностранка! Все-таки тот советский яд распространялся на всех! Мне кажется, мы все сейчас переживаем крупный моральный кризис, из которого выходим по-разному. Тогда всё и все были заморожены.

— Не очень ты был заморожен. Писал с редким озорством и даже наглым психологическим откровением. Такое позволял себе в своих книгах!

— Я был исключением.

— Не могу сказать, что только ты эпатировал власть и бросал вызов обществу.

— Но таких было не много…

— Все-таки не будем менять тему нашего разговора о современной женщине. В «Боге Х» ты пишешь о «Наташе Ростовой XXI века» — и видишь этот типаж в своей Женьке.

— Наташа Ростова была культовым образом XIX века. Сейчас другие образцы.

— О таких ты спокойно говоришь: «Новые бренды ей “до пизды”». Или: «Она не боится мата».

— Мат — факт языка. Пройдет время — и эти слова будут нормальным литературным языком. Интеллигенция и сейчас произносит матерные слова при стрессах или в каких-то особых обстоятельствах. Но есть слова потяжелее мата. Сказать человеку: «Ты козел», — куда оскорбительнее, чем покрыть его матом.

— Твоя книжка меня убеждает: к нам приближается, говоря твоими словами, «эротический рай отчаяния», и он порождает особую женскую породу, эдакую «самодельную, самоходную установку». И я чувствую в тексте книги авторскую радость от обладания вчерашней нимфеткой. Ты сам признаешь, что твоя героиня — преображенная русская Лолита, которая сейчас становится «чувственной осью истории».

— Надо признать этот факт.

Виктор Ерофеев — человек запредельной откровенности. В своих книжках он столько про себя наговорил, что можно разделить все его эротические мифы и приключения на шестерку молодых «ходоков» — и всем достанется.

— Виктор, сильнее всяких словесных аргументов убеждает меня в твоей победе ваша с Женей дочка Майя. Ты присутствовал на ее рождении?

— Присутствовал. Роды были короткие — всего 20 минут. Как только появилась головка, доктор сказала: «Вылитый отец». Майя — самостоятельная, очень наблюдательная, смышленая. И очень решительная. Хорошо знает, чего хочет. Только ничего не может пока сказать. Недавно мы семьей ездили к моей маме на ее восьмидесятилетие. Там были наши родственники из Петербурга. Мой сын Олег, вполне взрослый человек, посмотрел на Майю и сказал: «Очень смешная девчонка». Она уже знает, чего хочет.

— И это нежное существо день за днем будет вписываться в тот образ современной женщины нового века, который ты нарисовал в своей книге. Кем бы ты хотел ее видеть?

— Мне кажется, человек похож на скульптуру Микеланджело — из которой отсечено все лишнее. И тогда появилось идеальное.

— Но кто же в ней, подрастающей девчонке, будет убирать все лишнее?

— Самостоятельный умный человечек, она уберет все сама. У каждого есть свое назначение. Высшие силы присутствуют в этом выборе безусловно.

— Вы крестили Майю?

— Крестили, когда ей было 11 месяцев. Во время обряда она смотрела на всех с улыбкой.

— Когда выбирали имя, думали о Майе Плисецкой?

— У Жени бабушка — Майя. Мы думали и о греческой богине Майе, думали о Майе как великой иллюзии в мифах американских индейцев. Жена рожала ее в Париже — для младенца взята высокая планка… Мы полтора месяца жили в гостинице «Георг V» — лучшей гостинице в мире. Ее директор Дидье, мой друг, предоставил нам номер люкс.

— Ты популярен и легко сходишься с людьми. Тебе открывают даже королевские апартаменты за одно дружеское расположение.

— Директор гостиницы мсье Дидье был у меня в Москве, в этой же комнате. Увидел беременную мою жену и широким жестом пригласил: «Приезжай в Париж рожать». Мы и прилетели в Париж. Теперь, если Майя в 18 лет захочет получить гражданство во Франции, то у нее проблем не будет.

— Почти парижанка обнаруживает какие-то склонности?

— Очень любит музыку. В Италии мы были все вместе в очень красивом замке у известного издателя, только что выпустившего мою книжку. Шел концерт. Мы не рискнули с ребенком войти в зал, смотрели его на мониторе. И она не отрываясь несколько минут вглядывалась в экран и слушала скрипку. Даже чуть-чуть подалась вперед. Башмет отметил, что она необычная девочка, и полюбил ее. Имя Майя для него родное — так зовут и его мать. В конце февраля мы всей семьей сели в нашу машину «БМВ» и отправились в большое путешествие. С семимесячной девочкой ехали через города и веси: Киев, Львов, Будапешт, Мюнхен, — и наконец добрались до Флоренции, где жили месяц. Назад вернулись через Париж, Варшаву, Минск. Машину вел я сам. Приехали в Москву уже весеннюю.

— Путешествие дало материал для книжки?

— Сдаю в издательство книгу путешествий. Только что вышла книга «Русский Апокалипсис». И начинаю писать настоящий роман с сюжетом и с выдуманными героями.

— Начнутся мистические ситуации, герои поведут себя непредсказуемо. Там и бессонница у автора появится.

