ЕЩЕ ДВОЕ ИЗ КЕМБРИДЖА Джон Кернкросс и Энтони Блант

ЕЩЕ ДВОЕ ИЗ КЕМБРИДЖА

Джон Кернкросс и Энтони Блант

Вся Кембриджская пятерка героически трудилась на Советский Союз во время войны. О вкладе в победу ее руководителя Кима Филби я рассказал в предыдущей главе. Конечно же, достойна детального повествования и деятельность друзей Кима — Гая Берджесса и Дональда Маклина. Но в рамках этой книги мне придется ограничиться описанием подвигов только Энтони Бланта и Джона Кернкросса.

Начну с менее известного Джона Кернкросса — он же «Мольер», «Лист», «Карел»… Дипломат, служащий ряда ключевых министерств Великобритании, где и формировалась политика этой страны, а во время войны — сотрудник английских спецслужб.

Бесполезно расставлять членов Кембриджской пятерки по ранжиру, в зависимости от их вклада в борьбу с фашизмом. Каждый из них сыграл свою роль независимо от появившегося десятилетия спустя номера. Тем не менее именно Джона Кернкросса называют пятым. И, по мнению английских исследователей разведки, последним раскрытым разведчиком из Кембриджской группы, чье имя вопреки всем обязательствам британского правительства выплыло наружу в 1981 году.

О нем и пишут меньше, чем о других четверых, и роль его очерчена не так ясно. Я же приведу здесь высказывания моего наставника, Героя России. К словосочетанию «Кембриджская пятерка» Владимир Борисович Барковский относился с неким сарказмом. Но когда заходила о ней речь во время наших нескончаемых разговоров, он выделял, помимо Кима Филби, еще двоих — Дональда Маклина и Джона Кернкросса. Именно они работали по его, по атомной, проблематике.

От Владимира Борисовича я впервые и услышал о подвигах пятого. Рассказанный Барковским эпизод о попавшем в руки разведки засекреченном докладе по атомной проблематике записан мною подробно. И, без сомнения, стоит того, чтобы привести его полностью.

В течение всего 1940 года Кернкросс не имел никакой связи с Центром. В один из наиболее критических моментов новейшей истории в Лондоне, где наряду с Берлином и Москвой решались судьбы мира, фактически не осталось представителей нашей разведки. Все были отозваны в СССР. Волна сталинских чисток, а не бдительность британской контрразведки, вымела их с острова. Источники были готовы передавать информацию, но оказалось — некому.

Премьер Чемберлен по-прежнему заигрывал с немцами, и лишь спустя какое-то время в заветное кресло уселся Уинстон Черчилль.

Впрочем, Черчилль оставил многочисленные полномочия лорду Хэнки. При Чемберлене этот министр без портфеля возглавлял чуть ли не полтора десятка всевозможных комиссий. Оборона, безопасность, регулярные доклады английских спецслужб, засекреченные сообщения о состоянии экономики и прогнозы по ее развитию. А еще протоколы заседаний военного кабинета, доклады из Генерального штаба… И, заметим, информация из научно-исследовательских институтов, работающих на британскую военную машину.

Вышло так, что именно у лорда Хэнки перед войной сосредоточивалась почти вся секретная информация. Современники вспоминают: он был необычайно работоспособным и безотказным. И когда члены Кабинета под разными предлогами и ссылками на занятость спихивали с себя исключительно ответственные задания, связанные с обеспечением безопасности британской короны, в дело вступал Хэнки. Брал дела в свои руки, созывал заседания по важнейшим вопросам, давал рекомендации и подсказывал решения, которым, как правило, и следовали.

При этом даже среди резко настроенных против СССР английских политиков мягкий в общении экс-министр без портфеля отличался наибольшей непримиримостью к Стране Советов. На любые запросы Черчилля, связанные с советско-английскими отношениями, Хэнки отвечал так, что у премьера могло создаться впечатление, что нет у Соединенного Королевства врага страшнее России.

Что ж, история определенным образом наказала лорда, призванного следить за тем, чтобы британские секреты хранились за семью печатями. Его полузабытое имя в начале 1980-х годов вновь всплыло и попало на страницы газет, а потом и книг именно благодаря тому, что личным секретарем лорда Хэнки в середине 1940 года назначили скромного и внешне неприметного 27-летнего Джона Кернкросса — пятого из Кембриджской пятерки. Когда в январе 1941-го контакт советской разведки с Кернкроссом был восстановлен, информация от агента пошла валом.

Нарушая хронологию, я начну с того, что Барковский считал наиболее важным из всей многолетней работы Кернкросса на Советский Союз. Шла Великая Отечественная война, Гитлер хвастался, что через неделю, ну, две-три, возьмет Москву, а по всем резидентурам было срочно разослано сообщение Центра: требуется информация об атомном оружии — любая. Первыми, и никак не связываясь друг с другом, откликнулись двое из Кембриджской пятерки — Дональд Маклин и Джон Кернкросс.

Теперь, проанализировав все полученные от них материалы, можно уверенно сказать: именно Кернкросс совершил прорыв в атомной разведке. В третьей декаде сентября 1941 года он добыл полный текст доклада премьеру Черчиллю о возможности создания атомного оружия. Доклад, написанный в трагический для Советского Союза момент (немцы стояли под Москвой), придал руководству Великобритании оптимизма. В нем утверждалось, что на создание атомного оружия потребуются, возможно, не десятилетия, как прогнозировалось ранее, а около двух лет, ибо английские и американские ученые работают с зимы 1940 года над проектом совместно, делятся достижениями и, терпя на некоторых участках временные неудачи, сообщают об этом друг другу, дабы не терять драгоценного времени на дорогостоящие эксперименты.

