Глава X ВОЗДУШНЫЙ БОЙ
Глава X
ВОЗДУШНЫЙ БОЙ
К первой мировой империалистической войне авиация пришла невооруженной. За исключением единичных деятелей, никто не верил в самую возможность боя в воздухе. Летчики той и другой стороны, встречаясь иногда в небесном просторе, не только не проявляли враждебных намерений, но даже вежливо помахивали друг другу руками и мирно расходились, каждый в свою сторону.
Но вскоре это благодушие прекратилось: ведь самолет противника, успешно выполнивший разведку, может причинить большие беды!
Летчики стали брать с собою револьверы или карабины. Толку от них, разумеется, было мало. Слишком велики взаимные отношения скоростей при встречах самолетов в воздухе, чтобы были какие-нибудь шансы на попадание в противника одиночными малоприцельными выстрелами.
Между тем идея установки на самолеты огнестрельного оружия зародилась очень давно. Еще в 1909 году, на одной из зарубежных выставок, на самолете «Вуазен» была установлена… пушка. Правда, это было только на выставке. Никто с этой пушкой тогда не летал и не стрелял из нее. Да и самый этот самолет не поднимался от земли выше, чем метров на пятьдесят.
В 1911 году, на первой Московской авиационной неделе, гражданский пилот-авиатор Масленников практически совершал полеты, имея на борту офицера с пулеметом. В 1912 году были проведены очень успешные опыты стрельбы по наземным целям с дирижаблей русского воздушного флота, а в 1913 году в Москве такие стрельбы из пулемета, установленного в гондоле «Фармана-XVI», провел поручик Поплавко. Но его опыты были прекращены по настояниям проживавших в Серебряном бору (за Ходынским аэродромом) дачников, боявшихся, что пули залетят в их владения. Перенести эти опыты куда-либо на полигон никто не позаботился. Из-за неверия в возможность меткой стрельбы в полете не занимались вооружением самолетов и в других странах.
— Конечно, — говорил Нестеров летчикам своего отряда, — если Поплавко получал отличные попадания при стрельбе по наземным мишеням, то нужна лишь тренировка, чтобы научиться стрелять с самолета по самолету. Ничего особенно сложного я в этом не вижу…
Не откладывая дела, он в первые же дни войны послал требование о выдаче отряду двух пулеметов.
Пока эта бумага ходила по инстанциям, летчики оживленно обсуждали, как установить пулеметы на самолетах. Ведь у Поплавко был «Фарман» с гондолой для летчика спереди, а мотором и винтом сзади. У имевшихся же в отряде «Ньюпоров» и «Моранов» спереди были винты, загораживавшие возможное направление стрельбы.
Кто-то предложил установить пулемет на «кабане» — пирамидальных стойках над кабиной летчика, к которым крепились поддерживающие растяжки крыльев. Наблюдатель, вылезши наполовину из кабины, мог бы при такой установке стрелять поверх сферы вращения лопастей винта. Подобную установку, уже после смерти Нестерова, делали на самолетах «Депер-дюсеен»: между стойками кабана устраивали обнесенную перильцами площадку, куда и вылезал из кабины наблюдатель.
Предлагалось ставить пулемет и перед летчиком, под углом в 45о вверх, и на крыле, под углом около 40о вбок, — все для того, чтобы получить возможность стрелять мимо винта, догоняя противника снизу или сбоку[64].
Но пока судили да рядили, пришел и ответ на рапорт Нестерова: «Пулеметов авиационным отрядам по штату иметь не положено».
Пришлось придумывать что-либо другое.
Почин Петра Николаевича, надо отметить, не остался безрезультатным. 11 августа 1914 года начальником штаба верховного главнокомандующего все же был издан приказ: «В целях борьбы с неприятельскими летательными аппаратами представляется необходимым вооружить наиболее грузоподъемные из наших самолетов. Для сего признается необходимым использовать автоматические ружья Мадсена». Но Нестеров уже не успел воспользоваться этим приказом.
Ружей-пулеметов Мадсена было мало, и они были плохого качества. Первоначально их выдали только на бомбардировщики «Илья Муромец». Насколько медленно проводилось вооружение русских самолетов, можно судить по тому, что к началу уже 1916 года во всех авиационных отрядах имелось всего 60 пулеметов!
Нестеров еще до войны не раз говорил, что можно так маневрировать в воздухе вокруг вражеского самолета, чтобы принудить его к посадке. На маневрах он доказал это и на практике. Естественно, что теперь идея воздушного боя овладела Петром Николаевичем с новой силой. Как препятствовать врагу совершать полеты над нашей территорией? На эту тему между офицерами отряда постоянно велись особенно оживленные споры. В спорах все чаще и чаще стало употребляться слово «таран».
