И в радости горе

И в радости горе

Окончена академия.

Подполковника Сохатого распирала радость. Иван Анисимович чувствовал себя альпинистом, покорившим высочайшую вершину и теперь разглядывающим с ее высоты открывшийся ему новый горизонт. Думая о завершившемся этапе жизни и завтрашнем дне, он каждой клеточкой тела ощущал в себе готовность к новым восхождениям и на более крутые горы, пока еще не видимые отчетливо. Удовлетворение достигнутым заслоняло от него в этот миг простую мудрость, что двух одинаковых даже на один пик не бывает восхождений, что с человеком от прошлого остаются только знания и опыт, а трудности встречают его в пути всегда новые. Он, выросший в огне войны от младшего лейтенанта до подполковника, сформировавшийся в условиях фронтового демократизма, не очень-то представлял ожидающие его ухабы на командирском пути и будущих воздушных дорогах, на которых, как и у скалолазов, трудны подъемы, но не легче и спуски.

Получив диплом и сказав, что положено в таких случаях говорить поздравившему его начальнику, Иван спустился со сцены в ярко освещенный зал навстречу счастливой улыбке Любы. Он шел мимо празднично одетых женщин и не менее красивых в своих парадных мундирах офицеров ? его товарищей, вместе с ним получивших сегодня дипломы.

Люба откинула сиденье рядом с собой, шепнула:

? Садись, Ванечка. Поздравляю тебя, милый. ? И поцеловала в щеку.

? Любаша, ты же хулиганишь. Не стыдно тебе?

Иван взял ее руку и тихонько поцеловал ладошку.

? Я тебя, Любушка, тоже поздравляю.

* * *

Они неторопливой походкой отдыхающих людей шли домой.

Легкий ветерок подметал асфальт площади Революции. В безлюдье и ночной тишине здание гостиницу "Москва", площадь, Кремлевская стена и ее угловая башня, островерхий куб Исторического музея казались Сохатому еще красивее и величественнее, чем днем.

? Ванюша, ? Люба чуть помолчала, ? знаешь, я сейчас как-то по-новому увидела ансамбль площади. Совершенно разные постройки по своему стилю и назначению, объединенные местом и омывающим их ветром, звучат, как слаженный оркестр. Это как вы, выпускники, на сегодняшнем банкете ? все разные и одновременно одинаковые. Но торжество кончилось; отзвучали заздравные тосты, отыграла музыка, и, наверное, никогда вам больше не удастся собраться вместе, поговорить на равных, попеть. Через день начнутся назначения и будете вы уже разные, как эти здания, если их расставить поодиночке…

? Ты права, умница… Академический отличник может оказаться в деле посредственностью, а троечник ? наоборот… Но знаю одно: любому из нас с прямой спиной и самостоятельностью мнения ? легко в дороге не будет. Только все ли изберут трудный путь?

? А ты какой выберешь?

Люба вскинула голову, и глаза их встретились. В отсвете уличного фонаря глаза жены блестели загадочно, мысль в них Ивану прочитать не удалось, и он ответил честно:

? Такой же, как на войне. ? Обхватил Любу за талию, приподнял и покружился с ней, потом поцеловал в губы и поставил на землю. ? Как на войне, Люба… Другим же приемам я не обучен.

? Набьют шишек, ? она засмеялась и взяла мужа под руку.

* * *

Время летних отпусков, школьных и студенческих каникул миновало, прошедшее и будущее расположились от Сохатого на одинаковом удалении. Он ехал в купе мягкого вагона. Один. Это было как раз кстати: можно проанализировать события последних дней и свое новое назначение.

"Что я приобрел за эти дни?" ? в который уже раз задавал он себе вопрос.

Сохатый проявил твердость и отстоял свое желание летать на новой, реактивной, машине, а не на самолете времен войны, который уже устарел, но пока еще на вооружении. На новом реактивном бомбардировщике ждала и новая интересная работа ? шаг в следующий авиационный век.