Кернкросс сообщал и чисто технические подробности. Оказалось, две дружественные державы пришли к общему пониманию: супероружие реально создать, используя обогащенный уран.

Получилось так, что именно Кернкросс, далекий от физики и вообще точных наук, постоянно присылал и во время и после войны ценнейшие документы по атомной тематике. Так в 1942 году именно благодаря ему разведке стало известно: к разработке грозного оружия подключилась Канада с ее мощными финансовыми ресурсами и довольно высоким научным потенциалом. Да, теперь как-то забылось, что среди создателей бомбы были и канадцы…

Высшее советское руководство понимало: в случае удачного осуществления проекта мировая политика может претерпеть глобальные изменения. Да и общая стратегия Второй мировой войны нуждалась в коренном пересмотре.

Необходимо сказать и еще об одном обстоятельстве.

«Мольера», «Листа», «Карела»… нельзя было зачислить в обычные агенты. Кернкросс, несмотря на все старания советских кураторов, так и не сумел освоить элементарных технических навыков. Он не научился фотографировать документы. Все попытки воспользоваться фотоаппаратом в стенах секретных учреждений, где ему доводилось одновременно трудиться на британскую корону и серп с молотом, заканчивались неудачей. Не помогали и домашние тренировки с последними моделями маленьких американских фотоаппаратов, которыми время от времени исправно снабжали его советские резиденты. Пришлось смириться с техническими провалами Джона Кернкросса. Подвергая риску себя, связника, да и всю операцию, он поздними вечерами передавал оригиналы материалов, «одолженных» из служебного сейфа, советским друзьям. Их переснимали, возвращали, и Кернкросс аккуратно помещал их в те же сейфы.

Зато он преуспел в составлении информационных сводок. Уж если он готовил для резидентов резюме какого-то доклада или важного сообщения, то умел сделать сообщение кратким, четким, доступным для понимания. Кернкросс не был аналитиком, как Филби и Зорге. Но в его донесениях сразу бросалась в глаза суть, он умел выделить главное. Лаконичность экономила время. В Москве у работников Центра сложностей с переводом его сообщений не возникало. И это было очень важно. Ведь он передал за годы войны тысячи страниц секретной информации.

Когда немцев отбросили от Москвы, за изучение английского доклада по атомной тематике взялась, пусть и с некоторым опозданием, только-только зародившаяся советская научно-техническая разведка во главе с будущим Героем России Леонидом Квасниковым. Получило подтверждение предсказание некоторых советских ученых о реальности создания и немцами, и союзниками англичанами, и американцами атомной бомбы. Информация Кернкросса была подтверждена и источниками в Соединенных Штатах.

Определенную роль сыграли и сообщения из захваченных фашистами стран, в частности из Норвегии, о секретной добыче там урана.

Не возвеличивая Кернкросса, надо признать: именно добытый им доклад заставил советское руководство взяться за создание атомной промышленности. Атомная бомба, считавшаяся в начале войны несбыточной фантазией или делом весьма далекого будущего, предстала реальной угрозой. Оказалось, что истекающая кровью держава сильно задержалась с реализацией атомных проектов. Кернкросс же, сам не подозревая об этом, зазвонил в колокол, точнее ударил в набат, пробудив ее не от спячки, а скорее от незнания, неведения.

Кем же был этот Пятый по жизни? Если библиография о Киме Филби насчитывает более двухсот с лишним книг и постоянно растет, то Кернкросс оставался, или ухитрился остаться, в тени. Может, и к лучшему. Его непростая судьба сложилась все же без таких драматических коллизий, как у Филби, Берджесса и Маклина. Вероятно, и потому, что был он незаметным, не отличался открытостью и друзей имел немного. Замкнутый по натуре, Кернкросс всегда с трудом, в отличие от Филби, входил в новую компанию. Круг его общения был им же сознательно ограничен. Всё это не вяжется с привычным образом агента, источника, разведчика, который просто обязан быстро находить общий язык с людьми. Но Кернкросс и отдаленно не походил на разведчика.

Начнем с того, что он всегда болезненно ощущал свою оторванность от британского истеблишмента, к которому по рождению принадлежали его коллеги. Сын мелкого торговца из Глазго, родившийся в Шотландии, не мог похвастаться ни славной родословной, ни обширными связями, ни богатством. Там, где за других говорило одно лишь имя, ему приходилось пробиваться работоспособностью и прилежанием. Пятый и младший сын в небогатой семье полагался только на себя. Вот к кому стопроцентно относится коронное английское self-made man — человек, сделавший сам себя. Он карабкался по ступеням социальной лестницы с упорством фанатика.

Окончил Гамильтон Академи близ Глазго, где с 1930-го изучал политэкономию и языки. Немецкий освоил легко. Никогда бы Кернкроссу с его происхождением не добиться стипендии, дававшей право на стажировку во французской Сорбонне. Но учился он так, что не заметить юный талант было невозможно, и через два года Кернкросс уже совершенствовал в Париже свой французский, изучал классическую литературу. Его любимым писателем сразу стал Мольер. Так и звучал его первый оперативный псевдоним, присвоенный в советской разведке.

Потом Кернкросс научился говорить по-итальянски и по-испански, читать на шведском и даже русском. В 1934 году полиглот пробился в знаменитый Тринити-колледж в Кембридже. Здесь, ловя на себе косые взгляды родовитых соучеников, Кернкросс штурмовал высоты, недоступные (или малодоступные) парням с простецкими корнями.

Есть основания предполагать, что антифашистом он стал еще во Франции в 1932 году, сойдясь с местными студентами-коммунистами. Но не более того.