О возможности и даже о необходимости тарана в воздухе в 1912 году писал в одной из своих статей Н. А. Яцук. Об этом же говорил Нестеров на банкете в честь его прилета в Гатчину. А сейчас летчики прочитали в газетах, что известный французский летчик Гарро на западноевропейском фронте якобы таранил своим самолетом германский «Цеппелин» и погиб вместе с ним.
Как позже выяснилось, никакого тарана Гарро не совершал, а просто попал в плен к немцам из-за отказа мотора. Но газетная «утка» произвела тогда на всех огромное впечатление. Прочитав ее, Нестеров воскликнул: «Молодец, Гарро! И я поступил бы так же!»
В результате под хвостовым костылем нестеровского «Морана» скоро появился большой пилообразный нож, который можно было специальной тягой повернуть вертикально вниз. По мысли Петра Николаевича этим ножом можно было бы пропороть оболочку неприятельского «Цеппелина».
Но беда была в том, что на этом участке фронта со стороны австрийцев не появлялись не только «Цеппелины», но даже привязные аэростаты…
Кто-то из механиков предложил выпускать с самолета на длинном тросе обыкновенную пятифунтовую гирю. Если, пролетая над вражеским самолетом, попасть гирей в его винт (а винты в то время были только деревянные), то винт, конечно, разлетелся бы вдребезги и это заставило бы неприятеля пойти на посадку.
Нестеров поддержал изобретателя, и трос с гирькой был сейчас же установлен на его самолете. Как всегда, Петр Николаевич хотел сам первым испытать нововведение. Но случая для этого опять-таки не представлялось.
За всеми этими делами подошло 25 августа, когда в ответ на произведенное Нестеровым с Титовым бомбометание австрийцы решили отплатить русским летчикам «той же монетой» — разбомбить стоянку XI отряда.
И вот над Жолквой появились три вражеских самолета; из них один был заметно крупнее двух остальных. Самолеты нестеровского отряда после произведенных полетов стояли на земле с пустыми баками и никакого противодействия вражескому налету оказать не могли. Австрийцы безнаказанно подлетели на небольшой высоте и сбросили бомбу, упавшую около самых палаток-ангаров. Бомба не взорвалась. Оказалось, что она тоже была изготовлена кустарным способом — с фитилем, который потух при ее падении. Увидев, что «месть» не удалась, австрийцы, к большой досаде всего личного состава XI отряда, так же чинно улетели обратно.
Вечером этого же дня разразилась сильнейшая гроза, бушевавшая всю ночь. Механики и солдаты обслуживающей команды бегали под проливным дождем вокруг палаток-ангаров, поминутно закрепляя колья и подтягивая ослабевающие канаты. Ветер громоподобно хлопал брезентами палаток, трепал в ногах намокшие шинели, срывал с голов фуражки… Нестеров всегда уважал тяжелый труд солдат и сейчас находился среди них. То тут, то там слышался его ласковый и спокойный голос: «Потерпи, ребята… поднатужьтесь еще немного… Чем мы будем воевать, если не спасем свои самолеты…» И выбившиеся из сил люди, уже готовые выпустить канаты из рук, обретали новые силы и с новой энергией бросались на борьбу со стихией.
Только к утру стихла буря, и, проверив еще раз крепления всех палаток, Петр Николаевич распустил людей и, наконец, сам отправился немного поспать. Думал ли тогда кто-нибудь, что всего через несколько часов уже не станет с ними любимого командира?..
Утро 26 августа было теплое, солнечное. Выйдя к фронту солдат, построенному для утренней поверки, Петр Николаевич сказал:
— Ребята! Знаете ли вы, какой сегодня день? Сегодня исполняется сто два года с великого Бородинского сражения в Отечественной войне русского народа против Наполеона, вторгшегося на нашу землю с армией, набранной им в двенадцати странах мира. Армия Наполеона слыла непобедимой, но с этого сражения начался ее закат, окончившийся полным разгромом…
Непобедим русский народ, и пусть каждый из вас, как и предки ваши, честно исполнит свой долг перед родиной. Тогда и наш нынешний враг будет разбит… За нашу победу — ура!
Дружное «ура» прокатилось над строем, и после команды: «Разойтись по своим работам», Петр Николаевич направился к зданию «канцелярии» отряда. Навстречу ему появилась какая-то знакомая по облику фигура в офицерской шинели, с чемоданом в руках. Кто это? Никак Саша?..