Что же я потерял? Командование осталось недовольным настырностью Ивана. Молчаливо признав в конце концов его доводы разумными, оно ? не за строптивость ли? ? назначило Сохатого на прежнюю должность. А это уже серьезно, так как иногда у командира полка не хватает сил и времени, чтобы подняться на более высокую служебную ступеньку.

Если же посмотреть с другой стороны, то полк ? основа всего. Не покомандовав как следует полком, командир может оказаться на всю свою последующую службу "хромым": что-то не знать, чего-то не уметь и главное не постигнуть науку работы с людьми, не овладеть секретами и нюансами летного дела.

Сохатый лег на диван и закинул руки под голову. Пытаясь избавиться от служебных вопросов, он стал было думать о Любе и сынишке, о предстоящем переезде их к месту его службы, но стук колес на стыках желанные мысли перебил.

"Так-так? так-так! так-так?" В этих "так-так" слышались ему интонации маршала авиации, который то ли вопросительно, то ли одобрительно сказал ему в беседе:

? Так-так! Значит, только на реактивную технику? Так-так! А кого на старую? Все хотят на новую, а я сам и для старой уже стар…

Иван улыбнулся, закрыл глаза… Колеса продолжали свой перестук, но теперь ему слышалось другое: "Да-да! Но-ва-я… Да-да! Но-ва-я…"

Новый самолет ? он стал думать о нем ? это не только другие фюзеляжи, крыло, двигатели и топливные баки. Не только новое оружие, приборы и оборудование, упрятанные под гладкими обводами блестяще-белого металла. Это новый уровень точности, автоматизации, прочности и возможностей. А полк новые люди. Ведь многие уволились: кто-то, как Хохоня, например, не захотел служить, других демобилизовали по возрасту и недостаточному образованию, третьи оказались непригодными на реактивную технику по состоянию здоровья. Из училищ же все эти годы приходила в полк молодежь более грамотная, но без фронтового опыта, воспитанная уже на несколько иных принципах…

Сохатый стал думать о возможных непростых служебных взаимоотношениях. Трения, по его глубокому убеждению, были неизбежны и закономерны. "И тебе, Иван, придется с этим обязательно встретиться: собеседников человек сам себе выбирает, а сослуживцев ? начальники… Сегодняшние технократы, не зная войны, уповают на возможности техники, забывая, что капиллярами и нервами войны являются люди. Техника-то сама не воюет. А если уж говорить начистоту, то войну забывать нельзя: помнить, все надо помнить. Прошлый опыт нужен не мертвым, он для живых нужен".

Сохатый еще долго перебирал возможные хитросплетения предстоящей службы и чем больше думал об ожидающих его сложностях, тем сильнее в нем звучало чувство признательности.

? В полк я тебя сразу не пошлю, ? наставлял Сохатого перед дальней дорогой седой генерал. ? Забот там на тебя навалится прорва. Закрутят они тебя, заездят. Изучать новую машину времени у тебя будет мало, летать тоже небогато. А какой у командира будет авторитет, если он не лучший летчик в полку? Поезжай-ка ты, дорогой, сначала как бы волонтером в одну специальную часть, там изучишь теорию и освоишь машину в воздухе, а через месяц-полтора я тебя найду…

* * *

Реактивный бомбардировщик, разгоняясь до бешеной скорости, промчался по серой бетонной полосе навстречу горизонту. Это ? секунды, когда Сохатый и машина, слившись воедино, по-настоящему ощутили свою силу, способность преодолеть земное притяжение и оторваться от земли, догнать и перегнать размазанные по небу белые пятна облаков.

Иван в который уже раз с удивлением и восторгом наблюдал, как машина непривычно быстро подминает под себя сотни метров высоты, продолжая по-прежнему прибавлять скорость. Близко наблюдаемая при взлете линия горизонта с увеличением высоты полета все стремительнее отодвигалась вдаль, как бы внушая Ивану: "Сколько ни гонись, все равно не догонишь".