Так что левые воззрения, царившие в Тринити, пришлись ему по душе. Он был даже более радикален, чем его будущие коллеги по «пятерке». Вступление в компартию явилось логическим завершением ненависти к фашизму, пренебрежения фальшивыми британскими устоями. Джон презирал лейбористов — они изображали из себя левых, а при необходимости резко меняли взгляды и уходили далеко вправо. Быть может, взыграло и уязвленное самолюбие. Блестящего студента в Тринити так до конца и не признали своим.

Да он им и не был. Педантичный, кажущийся угрюмым, вызывающе плохо одетый Джон не слыл скрягой. Но чтобы выжить, приходилось отказываться от любимого английским студенчеством pub crawling — ползания по барам. Он сторонился шумных компаний. Берег каждый пенс. В то же время даже свысока смотрящие на Джона сверстники считали его парнем серьезным, обстоятельным, скромным. И еще скрытным.

О членстве Кернкросса в компартии догадывались немногие. Как известно, в советской разведке принадлежность к коммунистическим организациям афишировать запрещалось. Настоятельно советовали не светиться, не выражать левых взглядов публично, не ходить на митинги… И Кернкросс, не подозревая об уготованном ему поприще разведчика, делал всё правильно, словно по наитию скрывая свои убеждения.

В 1936 году диплом был получен, репутация отличного студента завоевана, а знаниями языков, особенно французского, Джон выгодно отличался от большинства выпускников Тринити. Вообще англичан трудно назвать яркими полиглотами. Зачем учить другие языки, когда важнейший все равно английский? Кернкросс, прокладывая дорогу наверх, от общепринятого саксонского постулата отказался, что в будущем при прочих равных, точнее не равных, всегда играло ему на руку.

Освоенные французский и немецкий наверняка помогли поступить в Форин Оффис. Настоящий прорыв для сына мелкого лавочника. А до его членства в компартии в то время так никто и не докопался. Кроме четвертого номера Кембриджской пятерки — Энтони Бланта. Хотя Блант и был всего на несколько лет старше Кернкросса, он, учась в том же Тринити-колледже, стал его научным руководителем: Кернкросс писал труд о французской классической литературе.

Отношения между аристократом Блантом и простолюдином Кернкроссом нельзя было назвать дружескими. Доста-точно было того, что они понимали друг друга. Энтони со своим научным марксизмом и Джон с выстраданным коммунизмом находили общий язык. Их доверие было обоюдным. Были ли они единомышленниками? Да, но не друзьями, скорее партнерами по общему делу — борьбе с фашизмом. Общался Кернкросс и с Гаем Берджессом. Их отношения с определенной натяжкой можно было считать даже товарищескими.

В некоторых исследованиях утверждается, что и Кернкросса завербовал сбежавший на запад советский резидент Орлов — Фельдбин. Но действительности это не соответствует. Во Франции они не встречались. В Лондоне же их пути разошлись. Орлов был вынужден быстро покинуть страну, оставив, кстати, часть сложных незавершенных задач на радиста Фрэнка (Фишера, будущего полковника Абеля), который, вероятнее всего, с Кернкроссом в середине 1930-х пересекался.

С вербовкой случилась некоторая заминка. Уединенный образ жизни Кернкросса, его скрытность и нелюдимость никак не позволяли проверить достоверность имеющихся о нем данных. Советскому резиденту Арнольду Дейчу пришлось потратить довольно много времени и сил, чтобы провести требуемую Центром проверку. Нельзя сказать, что Кернкросса завербовал Блант. Хотя именно он, как, впрочем, Филби, Маклин и Берджесс, по просьбе советской разведки дал характеристику упорному шотландцу. Отмечая, что Кернкросс не очень хорошо умеет вести себя в обществе, не относя его к кругу близких друзей, все четверо порознь не высказали никаких сомнений в его преданности коммунистическим идеалам. Подтвердили: хорошо образован, умен. Этого в принципе было достаточно.

Хотя возник и еще один объективный барьер, беспокоивший Центр. Джон Кернкросс потратил столько сил, чтобы пробиться поближе к английскому истеблишменту. Казалось невероятным, что он, пусть и человек идеи, пойдет на риск, забудет о карьере, поставит на кон абсолютно всё, каторжным трудом добытое.

Колебания сомневающихся в Кернкроссе были оправданы. Не обижая недоверием Бланта и троих его друзей, Центр одновременно обратился к другим источникам в левой студенческой среде. В них в ту пору недостатка не испытывали. И один из считавшихся наиболее проверенных, кому доверяли безгранично, помог окончательно отбросить возникшие было возражения. Взял на себя трудную миссию поговорить с Кернкроссом о работе на Советы. Вскоре подтвердил: Кернкросс из тех, за кого он лично может ручаться.

Имя человека, завербовавшего Джона, пока называть рановато. Коммунист ортодоксально-суровых взглядов, близкий к руководству компартии Великобритании, во время войны он некоторым, пусть и не столь блистательным образом повторил путь, пройденный Кимом Филби. Взглядов своих не скрывал, но проник в военную английскую разведку. Прожил довольно долгую жизнь, оставаясь преданным с юности впитанным идеалам. В различных исследованиях вербовке Кернкросса дается совершенно разная трактовка. Я же остановлюсь на этой, по разным причинам видящейся мне абсолютно правдоподобной, версии.

Джона Кернкросса приняли на государственную службу. Его связи на первых порах были весьма скудны, однако трудолюбие и способности могли превратить «Мольера» из Форин Оффиса в бесценного агента.

За Джона взялся опытный резидент советской разведки Арнольд Дейч. Вот уж кто знал, как не загружать новичка непосильными — пока — поручениями. Он не отчитывал Джона, а наоборот, одобрял даже не до конца проделанную им работу. Не имевший никакой специальной разведывательной подготовки Кернкросс пытался с помощью Дейча освоить на ходу некоторые приемы конспирации.