Да, это был один из старых друзей, тоже питомец Гатчинской авиационной школы, начавший учиться летать, когда Нестеров уже заканчивал курс обучения.
Поручик оказался присланным на пополнение в XI отряд и бурно высказывал радость по поводу того, что будет теперь служить под начальством Петра Николаевича.
— И я рад, что ты приехал, — говорил Нестеров. — Теперь нас трое: ты с Передковым да я… Вон, гляди, Передков взлетает на разведку на своем «Ньюпоре»… И, знаешь, уже удалось хорошо наладить отношения и с ротой и с штабом корпуса… Теперь легко станет работать…
Так, разговаривая, прошли они к усадьбе, где Петр Николаевич показал новоприбывшему его комнату, а потом они вместе вернулись на аэродром.
— Ты, Саша, на «Моране» летаешь? Очень хорошо! У меня ведь только и осталось, что два «Морана» и «Ньюпор». Но «Ньюпор» — передковский, никак он от него не хочет отказаться, хоть и скорость мала. Привык, говорит… Вот и бери двухместный «Моран», а себе я оставлю тот, на котором летал из Москвы в Питер… Ведь мы с тобой тогда последний раз и виделись?.. Дай-ка я с тобой пролечу, проветрюсь после бессонной ночи.
Проверив таким деликатным образом качество пилотирования нового подчиненного, Нестеров отправился с ним «домой».
— Ну расскажи, что нового ты теперь, на войне, придумал, Петр Николаевич? Как разведки? О том, что вчера ты бомбил и тебя хотели разбомбить, мне уже успели сказать.
— Да разведки-то теперь меня мало интересуют. Драться надо в воздухе, вот что! Каждая пластинка, снятая с вражеского самолета, — лишняя русская кровь. Нельзя им давать фотографировать наши позиции. А вчера до какого нахальства дошли!.. Кружат над головами и смотрят, как мы живем в имении барона. Хорошо, что хоть бомбы еще не научились делать, а то подожгли бы ангар… А ведь научатся и, наверное, скоро… Что ж, так и давать сыпать себе на голову всякую дрянь?!
— Драться-то драться… Но чем, как?
— А что ты скажешь о том, если бы толкнуть неприятельский самолет колесами своего шасси? Ведь упадет…
— Упадет-то упадет, но, пожалуй, и сам разобьешься.
— Ну, это еще не доказано![65]
И в это самое время (было 10 часов 30 минут утра) в воздухе послышался шум мотора. Это еще не мог быть Передков, да и звук был не «гномий», — значит, австриец!
Автомобиль стоял рядом, и летчики немедленно поехали снова к своим самолетам. А в воздухе на большой высоте, стороною от Жолквы, держа курс в тылы русских войск, опять шли три австрийских «Альбатроса», — очевидно, те самые, которые прилетали накануне.
Два русских «Морана» немедленно пошли на взлет. Но в момент разбега из самолета Нестерова выпал тросик с гирькой и, зацепившись за что-то на земле, оборвался. Начал давать перебои мотор: в него за дождливую ночь, вероятно, попала вода… Пришлось садиться, и вслед за командиром совершил посадку второй «Моран», так как перед вылетом оба летчика договорились действовать вместе — маневрированием двух против одного «прижать» австрийца к земле и заставить его сдаться.
Раздосадованный Петр Николаевич вылез из самолета и направился к штабу, приказав, чтобы перечистили клапаны мотора и немедленно его вызвали, если австрийцы покажутся вновь.
Через полтора часа, ровно в полдень, австрийцы появились снова, возвращаясь с разведки. Большой «Альбатрос» отделился от остальных двух своих спутников и начал кружить над расположением XI отряда. Вызов был достаточно нахальным, и Нестеров тотчас приказал: «Аппарат мне!»
Но исправен был только один из «Моранов» — двухместный. Личный самолет Нестерова стоял со снятыми клапанами.
— Кто полетит, ты или я? — спросил Нестеров.
— Я думаю, одному лететь не стоит, лучше подождем возможности лететь вдвоем…
— Ну, а я все-таки попробую полететь один!
— Возьми револьвер или меня пассажиром. Хоть постреляем!
— Нет, брат, тебя я не возьму…
— Что же ты думаешь делать?
— Там разберусь!
Это были последние слова Петра Николаевича. Он так торопился, что даже не успел привязаться к сиденью. Всегда такой аккуратный, он на этот раз оторвал самолет от земли, даже не дав ему набрать достаточной скорости. Самолет уже качнулся было на крыло, но летчик искусно выровнял его и стал набирать высоту так круто, как это только позволял его «Моран».