Сохатый вновь отметил в себе чувство единения с машиной и знакомые ощущения полета. Сегодня он не только работал и прислушивался к себе, но и наслаждался: послушность машины его воле, продуманность рабочего места пилота и стерильно чистый воздух кабины, отсутствие шума и надоедливых вибраций, радиосвязь без писка и треска, огромная по сравнению с боевым "старичком" "Илом" скорость ? делали полет по-новому приятным. Пролетав всю войну у земли, Сохатый зачарованно смотрел, как с набором высоты все глубже тонет земля в голубоватом воздухе, как все ближе становится небо. Мощный бомбардировщик стремительно сблизился с облаком, проткнул его и враз выскочил наверх. Скорость выстрелила машину в чистую, густую синеву, и Иван повел ее крутым разворотом на новый курс.

? Радист, как дела, как связь?

? Все в порядке, товарищ командир. Связь со всеми устойчивая.

? Штурман?

? Работаю по плану. Курс заданный, командир. Держать прямую!

Сохатый оглянулся: по небу белым обручем был прочерчен горячий след самолета ? путь первого самостоятельного полета в новой машине, начало его летных мирных дорог.

…Пара бомбардировщиков под началом подполковника Сохатого не успела полностью закончить бомбометание по целям на полигоне, когда его стрелок-радист получил радиограмму: "Погода ухудшается. Задание прекратить. Возвратиться на аэродром!"

Выслушав приказ, Сохатый подумал, что штурманы не успели выполнить еще одно бомбометание и поэтому их уменье в целом за полет трудно будет оценить, но, поразмыслив, успокоился: полет предназначается главным образом ему, как летчику, в качестве ведущего, чтобы полностью закончить программу освоения новой машины.

Иван посмотрел на рядом идущий самолет летчика-инструктора Пушкарева, которому было поручено обучать его на реактивном бомбардировщике, выключил автопилот и нажал кнопку передатчика.

? Пойдем, капитан, домой. Главное сделано. Мой план выполнен полностью. За экономию бомб еще спасибо нам скажут.

? Понял, командир.

Сохатый вел бомбардировщики на базу, а думал о взаимоотношениях летчиков, которые не встретишь ни в одном другом виде деятельности. Ему, подполковнику, определили учителем капитана ? в данный момент и на этой машине тот оказался подготовленней, чем он, и это было принято Иваном как должное и само собой разумеющееся. Его, командира полка, провоевавшего всю войну пилота, обучал командир звена, который волею судеб не нюхал пороха. Такая ситуация нисколько не смущала и Пушкарева, он спокойно и деловито показывал и рассказывал, делал замечания, требовал повторений, выставлял оценки. Кажущееся нарушение субординации не беспокоило и Сохатого, не умаляло его достоинства ни в собственных глазах, ни в мыслях техников, штурманов и летчиков, работающих и летающих рядом с ним.

"На данный полет я определен командиром группы, а капитан подчиненным. И это тоже не вызывает у него никаких отрицательных эмоций. Получил указания, и в ответ два слова: "Понял, командир!"

Ниже самолетов облака все больше набирали силу, тяжелели, разбухали, а их легкий и приятный глазу светло-белый цвет менялся на серый и чугунно-синий.

Сохатый, разглядывая смену расцветки верхней облачной кромки, представлял, что и другая граница облаков, пока еще не видимая ему, тоже меняется ? все ниже опускается к земле. Он посмотрел на термометр, измеряющий температуру наружного воздуха, потом на высотомер. Цифрами остался недоволен: они предупреждали ? в облаках жди обледенения, а под ними ? мокрый снег. Иван проверил работу противообледенительной системы и вызвал штурмана:

? Макар Степанович, обледенения жду. Свое оборудование я проверил. Не забудь включить свои приспособления.

? Сделаю, Иван Анисимович!

? Сейчас будет радиомаяк аэродрома. Докладывайте о прибытии, запрашивайте условия и погоду. Заход на посадку по одному, самостоятельно.