Не закрывая деликатную тему обучения, признаем, что исправного агента, умевшего уходить от наружки и считывать оставленные условные знаки, из Кернкросса не получилось. «Мольер» вечно и до конца своего служения разведке путал даты и время встреч. Мог явиться, да еще и припозднившись, совсем не в то место, что было несколько раз подробно оговорено.

После Дейча Кернкросс не со всеми кураторами находил общий язык. Ему претили невежливость, излишнее давление, не выносил он командного безапелляционного тона. Джон был силен совсем не вымуштрованностью. Пришлось мириться с некоторыми особенностями его поведения. Да и здоровье у Джона было слабовато. С детства плохо видел. Настоящие проблемы со зрением, а затем и со слухом у него начались в 1943 году. Эти его физические недостатки замечали английские коллеги по службе и советские связники. Встречаясь с ними на улице, он всегда пытался идти с определенной стороны от работника резидентуры. Впоследствии разведка даже выделяла ему деньги на лечение. Помогало слабо. С возрастом он оглох на одно ухо.

Даже более-менее сносного водителя из Кернкросса не вышло. Однажды он с советским связником Питером чуть не засыпался на ерунде. Приехав на встречу с несколькими секретными документами, Джон забыл убрать ручку подсоса, и его машина заглохла на оживленном перекрестке. Все попытки завести мотор заканчивались неудачей. Предупредительный лондонский бобби, долго наблюдавший за страданиями водителя и волнениями сидевшего рядом с ним спутника, пришел на выручку. Уселся на шоферское место, снял ручку с подсоса и через минуту отогнал авто к обочине. Потом вежливо объяснил Кернкроссу его элементарную ошибку. Если бы полисмену пришло в голову проверить документы водителя и его спутника, он наверняка бы заинтересовался: почему оказались вместе английский госслужащий и дипломат советского посольства? Ну а догадайся вежливый полисмен глянуть на прихваченные Кернкроссом бумаги, разведывательная карьера «Карела», да и его связника, оборвалась бы прямо на злосчастном перекрестке.

Каждая неумелая парковка Кернкросса привлекала внимание полиции. От встреч в специально приобретенной для ценного агента машине пришлось отказаться. Резиденты стали прибегать к специфическим — и рискованным — способам связи. Облюбовали лондонские окраины, поздними вечерами пустынные. А Джон, в очередной раз что-то напутав, приходил туда не всегда. Однако все эти обоюдные мучения стоили тех данных, которые он добывал.

К тому же Кернкросс дисциплинированно подчинился указанию советских друзей: всё внимание сосредоточивал именно на тех материалах, которые требовались сейчас, сегодня. К разочарованию соратников, отошел от коммунистической партии. Не поддерживал отношений и с бывшими знакомцами по левым митингам и прочим сходкам.

От него, поддерживавшего нормальные отношения с женским полом, можно было не ожидать каких-то эксцентричных выходок, типа тех, что позволял себе Берджесс или иногда выкидывал истощенный постоянным нервным напряжением Маклин. Он мало пил — тоже редкость, и, что высоко ценится, совсем не болтал. Его надежность потрясала, перечеркивала все недостатки, которых набиралось немало.

В отделах США и Центральной Европы на безропотно-трудолюбивого новичка навалили столько работы!.. В 1937 году особенно много материалов поступало в Германию и из Германии. Они тщательно обрабатывались «Мольером» — Кернкроссом. И в Москве на него не могли нарадоваться.

Но в конце 1938 года «Мольера» перевели в Министерство финансов. Он слишком отличался своим трудолюбием и ярким талантом от людей из высшего круга, засевших в Форин Оффисе. Даже его единомышленник Маклин из МИДа считал Кернкросса малообщительным, не слишком приятным, никогда не улыбающимся сотрудником. Одевался Кернкросс кое-как. Вероятно, финансы были тут ни при чем. Возможно, демонстрировал презрение к устоям, для себя не приемлемым. Он и тут, как и в Кембридже, не стал и не захотел стать «своим».

И был жестоко наказан «чужим» большинством. Формальным поводом для его перевода в менее престижное Министерство финансов послужил недостаток образования: чего-то не закончил, где-то недоучился, недополучил лишнюю бумажку. Как бы то ни было, «Мольер» попал в другие условия и обстановку. Оперативные возможности, и разведка это вскоре почувствовала, явно сузились.

Надо ли было заниматься перевоспитанием ценного агента? Нотации, нравоучения могли его обидеть или, еще страшнее, оттолкнуть. Кернкросса принимали таким, какой он есть. Ведь логично предположить, что в советскую разведку Джона помимо прочего привела как раз та ненависть к твердым консервативным устоям, которые он не принимал с молодых лет, против которых боролся, рискуя не только положением в обществе — жизнью.

В Министерстве финансов он тоже очень старался. Его информация стала другой, но не иссякла. И вскоре полиглот и трудяга Кернкросс потребовался такому же трудоголику лорду Хэнки.

Коммунист и агент Кернкросс чудесно сработался с не любившим большевиков лордом. Хэнки подкупали не только трудоспособность, но и полная, постоянно демонстрируемая преданность Джона. Стоило кому-то из политической или военной верхушки обойти Хэнки с секретными документами, не прислать ему засекреченный доклад или сообщение, не пригласить на очередное заседание какого-то комитета, как энергичный личный секретарь моментально посылал от имени лорда официальный и суровый запрос «обидчику». За редким исключением документы быстро досылались главе бесчисленных комиссий. Этим сложившимся сотрудничеством были удовлетворены и лорд Хэнки, и Джон Кернкросс, не говоря о советской разведке.