Австрийский «Альбатрос» продолжал кружить на высоте 1500 метров. Тогда его стали обстреливать из полевых пушек, поставленных на специальные станки для стрельбы по воздушным целям. Около «Альбатроса» в небе вспыхнули облачка разрывов шрапнелей. И в это самое время на аэродром сел вернувшийся с разведки «Ньюпор» Передкова. Вернись он десятком минут раньше, все могло бы сложиться иначе…
«Альбатрос» продолжал кружить над аэродромом, не обращая внимания на обстрел. Видимо, летчика особенно интересовало, что делается в имении барона Розенталя. А Нестеров в это время, продолжая набирать высоту, отлетел далеко в сторону. Обходя Жолкву большой дугой с южной стороны, он заходил так, чтобы отрезать противнику путь в свое расположение.
Наконец австрийский летчик, видимо, заметил блестевший в солнечных лучах русский самолет. Он резко изменил курс и направился на запад, к линии фронта, также набирая высоту. Но было уже поздно. «Моран» был быстроходнее и скороподъемнее. Скоро Нестеров очутился над противником и полетел ему наперерез. Вот они уже близко. Смолкла артиллерия, чтобы не попасть нечаянно в своего..
В следующую минуту находившимся на земле представилась такая картина. Австриец, увидев противника в угрожающей близости, стал откровенно от него удирать. Он дал полные обороты мотора и повел самолет со снижением, чтобы этим нагнать несколько лишних километров скорости. Но Нестеров, имея преимущество в высоте, погнался за врагом тоже вниз, и его скорость еще более возросла…
И вот, быстро нагоняя сверху-сзади, «Моран» устремляется в упор на «Альбатроса» и, как говорили очевидцы, «подсекает» его колесами своего шасси, после чего стремительно проскакивает дальше.
Грузный австрийский самолет после удара как бы приостановился в воздухе на какое-то мгновение, затем качнулся и беспомощно рухнул на землю.
А «Моран»? Промчавшись вперед, он стал слегка крениться и заворачивать с неработающим мотором, переходя на снижение плавной спиралью. У всех вырвался вздох облегчения: «Жив, жив!!!»
Но радость оказалась преждевременной… Спираль «Морана», все более суживаясь, перешла в штопор. Во время падения что-то отделилось от самолета и упало отдельно, — это оказался мотор. После этого падение стало совершенно беспорядочным, самолет перевернулся кверху колесами, и зрители с ужасом увидели, как из кабины выпала человеческая фигура…
Только тогда миновало охватившее всех оцепенение, и, вскочив в автомобиль, летчики с Нелидовым помчались к месту падения самолета. На болотистом, кочковатом лугу лежал со сложившимися крыльями маленький, еще сверкавший желтым лаком «Моран», задрав кверху свои измятые колеса. Оторвавшийся мотор валялся в нескольких десятках метров от самолета. А между самолетом и мотором лежало в траве бездыханное тело героя… Внешне Петр Николаевич почти совсем не пострадал. Лишь из-под его летной каски слегка сочилась кровь.
Метрах в четырехстах глубоко в болоте увяз вдребезги разбитый австрийский самолет. Кверху торчал конец его хвоста, в котором зияло несколько пробоин, — очевидно, от обстрела с земли. Понадобились усилия около полусотни солдат и прискакавших сюда же казаков, чтобы приподнять обломки, из-под которых виден был труп одного из вражеских летчиков.
Вытащили, достали документы, прочли: «Унтер-офицер Франц Малина». С трудом вытащили из-под обломков второй труп в офицерской форме. В его документах значилось: «Лейтенант барон Фридрих фон-Розенталь». Так выяснилось, что противником Нестерова был бывший владелец усадьбы, в которой расположился XI отряд. То-то он так интересовался, что поделывают в его имении новые хозяева.
Под обломками было обнаружено несколько неразорвавшихся бомб, которые барон так и не сбросил, должно быть не желая портить собственное имущество.
Значительно позже, уже на следующий день, удалось откопать тело и третьего члена экипажа австрийского самолета — солдата, видимо механика.
По заводской дощечке установили, что этот не серийный, трехместный комфортабельный самолет был изготовлен фирмой «Альбатрос» в Германии по личному заказу своего бывшего владельца.