…Сохатый, приготовив бомбардировщик к посадке, снижал его через облака на аэродром. Отрадного было мало: облака плакали холодными густыми слезами, отчего по фонарю кабины ползла мутная, водянистая снежная каша. Сосредоточенно считывая показания приборов, Иван молча то и дело подправлял полет машины, заставляя ее идти как можно точнее по прямой, выводящей к началу посадочной полосы. Взгляд его безостановочно выписывал замысловатый путь от прибора к прибору, нигде не задерживаясь, он как бы сразу видел всю доску.

В тишине рабочего напряжения, когда постоянный фон полетных шумов уже уходит за предел восприятия, через равные промежутки времени в наушниках Сохатого слышались голос штурмана, запрашивающего .наземный радиопеленгатор о линии положения самолета, и ответы земли.

До посадочной полосы остается десяток километров ? около двух минут напряженной работы. Глаза Сохатого объединили сейчас его мозг, тело и рычаги управления машиной в одно целое: тысячи мыслей, утверждающих и отрицающих правильность линии полета и расчетного режима снижения на посадку, еще промелькнут в его голове за это время ? тысячи, из которых он выберет только один-два десятка самых точных, приберегая себя всего на последний километр, когда надо будет делать главное и сажать машину.

Мысли осаждают, стирают друг друга, непрерывно обновляя оценки полета, но в слуховом отделе мозга все время работает самостоятельный контролер он слушает радиообмен штурмана с землей и отмечает, что независимая от него, Ивана, система отсчета курса постоянно подтверждает правильность показаний приборов в его кабине. Сохатый знает, что штурман, как и он, летчик, так же внимательно смотрит за своими приборами, сравнивает их показания с докладами земли и следит за точностью захода, но пока не вмешивается в действия летчика. И это его согласие еще раз убеждает Ивана, что путь машины правильный.

Наконец в кабинах летчика и штурмана зазвонил звонок, принявший сигнал от маркера, установленного на дальней приводной радиостанции аэродрома, и стрелка радиокомпаса согласилась с поданным сигналом ? до посадочной полосы четыре километра, до приземления ? одна минута.

Сохатый, враз охватив взглядом три компаса, уточнил курс небольшим доворотом и полностью выпустил посадочные закрылки ? до момента выхода из облаков им было теперь сделано все. Осталась одна задача: удержать машину в повиновении, чтобы она не ушла в сторону, не потеряла раньше времени высоту и не сохранила ее излишки.

Еще несколько секунд приборного полета, и бомбардировщик "увидел" подоблачный хмурый мир. Дождь смыл со стекла кабины снеговую кашу, и Сохатый облегченно вздохнул ? в лобовом стекле фонаря показалась посадочная полоса…

Он рулил бомбардировщик на стоянку, когда услышал голос руководителя полетов, подающего команду Пушкареву:

? Довернись вправо! Полоса справа!

? Вижу, но доворачивать поздно! ? голос капитана звучал довольно спокойно. ? Иду левее тридцать метров. Зайду повторно!

Иван Анисимович посмотрел вверх и успел заметить самолет Пушкарева, входящий опять в облака… "Почему же он не попал на полосу? Не справился с приборами, с самолетом или е самим собой?" ? подумал он.

Наверное, наиболее правильно ? последнее предположение… Если он испугался этой погоды, то чувство страха породило излишнюю нервозность и перенапряжение, помешавшее спокойно управлять машиной. Суетливость в действиях могла породить новые и более крупные ошибки.

А он, Сохатый, сам боялся, попав впервые на этом самолете в такую сложную погоду?… Да, лицо в испарине, взмокла спина. Только он за войну научился загонять страх в самую глубину, от него оставалось лишь обветренное ощущение опасности. Самое большое напряжение Иван всегда подмечал в себе, когда в небе врага не видел зенитных разрывов, когда знал, что рядом фашистские истребители, но не мог их найти. Будто человек с завязанными глазами, которому приказано идти по дороге, где ямы да колья. Никто не знает средства избавления от страха, только привычка снижает остроту его ощущения.