А сообщения от Кернкросса в 1941 году приходили исключительно тревожные. Ему удалось передать телеграмму министра иностранных дел Идена о беседе Гитлера и наследного принца Греции Павла. Документ свидетельствовал: нападение на СССР неминуемо. Это же подтверждали письма в Форин Оффис английских послов в США и Швеции. Британская разведка сообщала о военных приготовлениях немцев в Германии и Финляндии. Тревожно звучали предупреждения посла из Турции: немецкие суда быстро перебрасываются поближе к черноморскому побережью СССР.

В четвертом томе «Очерков истории российской внешней разведки» приводятся такие цифры: «Об интенсивности работы с источником говорит отчет резидентуры, направленный в Центр 31 мая 1941 года. В нем, в частности, идет речь о направлении 60 пленок с материалами Кернкросса, по разнообразнейшим аспектам — от военно-политических до чисто разведывательных».

Грянуло 22 июня 1941 года, и Кернкросс приступил к обработке сообщений об отношении английской верхушки к нуждам Красной армии, о затягивании рассмотрения вопросов о военных поставках в СССР. Стало понятно, что союзники не торопятся снабжать нас современным вооружением.

Но как когда-то в 1938-м, Кернкроссу, он же теперь «Карел», пришлось подыскивать новое место службы. Лорд Хэнки поменял работу, а вслед за ним поисками иного вида деятельности пришлось заняться и «Карелу». Сложнейшая проблема: работа должна была приносить пользу Советскому Союзу. Резидент Горский советовал попробовать устроиться в школу шифровальщиков в Блетчли.

Считается, что к 1942 году англичане частично разгадали не только немецкие, но и советские шифры. Некоторыми данными из Германии делились с «этими русскими». Но что касается наших шифров — Владимир Барковский уверен: они оказались тогда англичанам не по зубам. Утверждения, что во время войны разгадать шифр им помогла найденная где-то в Финляндии полуобгоревшая книжка с кодами, Владимир Борисович просто высмеивал. Во время войны такого не было. Только когда сбежал из Канады советский шифровальщик Гузенко, а к работе подключился гениальный дешифровальщик Мередит Гарднер, англичане и американцы частично продвинулись в решении этой задачи. А как же тогда операция «Ве-нона», в результате которой американцы вроде бы справились, пусть и задним числом, с расшифровкой посланий Центра в Штаты, последовали аресты и казнь супругов Розенберг и другие неудачи нашей разведки? Барковский рассказывал мне: шла игра спецслужб. Доказательств вины советских агентов не было. Легальными методами засадить их в тюрьму было невозможно. Вот и прибегали к давлению. Шантажировали вымышленными расшифрованными посланиями, выбивали признания из слабонервных. Так, например, сознался наш «атомный» агент — талантливый немецкий ученый Фукс, хотя прямых доказательств его сотрудничества с Советами не было.

Кстати, эту точку зрения подтверждают и теоретические работы Филби на тему — признавать агентам свою вину или не признавать. Дальновидный англичанин на свой лад подкреплял доводы Барковского, настаивая на полном непризнании вины.

Как бы то ни было, проникновение Джона Кернкросса в школу в Блетчли-парке можно считать серьезной удачей разведки. Джону снова помогло знание языков. На его низкое происхождение в жестокие военные годы было уже наплевать.

И машина под названием «Кернкросс» заработала на всю катушку. Тут, правда, возникал деликатный вопрос. Англичане, даже делясь с СССР расшифрованной немецкой информацией, никогда не выдавали источников. Наоборот, дурили головы, утверждая, что сведения добыты то в третьих странах, то благодаря немецким перебежчикам. Да и дележка информацией с русскими союзниками была выборочной, иногда с опозданием. И справедливость в этом вопросе восстановил Кернкросс.

Однажды Черчилль попытался объяснить высшему советскому руководству такой вот «английский» стиль общения. Их Сикрет интеллидженс сервис была уверена, что немцам удалось завербовать нескольких высоких руководителей советского Генштаба. А раз так, то предоставлять всю информацию опасно. Это утверждение англичан так до конца и не опровергнуто. Были ли в Генштабе предатели? Или НКВД перестарался, расстреляв нескольких работавших там старших офицеров?

Кернкросс не вникал в детали: эти телеграммы требуются русским в первую очередь, а те — во вторую. Материалы шли потоком.

Остановлюсь лишь на тех, что помогли выиграть небывалое за всю историю войн танковое сражение на Курской дуге. Это «Карел» еще в 1942 году передал попавшие к англичанам технические характеристики нового немецкого танка «Тигр». Стала известна толщина его брони, которую конструкторы из Германии не без оснований считали непробиваемой для советской артиллерии. Благодаря вовремя полученным данным у советских оружейников хватило сил и знаний для быстрого изготовления новых, гораздо более мощных, чем прежде, снарядов. «Тигров» уничтожали с размахом, который вгонял фашистов в панику.

К тому же «Карел» уведомил резидентуру, что немецкое командование полностью ознакомлено с дислокацией советских войск на Курской дуге. В результате наше руководство успело в последние перед битвой под Прохоровкой дни произвести их скрытую переброску. Вот что явилось полной неожиданностью для немцев.

Встречаясь со мной, один, увы, так и остающийся безымянным, но авторитетный генерал без лишних подробностей упомянул о коробочках с орденами, хранящихся в личных и навечно засекреченных делах некоторых наших помощников. Предположительно такой орден есть и в папке Кернкросса. Именно за Курскую дугу он был награжден орденом Красного Знамени.

Награду еще во время войны доставили в Англию. Резидент Крешин встретился с «Карелом», объявил о награде, вручил ее Джону. Тот был благодарен и тронут. Однако согласно неписаным (или писаным?) правилам орден тут же был возвращен резиденту, вложен в коробочку и снова проделал неблизкий путь — теперь из Лондона в Москву, где и находится по сей день в недоступном хранилище.