Так кончился первый воздушный таран в мировой истории. Погибли все его участники. Погиб Петр Николаевич Нестеров — слава и гордость русской авиации. Во имя любви к родине, во исполнение своего воинского долга он первым попытался проверить возможность боя в воздухе — и победил… Сбитый им вражеский самолет камнем упал на землю, а он еще продолжал полет, пока не угасло сознание. Так нашел свою героическую смерть великий русский авиационный новатор, и так началось его великое бессмертие.
Гибель Петра Николаевича Нестерова потрясла всю нашу огромную страну. Неверно писали некоторые, что якобы в царской России заслуги Нестерова совершенно не были оценены. Ко дню гибели он уже был признанным национальным героем, гордостью русских людей. Иное дело, что в силу общей косности и бюрократизма в правящем аппарате царизма начинания и предложения Нестерова слишком медленно претворялись в жизнь, но они все-таки претворялись, а это было тогда уделом очень немногих.
Смерть же Нестерова всеми была воспринята как тяжкое национальное горе. Не было такого дома на всей Руси широкой, в котором его гибель не оплакивалась бы как личная утрата.
Немедленно после воздушного боя высшему командованию была отправлена следующая «реляция о подвиге», позже опубликованная во многих газетах:
«В бою 26 августа 1914 года, заметив в воздухе над г. Жолкиевом неприятельский аэроплан, производивший разведку, по личной инициативе поднявшись на аппарате, начальник XI корпусного авиационного отряда штабс-капитан Нестеров протаранил неприятельский аэроплан, упавший около дер. Воля-Высоцка, и при этом сам погиб славной смертью героя».
В тот же самый день по войскам 3-й армии юго-западного фронта, в которые входил и отряд Нестерова, был издан приказ за № 33.
«Сегодня, около полудня, над г. Жолкиев летал австрийский аэроплан, намереваясь, повидимому, сбросить бомбы.
Штабс-капитан Нестеров полетел за австрийским летчиком на аэроплане, скоро настиг его и ударил его аппарат сверху своим аэропланом. Оба аэроплана упали и разбились, убит и австрийский летчик, но, к глубокому общему сожалению, падение оказалось роковым и для штабс-капитана Нестерова, также погибшего.
Конечно, немного было вероятия уцелеть при столкновении аэропланов в воздухе, и лучше всех это знал штабс-капитан Нестеров, как опытный и талантливый летчик. Тем не менее это его не остановило перед очевидной жертвой, лишь бы принести пользу армии и содействовать ее успеху.
Слава ему, геройски исполнившему свой долг перед Родиной? Да будет его подвиг всем примером и да найдет в себе силу каждый поступить, как поступил штабс-капитан Нестеров, если обстоятельства этого потребуют.
Мир праху героя. И да не забудется его подвиг вовеки?
Командующий армией
генерал-от-инфантерии Рузский.
Начальник штаба армии
генерал-лейтенант Драгомиров».
И не было в те дни ни одной русской газеты, которая не посвятила бы памяти Петра Николаевича Нестерова целые страницы, вспоминая его неутомимое яркое творчество и преклоняясь перед суровым величием его последнего подвига.
Надежда Рафаиловна, получив известие о гибели мужа, немедленно выехала в Жолкиев. А в это время гроб с телом героя уже следовал для похорон в Киев.
На одной из станций Надежда Рафаиловна увидела, что к ее вагону направляется группа офицеров с траурными повязками на рукавах. Что это?
А из тамбура вагона уже донеслись голоса, называющие ее имя.
— Кто меня спрашивает? Я — Нестерова…
— Госпожа Нестерова! — заговорил шедший впереди полковник. — Разрешите вам сообщить — получена телеграмма. Тело вашего храбреца-супруга уже направлено с фронта для похорон в Киев… Вам следует немедленно вернуться. Мне поручена честь вас сопровождать…
И случилось так, что как раз в этот момент к станции подошел с запада санитарный поезд, в конце которого был товарный вагон, увитый цветами и траурными лентами.
Сквозь открытые широкие двери вагона виден цинковый гроб, засыпанный горой цветов, и около него караул, застывший с ружьями у ноги…
Первый, кто встретил поезд в Киеве, была Маргарита Викторовна.
Со всех сторон стекались в Киев бесчисленные выражения скорби. В числе документов, характеризующих отношение к Нестерову самых различных ведомств и кругов, особенно показателен приказ, изданный в Нижегородском кадетском корпуое. Подлинная выписка из этого приказа сохранилась в архиве покойного В. Ф. Федорова, и мы имеем возможность процитировать ее полностью[66].
