Бутылка Довлатова

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Бутылка Довлатова

В 1968 году армии Варшавского договора вошли в Чехословакию. Так называемая Пражская весна закончилась. А вместе с ней сладостный демократизм 60-х пошел на убыль и в Советском Союзе. Тут-то наша богема и начала попивать. Это я опять вышел на знаменитый перекресток Невского и Владимирского проспектов, в кафетерий ресторана «Москва» – в «Сайгон». Попивать, горюя о тяжелой доле Дубчека, стали и рудокопы, и аспиранты, и промышленные рабочие, и крестьяне. Говаривали, что за плотно запертыми дверями бражничали и носители высших государственных регалий. У советского пьянства были разные психологические причины. Значительная часть общества прикладывалась к бутылочке по причинам иногда противоположным. Годы сталинской тирании забывались, страна после войны давно восстановилась, а благосостояние населения постоянно росло. Думаю, что в начале 70-х качество жизни в Ленинграде стало вполне сравнимым с некоторыми буржуазными соседями. Зайти в ресторан и выпить не являлось каким-либо запредельным шиком. Жилищный голод еще наблюдался, но все-таки население переезжало в отдельные квартиры. Практически все семьи обзавелись холодильниками и стиральными машинами. Скоро и цветные телевизоры перестали поражать потребительское воображение. Вдруг резко возрос интерес к домашним библиотекам. Народ потянулся в книжные магазины, и к середине 70-х в Ленинграде начался настоящий книжный бум.

Не отставала от страны и сайгонская богема. Постепенно, к середине 70-х, «Сайгон» приобрел сомнительную репутацию. Кофейная богема чувствовала безысходность. Чтение стихов друг друга и квартирные выставки картин уже не устраивали. Хотелось социального признания, а властям формальные изыски были ни к чему.

Самое время рассказать одну занятную историю из 1971 года.

Где-то в том же году мой приятель по занятиям спортом, чемпион Универсиады Саша Бакуменко сказал, будто бы решил стать писателем и что-то, мол, он уже пишет юмористическое.

«Тогда и я стану писателем», – пришлось мне ему ответить.

Но что писать – этого я не знал.

Спортивный зал, куда я ходил тренироваться, находился на Чугунной улице в промзоне за Финляндским вокзалом и принадлежал ЛОМО (Ленинградскому оптико-механическому объединению). В сером кирпичном здании напротив заводского стадиончика, кроме спортзала, располагалась и редакция заводского еженедельника «Знамя прогресса». Вполне приличной для советских времен многостраничной газеты. Детали уже стерлись из памяти, но, помню, меня как-то вычислила молодая женщина из редакции. В 1971 году великой легкоатлетической Школе Алексеева исполнялось 35 лет, и логичным было б ученику великого тренера, то есть мне, написать что-то вроде очерка. Собирающемуся стать писателем оставалось только согласиться.

Проявив выдержку, я изваял довольно большой текст под названием «Преданный королеве». Легкую атлетику называли «королевой спорта». Несколько раз пришлось заходить в редакцию, выслушивать замечания от женщины-журналистки и вносить исправления. В редакции я обратил внимание на здоровенного мужчину с большой головой, черной, впрочем коротко подстриженной бородой и широкими плечами дискобола. Сперва подумалось, что мужчина сам выходец из спортклуба ЛОМО.

Он несколько раз говорил, не отрывая глаз от странички с текстом:

– Где ты, Аполлинария Гермогеновна, только таких графоманов находишь?

– Хватит, Довлатов, проявлять снобистское презрение к работникам нашего объединения. И не зови меня так, – отмахивалась журналистка.

– С другой стороны, – ответит тот, кого назвали Довлатовым, – сочинение стихов ко Дню военно-морского флота намного лучше, чем пьяный дебош. Поскольку у нас выпускают оптику, то и метафоризируют ею! Вот талантливая рифма: телескоп – микроскоп. А вот и бацилла модернизма: линз – клизм!..

Когда я зашел в редакцию, чтобы получить несколько экземпляров с вышедшим очерком, то человек по фамилии Довлатов оторвал глаза от рукописи, произнес:

– Прыжки, говоришь, в высоту с разбега? – и опять углубился в чтение.

Конечно, я был горд опубликованным очерком. Ходил по городу Ленинграду и всем показывал газету.

– Молодец, Володька, – сказал тренер Виктор Ильич Алексеев, – большое тебе спасибо.

И дома меня хвалили. Газета с публикацией постоянно находилась при мне.