— Да и вообще творчество мешает обыденной жизни. То, что замечают люди вокруг, ты не замечаешь, одеяла жизни в этот момент не видишь. Становишься странным. Всеобщее праздничное веселье тебе вдруг покажется тошным, совсем ненужным.

— В деталях помню твою книжку «Бог Х».

— Она — одна из самых моих сокровенных. Эта книга о любви написана с присутствием непридуманной любви.

— Но автор там еще не устал ерничать, озорничать. Ты называешь маркиза де Сада своим другом. Очевидно, всегда чувствовал, что твоя собственная философия наслаждения, хотя и выраженная уличными забубенными словами, все-таки несколько сродни фантазиям сластолюбивого Донасьена.

— Меня привлекает в нем то, что он пронзительно определил слабости и пороки человека. Он видел: если человек творит зло безнаказанно, в нем прорастает садизм. Это мы видим и в характере власти, и в поведении бюрократии. Можно точно сформулировать: когда власть безнаказанна, в ней прорастает садизм. В русской культуре мы считаем, что изначально, в глубине своей человек добр, а зло как бы облипает его со стороны. И если человека поставить в такие условия, что он получает безграничную власть и непресекаемую возможность делать зло, он и начинает его делать. Значит, зло сидит в человеке. И эти порочные уголки человека гораздо мрачнее, чем об этом нам рассказывает русская культура.

— Но великий французский либертен был пожизненно жестоко наказан за свой садомазохизм. «Ладомир» выпустил потрясающую книгу Мориса Левера «Маркиз де Сад» в прекрасном переводе Е.В. Морозовой. Вот поистине Большая книга — прекрасная по языку, парадоксальная по наполнению биографическим материалом. Донасьен Альфонс Франсуа де Сад (маркиз де Сад) предстал впервые на русском языке со всеми его причудами, страстями. В нем бушует ярость наслаждения, несмиренная даже в неволе. Его письма мадемуазель Коле из Итальянского театра полны лирического безумия. Это роскошный театр соблазна. Свои письма Донасьен вставлял в «Разрозненные сочинения». Ты хранишь свой любовный эпистолярий — к подружкам, к жене?

— Обязательно эту книжку отыщу и прочту. А письма я изначально не любил писать. Писал только маме с папой, когда они жили то в Африке, то в Париже.

— В молодости тебе приходилось прибегать к «искренней лжи», к обольстительным признаниям?

— В этом не было необходимости. Женщины ко мне всегда были благосклонны. Если мне женщина интересна, то в вихре взаимного любопытства я не встречаю в женщине сопротивления. Чем глупее женщина, тем больше в ней сопротивления.

— Иосиф Бродский, раздаривая знакомым книжку со своими рождественскими стихами, подписывал: «От христианина-заочника». Испытываешь ли ты какие-то особенные чувства к Христу?

— У каждой религии — свои символы. Христос до сих пор остается нашей дверью в Божественный мир. Он связал вечную жизнь с нашей повседневностью, показал человеку его духовный путь.

— Испытываешь ли ты какое-либо внутреннее духовное беспокойство?

— Безусловно. Наверное, я весь состою из этого духовного беспокойства. Мне кажется, что и страна порой идет не туда, и жизнь всячески запутывается, и мне хочется понять причину почти неуправляемого общего кавардака. А если ты сам утратишь это беспокойство, то или останешься абсолютно равнодушным, или циником.

— К какой философии обращаешься, когда хочется разобраться в самом себе?

— К философии своих книг. Ведь когда пишешь, то не понимаешь, какая сила выводит тебя за рамки твоего «я». Ты смотришь на себя со стороны, винишь во всех слабостях и постепенно обретаешь силу. Я научился одному — терпению. Не пишу до тех пор, пока ко мне не приходит то, что принято называть вдохновением.

— Какая у вас с женой разница в возрасте?

— Тридцать четыре года.

— Как справляешься материально?

— Я бы не справился, не будь у Майи няни, а у семьи — домработницы. Женя работает на телевидении фотографом. Там приличные деньги. Я работаю на радио. По каналу «Культура» веду «Апокриф». Передаче уже пятый год. Эта программа о наших духовных ценностях, которые были разрушены.

— Твоя команда и ты сам собираете очень интересных людей, и они открывают зрителю совсем иные миры в человеке, в его психологии, в его вкусах и страстях.

— Мы же начинали вслепую, не знали, как делать эту передачу. Одна из ведущих корреспондентов Си-эн-эн сказала мне: «Я хотела бы такую программу делать в Америке».

— У тебя бывают иностранцы?

— Бывал Вайда, Тонино Гуэрра. Пытаюсь вести программу, чтобы она не была скучной. Слово «апокриф» — это сокровенное знание. И мы стараемся создать атмосферу, в которой доверительно люди делятся своим сокровенным знанием. Мечтаю, чтобы через много лет «Апокриф» могли бы пересматривать студенты и по этим программам определять, о чем думали люди.

— Желание перспективное. А как у нас в России со счастьем?

— Как в Петербурге с погодой: пока выглянет солнце — полжизни пройдет.

20 апреля 2007 г. 

Данный текст является ознакомительным фрагментом.