«ПРИКАЗ
По Нижегородскому имени графа Аракчеева кадетскому корпусу сентября 5 дня 1914 года
№ 252
26 августа сего года, близ г. Львова, в районе наших военных действий против австрийцев, геройскою смертью погиб доблестный питомец нашего корпуса — военный летчик штабс-капитан Петр Николаевич Нестеров, стяжавший себе мировую славу русского героя воздуха.
Поднявшись на аэроплане в воздух, Петр Николаевич, презирая смерть, с беззаветной храбростью ринулся в атаку на неприятельский аэроплан, готовившийся сбросить бомбы в наши войска и, прежде чем противник успел это сделать, уничтожил его. Но эта воздушная блестящая победа, первая в летописях войн всех времен, в которой Петр Николаевич проявил изумительную отвагу и хладнокровие, показав впервые высшее искусство лихого нападения на неприятеля в воздухе, не оправдала всех его гениальных расчетов, и он погиб при совершении своего великого долга, будучи убит смертельным ударом в позвоночник частями своего аппарата. Аэроплан его, направленный верной рукой для уничтожения врага, после столкновения с неприятельским, по спирали двигаясь к земле, нес уже бездыханное тело героя.
Петр Николаевич — питомец нашего корпуса, выпуска 1904 года, был выпущен в Михайловское артиллерийское училище, где и закончил свое военное образование. Сын офицера, воспитателя нашего корпуса, незабвенный Петр Николаевич, лишь год тому назад обессмертивший свое имя совершением в г. Киеве впервые на аэроплане так называемой «мертвой петли», был особенно дорог нам, составляя нашу гордость.
Тяжела эта утрата не только для нас, велика потеря и, для всей России. Не стало гения русской авиации, перестало биться сердце талантливого пионера в деле развития техники русского воздухоплавания. Имя его отныне навсегда будет увековечено на страницах истории русской авиации, а подвиг его, являющий собою исключительный пример высокого исполнения воинского долга, окружит имя его ореолом славы и будет занесено в стенах воспитавшего его Аракчеевского корпуса на светлые мраморные доски героев. И имя его, начертанное на траурных скрижалях корпусного храма, будет отныне в питомцах корпуса взывать к благоговейной памяти их героя-однокашника.
Мир праху твоему, герой!..
В воскресенье 7 сего сентября в корпусном храме, в присутствии всех кадет и служебного персонала корпуса, отслужить панихиду по безвременно погибшем в бою герое, штабс-капитане Нестерове.
Приказ этот г. г. отделённым воспитателям прочесть кадетам всех отделений.
Директор корпуса, Генерального штаба генерал-лейтенант Жилинский».
Высшим фронтовым командованием немедленно было возбуждено ходатайство о посмертном награждении Петра Николаевича Нестерова высшей в царской армии боевой наградой — орденом Георгия, а также и о его производстве в чин капитана.
И то и другое было выполнено. Приказом № 109 армиям юго-западного фронта 25 января 1915 года был объявлен список «чинам армий, признанных Георгиевской кавалерской думой достойными награждения Военным орденом святого великомученика и победоносца Георгия 4-й степени за совершенные ими подвиги в делах против неприятеля»[67].
На первом месте в этом списке значилось имя штабс-капитана Петра Нестерова с указанием, что награда присуждена за уничтожение в воздушном бою неприятельского аэроплана, при котором он сам погиб славной смертью героя.
Это награждение было высшим признанием заслуг и героизма Нестерова. Ведь в отличие от всех других наград, существовавших в царской России, офицерский орден Георгия (не следует его смешивать с солдатским «Георгием», который имел официальное название «Знак отличия военного ордена») не мог выдаваться по решению хотя бы самых высоких правительственных инстанций, до царя включительно. Он присуждался лишь особой «Георгиевской думой», членами которой были наиболее заслуженные георгиевские кавалеры.
Надежде Рафаиловне была назначена высшая в то время пенсия на нее и детей — 1890 рублей в год. Военное министерство ходатайствовало перед министерством финансов об увеличении этой пенсии еще на 400 рублей. Однако последнего добиться не удалось: финансовые чиновники испугались, что назначение повышенной персональной пенсии «вызовет, несомненно, ряд однородных ходатайств».
Помимо русской прессы, сообщения о воздушном бое и героической гибели Петра Николаевича, сопровождаемые краткими обзорами его творческой деятельности, были помещены в многочисленных изданиях во всем мире.
О геройской гибели Нестерова различные авторы писали, да и поныне пишут по-разному. Одни считали, что, совершая таран, он шел на заведомое самоубийство. Другие — что он якобы и не собирался таранить самолет противника, а хотел только прижать его к земле эволюциями собственного самолета и тем заставить его сесть в расположение русских войск. По мнению этих авторов столкновение произошло случайно, вследствие какой-то ошибки в маневрировании.