Кернкросс же поменял Блетчли на другой род секретной деятельности. В центральном аппарате СИС он анализировал расшифрованные телеграммы немцев о работе их разведки в Советском Союзе и на Балканском полуострове. Знал многих немецких агентов и разведчиков по именам и псевдонимам. Надо ли говорить, что «знакомилась» с ними и советская разведка.

Тут Кернкросс попал в свою стихию. Множество материалов, поток информации, четкий анализ, передача документов связнику. В СИС ему было легче, чем в Блетчли-парке. Отработанные коллегами материалы по инструкции должны были бы сжигаться. Но указание выполнялось далеко не всегда. Да и учета расшифрованных и уничтоженных телеграмм не велось. Так что «Карел» часто передавал резидентуре оригиналы, которые можно было и не возвращать.

Подчас его коллеги по СИС допускали и другие небрежности. Раз в неделю на своих вечерних дежурствах он просматривал материалы, получаемые другими работниками из разных регионов. Так, однажды ему в руки попал список английских агентов в Балканских странах.

В другом случае пришлось очень рисковать. Кернкросс сумел достать ключи от сейфа своего начальника, и когда тот отсутствовал, ознакомился с материалами, которые для глаз рядовых сотрудников не предназначались.

Осенью 1944 года Центр особенно заинтересовали директивы Гиммлера, которые не прошли мимо Кернкросса. Фашисты при отступлении предполагали оставлять в Германии и в других освобождаемых союзниками странах подпольные группировки, состоящие из трех отделений — разведки, саботажа и обеспечения собственной безопасности, возглавляемыми офицерами СС и преданными нацистами. Вся разветвленная организация строилась по принципу «пятерок». А для большей достоверности будущие руководители фашистского подполья могли уже в 1944 году подвергаться арестам, заключаться в тюрьмы и концентрационные лагеря. Гиммлер, Кальтенбруннер и Борман управляли бы всеми этими головорезами, обученными изготовлению и применению химических ядовитых веществ, бомб, взрывчатки и прочих средств. Но в полной мере наладить нечто вроде партизанской борьбы на собственной территории не получилось. В том числе и благодаря предупреждению, переданному Кернкроссом.

Он проработал в СИС до конца войны. Связь с советской резидентурой не прервалась и после его ухода со службы, когда он вернулся в Министерство финансов, а затем перешел в Министерство снабжения.

Одно время казалось, что возможности у него уже не те. Или не нашел «Карел» общего языка со связником, приехавшим на смену Крешину? Но в 1947 году от него снова пошел большой объем информации. Кернкросс сошелся характером с разведчиком-новичком Юрием Модиным, полностью ему доверял. Методы работы Кернкросса оставались прежними. Поздними вечерами где-нибудь на окраине Лондона он передавал документы молодому связнику. Ночью их фотографировали, а ранним утром документы возвращали. И опять встреча — через месяц.

По некоторым данным Кернкросс снова по-настоящему развернулся в 1949 году. Есть основания считать, что, занимая довольно скромный пост, он имел доступ к вроде бы малозначащим и чисто финансовым документам. Однако касались они только создаваемой и на первых порах непонятной для СССР организации — НАТО. Но используя простую арифметику — сколько и на что тратится и отслеживая, куда направляются фунты из государственной казны, можно было понять, для чего конкретно предназначены денежные потоки. «Карел» так поднаторел в этой секретной бухгалтерии, что работал абсолютно безошибочно. Порой в Москве узнавали о предполагаемом вливании, к примеру, в норвежскую армию гораздо раньше, чем в Осло. Благодаря по-британски скрупулезным денежным отчетам удалось выяснить, какие огромные инвестиции вкладываются в производство атомного оружия. Перестало быть секретом и расположение атомных объектов. Ведь английские финансовые органы тщательно следили, чтобы деньги поступали в самые разные страны точно в срок и по назначению. Следила за этим и советская разведка.

Да, Кернкроссу не хватало гениальности Филби, блеска умеющего наладить контакт со всеми Берджесса, интеллекта Маклина и аристократических связей Бланта. Но Джон никогда не был скромным винтиком в отлаженном разведывательном механизме. Он извлекал, исчерпывал до дна все ресурсы, до которых добирался с риском и с усилиями раба на галерах. То, что мог пропустить, оставить без внимания фонтанирующий новыми идеями Гай Берджесс, никогда не ускользало от внимания Джона Кернкросса. Его невысокое положение чиновника среднего ранга компенсировалось смелостью и усердием. В разведке он совершил то же, что и в профессиональной карьере. Вопреки всему достигал нужного результата.

Его рисуют бережливым от рождения шотландцем низкого происхождения. Но почему тогда Джон пользовался таким успехом у прекрасного пола? Его подругами были красивая американка, игривая англичанка, а потом и верная жена. И если он был настолько скуп, то почему, как и четверо остальных, и не подозревая о их отказе, отверг установленную ему товарищем Сталиным в 1945 году пожизненную пенсию в тысячу фунтов стерлингов в год — сумму по тем временам солидную. Между прочим, другим его соратникам Советы, возможно без всякого умысла, денег предложили чуть-чуть побольше.

Тут я подхожу без всяких предисловий к заключительной части саги о Кернкроссе. Он всё же попал под колпак контрразведки. МИ-5, поднаторевшая на отлове немецких шпионов, взялась после войны за своих. Замечал ли он наружку? Принял ли всерьез первый допрос, устроенный ему в сентябре 1951 года? Уверен, что да. За годы работы на Советский Союз — будем считать, что 15 лет — «Моцарт», «Лист», «Карел», Джон Кернкросс превратился в опытного разведчика.