Сохатый услышал доклад Пушкарева о выполнении первого разворота и сильном обледенении. Примерно через минуту в наушниках вновь послышался голос капитана:

? Выполняю второй разворот. Наверное, началось обледенение двигателей, падает их тяга и растет температура выходящих газов.

? Пушкарев, ? голос руководителя полетов. ? Уходи срочно вверх!

? Поздно, обороты двигателей не увеличиваются. Буду тянуть как есть, постараюсь зайти на посадку.

Сохатый понял трагизм создающейся ситуации, но ничем не мог помочь летчику, да и не имел права вмешиваться сейчас в диалог двоих. Чувство беспомощности стороннего наблюдателя было тягостным, на сердце накапливалась тревога: может не хватить Пушкареву работоспособности двигателей: если появился на входных воздушных сетках лед, то он будет нарастать с ускорением и безостановочно.

Минуты через три опять послышался взволнованно звенящий голос летчика:

? Остановились двигатели. Нахожусь перед третьим разворотом. Под нами должен быть лес. Сажусь.

? Запрещаю садиться, катапультируйтесь!

Ответа на приказ не последовало…

Сохатый вылез из кабины с мыслью, что опытный летчик не прыгал только потому, что была мала высота полета ? не обеспечивала раскрытие и наполнение парашютов воздухом. У Пушкарева осталась лишь надежда на благополучную посадку ? один счастливый фант из тысячи.

* * *

Подъехал командир, руководивший полетами:

? Что вы, Сохатый, скажете о погоде?

? Снег и обледенение в облаках подтверждаю. Видимость под облаками из кабины чуть больше километра. Дождь и снег мешают.

? У вас же двигатели не остановились?

? Во-первых, я меньше по времени находился в облаках, во-вторых, снижаясь, шел на пониженных оборотах. И у Пушкарева двигатели работали в пределах нормы, пока он не полетел на повторный заход. Вы же знаете, что в нижней кромке обледенение более интенсивное.

? Ну, это уже теория… Чтобы хорошо летать, надо учиться лететь мыслью впереди самолета…

? Если я правильно понял вас, товарищ полковник, вы уже обвиняете тех, чьей судьбы еще не знаете.

? Я в твоих поучениях, подполковник, не нуждаюсь… Придется каждому из вас рапорт о полете писать. Небось из центра приедут разбираться.

? Рапорт не убежит. Напишу… Хотелось бы с вами на место поехать. Хоть и печальная, но наука…

? Нечего вам там делать. Чего доброго, будете потом бояться летать.

Сохатый грустно улыбнулся.

? Мне можно и посмотреть, товарищ полковник. Дух летный у меня уже не пошатнется. К сожалению, я столько повидал на войне…

* * *

Посередине фойе офицерского клуба, на столах, задрапированных красной материей, стояли три наглухо закрытых гроба с приставленными к ним фотографиями. Они располагались так, как летали погибшие: слева ? штурман, в центре ? летчик и рядом с ним ? стрелок-радист.

Сохатый стоял в почетном карауле, устремив взгляд на дальнюю стену фойе, по которой летел в лазурную даль большой силуэт реактивного бомбардировщика. Его полет над залом, наполненным печалью и горем, заставил Ивана подумать, что на земле и на воде все имеет начало и все имеет конец. Лишь прекрасное и суровое небо вечно в своей бесконечности, и, видимо, у летчиков с небом никогда не будет мира, если даже на земле не будет войны… И тут его мысль как бы споткнулась: вспомнились похороны Сережи Терпилова. Сережа пролетал у него ведомым полвойны и погиб от снаряда врага в последний день. Пушкарев помог освоить новую машину и погиб от злой непогоды в последний их совместный полет. Погиб так же, как Терпилов, когда уже оставалось только отпраздновать победу…