Совершенно очевидно, что неверно и то и другое.
Во-первых, еще очень задолго до боя Петр Николаевич не раз высказывал убеждение, что таран возможен без особого риска для атакующего. Во-вторых, он отлично знал себе цену и не мог не сознавать, что жертвовать собою ради того, чтобы сбить всего лишь один вражеский самолет, — не на пользу родине.
Конечно, он вполне отчетливо представлял себе всю величину риска при таране: случайный бросок самолета в воздухе, вследствие попадания в струю от винта атакуемого самолета, или же просто при входе в восходящий или нисходящий поток воздуха, — и все расчеты выполняемого маневра могли нарушиться. Очевидно, так это и вышло.
И, с другой стороны, Петр Николаевич сознавал, что кто же, если не он, взялся бы практически проверить возможность тарана? И, считая выполнение этого опыта своим прямым воинским долгом, он бестрепетно пошел на исполнение долга, сколь бы ни велика была опасность.
Из всех статей, опубликованных тогда в память Нестерова, наиболее правдивым нужно считать письмо его друга, военного летчика Евграфа Николаевича Крутеня, опубликованное в петербургской газете «Новое время» от 8 сентября 1914 года. Это писымо целесообразно процитировать полностью.
«ДОРОГОМУ НЕСТЕРОВУ!
(Письмо в редакцию)
С чувством глубокого уважения к инициаторам замысла по увековечению памяти дорогого русского героя Петра Николаевича присоединяюсъ всей душой к их предложению и прошу принять мою долю.
Я в числе немногих счастливцев офицеров присутствовал на Сырецком аэродроме в Киеве и видел его первую в мире мертвую петлю. Больше мне не приходилось видеть таких чистых и красивых петель ни у кого. Я от начала до конца следил за тем его полетом, так как перед взлетом на чье-то замечание, что Пегу сделал петлю, он ответил: «Нет, петли Пегу не делал, — он сделал только полет по форме французского эс. Это не то, а вот настоящую петлю, может быть, сейчас увидите…»
Он поднялся, «пропетлил» и, спустившись на землю, когда умолкло захлебывающееся от восторга «ура» офицеров и нижних чинов и его опустили, наконец, с рук на землю, сказал: «Ну вот, сейчас дам телеграмму… Пускай все видят, что русские сами могут создавать…»
Тогда я увидел, так сказать, на шее Нестерова, что аппарат может принять в воздухе любое положение, и это еще не значит — смерть! Теперь, пройдя по проторенной дорожке и сделав сам 10 августа 1914 года над Гатчинским аэродромом две мертвые петли (первые русские на биплане), я оценил вполне определенно, какую великую роль сыграла первая в мире мертвая петля нашего отважного Нестерова. Сколько сразу прибавилось уверенности в полете. Слава памяти Нестерова!
Все мы, военные летчики, уверены, что Нестеров не просто воткнулся, зажмурив глаза, своим аппаратом в неприятельский, как казалось из первых газетных сообщений. Для Нестерова это было бы слишком плоско. Он не стал бы так тратить аппарат. Он знал себе цену, знал, что он нужен авиации общественной и военной, как летчик и как конструктор. Нет, он выполнил свою идею, которую высказал на товарищеском обеде в Гатчине после своего замечательного перелета Киев — Петроград в 18 часов всего. Он сказал:
«Я не фокусник. Моя первая мертвая петля — доказательство моей теории: в воздухе везде опора. Необходимо лишь самообладание. Перелет такой, как мой, без всяких предварительных подготовок, сами знаете, какое имеет значение у нас в военной авиации.
Теперь меня занимает мысль об уничтожении неприятельских аппаратов таранным способом, пользуясь быстроходностью и быстроподъемностью аэроплана. Например, ударив на лету своим шасси неприятельский аппарат сверху».
Мы, участники обеда, были захвачены его идеей. Так просто!
Нестеров самостоятельно занимался развитием военно-авиационной службы, — он конструировал аппарат, он же и развивал формы летания: 1) держание в воздухе (петля), 2) полеты над местностью (блестящий перелет), 3) бой в воздухе (таранение).
Но вспыхнувшая война не дала времени окончательно развить последнюю форму — бой. И он смело пошел применять все, до чего дошел до сих пор, отдал все, что мог.
Как за два года до петли, говоря о ней, Нестеров и показал ее на практике, так и теперь Нестеров не говорил на ветер. 12 мая этого года он оказал о бое, а 26 августа это и было им приведено в исполнение, как подробно описывалось в более поздних заметках газет.