Особенно насторожили вопросы о принадлежности к компартии. Об этом, по примеру американцев, и в Англии спрашивали всех и каждого, кто был раньше замечен «в левых». Бытует версия, что все документы, собранные британскими спецслужбами о членах английской компартии, сгорели в канцелярии знаменитой лондонской тюрьмы Скрабе, откуда совершил фантастически дерзкий побег ныне здравствующий Джордж Блейк. Но правда ли, что эти дела исчезли? Или это уловка, вымысел, призванные успокоить, притупить бдительность? Как бы то ни было, Кернкроссу доступ к секретным документам официально закрыли.

Всплыла и еще одна деталь. При обыске на квартире сгинувшего Берджесса обнаружили некие письма, вроде бы содержащие секретную информацию. Нашелся и свидетель, подтвердивший, что почерк неизвестного автора напоминает почерк Кернкросса. Но Джон сумел доказать, что никакой секретности бумаги не содержали. Это всего лишь записки, которыми обменивались между собой госслужащие. И тут Кернкросс «припомнил»: письма написаны аж в 1939 году. В результате обошлось без ареста, однако с государственной службы Кернкросса быстро уволили.

Он залег на дно — то ли уехал в родную Шотландию, то ли за границу, что было сомнительно, ибо это еще больше насторожило бы МИ-5. Скандал со сбежавшими в СССР Берджессом и Маклином затихал, потом вдруг разгорался нежданно ярким пламенем. А Кернкросс всё пережидал, не появлялся на людях. Где-то скрывался. Умение не вылезать, затаиться — тоже важное для разведчика качество. Вильям Фишер — Рудольф Абель в своих рекомендациях юному поколению нелегалов вспоминал, что иногда этот уход в себя, полное исчезновение могло в силу обстоятельств продолжаться и полгода, и дольше.

Всё же настойчивый и смелый связник Юрий Модин отыскал подопечного. Приблизился к нему сзади и громко, а как было иначе при некоторой глухоте Джона, назначил место и время встречи. «Карел» кивнул. Он понял и пришел.

К тому времени в Центре осознали: отношения с Кернкроссом пора прекращать. Навсегда. Ему было решено предоставить некую сумму, которая позволила бы относительно безбедно прожить года полтора-два. «Карел» на последней встрече высказал предположение: о его членстве в партии знали немногие, значит, выдал кто-то из близких. Следователям он объяснил свое раннее увлечение марксизмом ошибками молодости, юношеским максимализмом. Заверил связника, что никаких видимых ошибок не допускал. С Берджессом и Маклином несколько лет прямых связей не поддерживал. У контрразведки нет против него ничего конкретного. Так, подозрения, домыслы. И намерен он держаться твердо.

Перед тем как произнести последнее прощай, связник передал Джону Кернкроссу пакет с деньгами. Тот кивнул, положил конверт в карман. Эпопея подошла к концу.

Разведке оставалось ждать, как будут развиваться события, и не дрогнет ли Кернкросс на неизбежных допросах. Ведь он столько знал. Под угрозу попадал самый ценный из «пятерки» — Ким Филби. Расколись «Карел» (ему, как и Энтони Бланту, в обмен на сотрудничество со следствием обещали иммунитет от судебного преследования), и Филби попал бы в положение безвыходное.

Что же произошло с Кернкроссом в дальнейшем? Пишу лишь то, о чем уже сообщалось в различных книгах о Кембриджской пятерке, в том числе и в «Очерках истории российской внешней разведки», в некоторых воспоминаниях Кима Филби и в работах последнего связника Кернкросса Юрия Ивановича Модина. Не претендую на полную достоверность. Ведь в отличие от Филби и Бланта, Джон Кернкросс был фигурой непубличной. От встреч с журналистами уклонялся, дав лишь в конце жизни два-три довольно невнятных интервью.

После разрыва с разведкой последовали новые допросы. Следователь Уильям Скардон, ни на чем расколовший помимо нашего ценного атомного источника Фукса и нескольких других, с советской разведкой связанных, был мастером своего дела. Однако, судя по тому, что Филби в конце концов так и не арестовали, Кернкросс хранил молчание. Или, по крайней мере, сумел не дать никаких конкретных показаний против Кима. Остается гадать, была ли заключена сделка со следствием. Я как историк разведки могу лишь высказать сугубо личное мнение: похоже, да. Единственным видимым последствием стал отъезд Кернкросса из Британии. Можно предположить, что «Карел» признался в работе на советскую разведку в военные годы и на том остановился. Иначе его вряд ли бы выпустили. После этого его видели в Канаде, где по некоторым данным он трудился преподавателем. Потом вернулся в Европу — в Риме полиглот Кернкросс работал в международной организации под эгидой ООН. Его личная жизнь складывалась удачно. Всегда окруженный молодыми спутницами, одиночества он не испытывал.

После бегства Филби из Бейрута в 1963 году Кернкросса снова подвергли допросам. МИ-5 разобралась в том, что за информацию он передавал в Москву. Судебному преследованию он не подвергся, что подтверждает предположение о предоставленном судебном иммунитете.

В середине 1960-х Кернкросс переехал во Францию. Там в Нормандии поселилось немало его соотечественников, соблазненных невысокими, по сравнению с Великобританией, ценами на недвижимость.

В начале 1990-х знакомые французские журналисты гово-рили мне, работавшему тогда собственным корреспондентом в Париже, что «можно попытаться съездить на побережье, если один бывший русский шпион согласится дать интервью». Как стало ясно позднее, речь шла о Кернкроссе, который тогда уже был раскрыт как Пятый. Но что-то не сложилось. Кернкросс тихо жил в Провансе. В 1981 году неугомонная премьер-министр Маргарет Тэтчер вдруг со свойственной ей излишней экспансивностью взорвала тишину. Некоторым образом нарушив обещание о судебном иммунитете, она заявила в парламенте, что Кернкросс был завербован советской разведкой.