Очевидно, что-то вышло не так, как хотел Нестеров, так как в сообщениях газет предполагается, что смерть героя произошла в момент столкновения — от сильного толчка перелом позвоночника.
Во всяком случае, его аппарат после столкновения пронесся дальше, планируя по спирали, а вражеский аэроплан, сбитый ударом шасси, стал падать.
Итак, начало, боя в воздухе положено. И первым бойцом был он же, русский герой, уже носитель венца славы за первую петлю — Петр Николаевич Нестеров… Слава тебе русский герой! Слава богу, что русские таковы!
Поручик Крутень».
Похороны Петра Николаевича Нестерова вылились в еще небывалую демонстрацию общенационального горя и всенародной любви к покойному.
Гроб с телом героя был установлен в военном Никольском соборе и утопал в венках. Среди них был и скромный веночек из полевых цветов, собранных на фронте солдатами XI отряда.
Прилегающие к собору улицы были переполнены народом. Отдать последний долг герою собралось все взрослое население Киева.
Окончилось отпевание, и гроб с прахом Нестерова выносят на руках летчики, прибывшие с фронта. Под величественные звуки траурных мелодий Шопена, Бетховена и Грига гигантская процессия начинает свое шествие по улицам древнего Киева к почетному месту погребения русских героев — к Аскольдовой могиле.
Над раскрытой могилой звучат прощальные речи. Говорят лишь об одном — какую незаменимую утрату понесла в лице Петра Николаевича наша Родина. Закончились речи, и по протяжному сигналу горниста загремели залпы артиллерийского салюта.
И еще долго-долго не расходились киевляне с Аскольдовой могилы, а уходя оглядывались… Среди холма цветов, прикрывших место упокоения, в наступающих сумерках белела надпись: «Путник, преклонись — здесь прах героя Нестерова!»
В Киев в ближайшие дни поступило со всех концов страны множество предложений по увековечению памяти Петра Николаевича. Был даже создан специальный общественный комитет по сбору средств на сооружение грандиозного памятника. Предлагалось также купить участок земли и создать музей-усадьбу «Нестеровка». Но шло время, и за событиями неудачной для царизма войны провозглашенные проекты были забыты.
За годы войны погибли многие боевые соратники Нестерова. А некоторые во время революции изменили своему народу и оказались в стане контрреволюции. Война и революция с неоднократной сменой властей на юге побудили мать, вдову и детей Петра Николаевича переехать в Нижний Новгород, и они оказались вдали от Украины и дорогой могилы. Самая могила была разрушена.
Только советский народ, Советское правительство и партия коммунистов, высоко чтущие память великих людей нашей Родины, возродили славу Петра Николаевича Нестерова во всем ее неповторимом блеске.
Прах Нестерова был перенесен с отданием почестей в новую могилу — на Лукьяновское кладбище. На родине Нестерова — в городе Горьком — ему заложен памятник, и в местном краеведческом музее открыт посвященный ему отдел. В Гатчине улица, на которой жил Петр Николаевич, ныне носит его имя, а на доме № 16, где он снимал квартиру, установлена мемориальная доска. То же сделано и в Киеве — на том доме, в котором жил Нестеров в период совершения ныне носящей его имя «мертвой петли».
В 1939 году в Большой аудитории Политехнического музея и в Центральном доме Красной Армии имени М. В. Фрунзе в Москве весь летный состав московского гарнизона, совместно с советской общественностью, торжественно отметил 25-летнюю годовщину первого воздушного боя и первой «мертвой петли».
В годы Великой Отечественной войны с германским фашизмом ими Нестерова было присвоено 1-й Краснознаменной истребительной эскадрилье Ленинградского фронта — той самой, которая родилась, пройдя через несколько предшествовавших переформирований, из XI корпусного авиационного отряда, руководимого в свое время Нестеровым.
По окончании войны на месте гибели героя колхозники села Воля-Высоцка переименовали свой колхоз в память П. Н. Нестерова. Президиум Верховного Совета УССР указом от 3 декабря 1951 года переименовал город Жолкву Львовской области в город Нестеров, а Жолковский район — в Нестеровский. Там в День воздушного флота 3 августа 1947 года была произведена закладка, а 3 июля 1952 года, при громадном стечении народа, состоялось открытие памятника-обелиска.
Имя Петра Николаевича Нестерова носят многие кружки и аэроклубы советской молодежи. И нет в нашей необъятной стране человека, который не знал бы этого имени и не чтил бы памяти этого русского национального героя-летчика.