Умело избегая просьб журналистов о встречах, Кернкросс всё же был вынужден согласиться на пару встреч с настойчивой прессой. Ответы его были туманны, не конкретны. Французам, кстати, он счел возможным поведать немножко больше, чем соотечественникам. Так, он заявил, что, возможно, придет день, когда люди поймут, почему молодой англичанин, обладающий интеллектом, решился на такое.

Из всей Кембриджской пятерки один лишь Кернкросс оказался долгожителем. Он скончался в 1995 году, дожив до восьмидесяти двух лет.

На склоне дней он писал работы по истории любимой французской литературы. Случайно ли, что человек, первым псевдонимом которого было имя великого француза Мольера, закончил свой путь в этой жизни изданием многолетнего исследования «Гуманизм Мольера»?

Теперь о личности более яркой — Энтони Бланте — «Тони», «Джонсоне», «Яне». Блант, родившийся в 1907 году и почивший в 1983-м, — одна из наиболее загадочных, хотя и публичных фигур Кембриджской пятерки.

Вот кто преуспел в жизни. Он был аристократом, выдающимся ученым — искусствоведом-академиком и литератором, Хранителем королевских галерей и профессиональным британским контрразведчиком. А еще, что для нас самое главное, Энтони Блант многие годы успешно, бескорыстно и активно работал на советскую разведку.

Блант был ценен тем, что помимо всего прочего поставлял политическую, подчас стратегическую информацию. По существу сэр Энтони и вершил политику, а его выводы о прошедших событиях и предсказания о грядущем читали на Лубянке раньше, чем в Форин Оффисе.

По материнской линии Блант состоял в родстве, правда далеком, с королем Георгом VI. Мать Энтони была двоюродной сестрой графа Страфмора, дочь которого леди Элизабет Бой-ес Лайон вышла замуж за короля Георга VI. То есть Блант являлся и родственником поныне здравствующей королевы Елизаветы II.

Его отец Артур Воган Стэнли Блант — священник, один из столпов англиканской церкви — человек строгих, даже суровых взглядов. Словно по наследству они передались и сыну Энтони.

Около пятнадцати лет юный Энтони провел в Париже, где работал отец. Естественно, выучил французский. А сама атмосфера города искусств приобщила его к живописи. Ее изучение превратилось для него в страсть, профессию, любимое дело жизни.

Понятно, что перед потомственным аристократом Блантом легко открывались любые двери. Сначала привилегированная школа в Мальборо. Затем, в 1926-м, поступление в Тринити-колледж в престижном Кембридже. Блант изучал точные науки. И хотя первый курс окончил с отличием, преуспев в математике, решил заняться совершенствованием французского языка и взяться за немецкий. Здесь его тоже вскоре официально признали лучшим студентом, чье первенство не оспаривалось и не подвергалось сомнению.

На старшем курсе Бланту поручили, как это принято в Англии, тьюторство — опеку над новичками. Высокий, мощный, атлетического сложения тьютор (наставник) внушал уважение студентам начальных курсов. А когда они понимали, какой великолепный ум взял над ними шефство, чувство уважения невольно перерастало в преклонение.

Блант умел держать разных людей, не только студентов, на отдалении. Иногда его упрекали в чрезмерном тщеславии, излишних проявлениях аристократизма. Но умение держать дистанцию, «вычислять» своим стальным взглядом людей, сортировать их на нужных и не нужных очень помогало ему в работе разведчика. Он твердо знал, кто может ему пригодиться в дальнейшем, а от кого лучше поскорее отделаться. Своеобразный цинизм, некая доведенная до автоматизма селекция превратили в дальнейшем Энтони Бланта в отличного вербовщика и результативного агента.

В Тринити он состоял в кружке «Апостолов» — закрытом клубе с левым уклоном. Сначала он ввел туда ближайшего друга Гая Берджесса. А потом Кима Филби, с которым познакомился в 1932 году. Тот формально так и не присоединился к «Апостолам», но все трое сошлись во взглядах. Люди одного высшего круга, они смотрели на происходившее в мире с одних позиций. Объединяла их ненависть к фашизму.

Но вряд ли Энтони догадывался, что Филби уже связал судьбу с советской разведкой и в его группе состоял друг Бланта — Гай Берджесс.

Гай и Энтони были близки не только духовно, но и физически. Ведущим являлся Берджесс, а Блант был ведомым, испытывающим к другу уважение и любовь. Это и помогло Гаю найти подход к далекому от политики Энтони. Он старался внушить ему, что лишь марксизм способен спасти его любимое искусство от увядания, на которое оно было обречено в капиталистическом обществе.

Блант так и не превратился в коммуниста, но старания друга Гая не пропали даром. На время он проникся идеалами марксизма, позволил Берджессу увлечь себя новыми, раньше такими чуждыми идеями.

После войны левые взгляды аристократа Бланта померкли, стерлись, но чувства к Берджессу, дарившему ему в молодости счастье общения и близости, остались. Это сыграло значительную роль и в работе на советскую разведку. Берджесс искренне считал себя настоящим разведчиком, а Блант после кончины друга в Москве позволил себе сбросить с души тяжкий, давящий его груз.

И если существуют среди историков разведки споры и разногласия, кто кого из «пятерки» завербовал, привлек, обратил в свою веру, то относительно Бланта сомнений нет. Когда Филби попросил Берджесса приглядеться к окружавшим их друзьям, проанализировать, кто смог бы работать вместе с ними, принося наибольшую пользу, тот сразу подумал о Бланте. Мог ли Энтони отказать лучшему другу?

Данный текст является ознакомительным фрагментом.