А теперь про «Сайгон». Собиравшаяся там публика физически была довольно тщедушной. Поэтому запомнились мне трое мужчин двухметрового роста, возникавшие там эпизодически. Про одного говорили, будто он из отставных баскетболистов и жена у него финка из-за соседнего кордона. Второй верзила работал вроде журналистом в «Ленинградской правде». Выглядел он всегда как-то уныло. А третьим был Довлатов. В один из осенних вечеров того же года, успешно выменяв себе в коллекцию возле Инженерного замка виниловый альбом «Дежа вю» группы «Кросби, Стил, Нэш энд Янг» я зашел в кафетерий. Никого из знакомых меломанов не увидел. Но заметил экс-баскетболиста, стоявшего неподалеку от барной стойки в начале кафетерия. Там, где наливали коньяк. С ним беседовал тот самый Довлатов из «Знамени прогресса». В руке Довлатов держал авоську. Баскетболист выделялся совершенно фантастическим плащом из лайковой кожи. Журналист, одетый в неказистый плащ местного производства, в этом сильно товарищу уступал. Они выпили, и баскетболист ушел. Тут же возник верзила из «Ленинградской правды». Верзила держал под мышкой портфель. Довлатов увлек верзилу в дальний конец вытянутого кафетерия. Проходя мимо столика, возле которого я стоял, Довлатов, не обращавший на меня внимания, вдруг произнес заговорщицкую фразу:

– Следуй за нами, не оборачивайся.

Честно сказать, я обрадовался – меня, скромного автора, дебютанта, запомнили. И я проследовал, не оборачиваясь. Мне велели держать место у последнего столика. За ним, чуть отгороженный от посетителей, начинался посудомоечный отсек. Верзилы ловко пробились к буфетчице без очереди и через мгновение вернулись за стол с тремя тарелками, в которых призывно пахли люля-кебабы с рисом. Да еще и политые кетчупом.

– Это вполне себе еще молодой человек… – начал Довлатов представлять меня Унылому. – Напомни свое наименование. – Это уже мне.

– Владимир.

– Этот Владимир не графоман.

Унылый пожал мою руку и назвался Константином.

Бабушка-посудомойка принесла три чашечки.

– У меня завтра тренировка, – отказался я.

– А у нас сегодня, – ответил журналист из «Правды».

– И прямо сейчас, – добавил журналист из «Прогресса». – Тогда просто будешь нас загораживать.

– За что пьем? – Это Унылый.

– Как за что? За граждан города Кале! Тост сезона, – сострил Довлатов.

После я этот тост слышал во множестве компаний. Интересно, кто его придумал?

– А ты, мин хер, – сказал Довлатов Унылому, после того как они выпили по чашечке вина, – самый натуральный графоман и есть. Таких еще поискать!

– Это работа, Сережа, – коротко ответил Унылый и стал есть.

С люля-кебабом расправились мгновенно. Вино верзилы допили.

– Нашел я тебе, Вован, полезное дело, – обратился ко мне будущий классик. – Походи-ка ты в подмастерьях! Возьми авоську, храни ее до особых указаний. И никому не отдавай. А теперь мы все вместе отправляемся в «Соломон»!

Перешли Невский проспект. По соседству с Домом актера, большим светло-желтым дворцом с колоннами, располагался полуподвальчик-разливуха. По неясным причинам называли заведение библейским именем Соломон. Забегала туда публика самая разношерстная. От бродяг до полковников ракетных войск. Там не задерживались. Брали сто на сто, в сто граммов коньяка буфетчица наливала сто граммов шампанского. И конфеткой закусывали. Таких мест в Ленинграде имелось множество…

Вот мы в «Соломоне».

– Хохмишь все, – произнесла «Правда». – Я хоть деньги загребаю. Приходится, конечно, писать больше про совхозы Ленинградской области.

– И в это время настоящие события проходят мимо. – Довлатов зашуршал, разворачивая конфетку.

– Что ты имеешь в виду? – спросила «Правда».

– Вчера у токаря пятого разряда на Ленинградском металлическом заводе сорвало резец. Резец пробил оконное стекло и долетел до середины Невы.

– Редкий резец долетит до середины Невы… – хмыкнул Константин в ответ.

– Так точно… Но по Неве плыл прогулочный теплоходик. Резец пронзил сердце гражданке Кудимовой, которая оказалась работницей того же предприятия, знакомая, а ходят слухи – и бывшая возлюбленная токаря. Заведено уголовное дело!

Унылый задумался, а затем спросил:

– Что ты этим хотел сказать?

– Хотел тебе подкинуть сюжет. Твоя выпивка – сюжеты мои.

– Это не для «Ленинградской правды», а для Би-би-си, – хохотнул Константин.

– Тогда я сам проведу расследование. Пойдем со мной…

Наша высокорослая компашка поднялась из «Соломона» на Невский.

– А ты стой, охраняй авоську, – отдал Довлатов мне приказание, увлекая Унылого Константина в сторону Литейного проспекта.

Слушать необычный диалог Сергея и Константина было интересно. А стоять на улице – не очень. Я бы ушел, но с чужой бутылкой уходить казалось неприличным.

Моросил холодный октябрьский дождичек, дул ветер. Впрочем, я не мерз: год назад с большими финансовыми потерями мне удалось приобрести теплую оранжевую куртку на молнии с высоким воротником. Изготовили ее старательные японские мастера, а продал мне ее чуть ли не за сто рублей один знакомый певец. Он голосил в разных ресторанах и занимался спекуляцией.

Через минут десять журналист Довлатов появился. Он прошел мимо в компании низенького сайгонского уголовника – тот выделялся из вечерней толпы калошами, надетыми на босу ногу. И еще с ними шла очень красивая девушка. Довлатов галантно держал над девушкой зонтик.

Поняв, что Сергею не до меня, я сделал шаг навстречу, пытаясь вернуть авоську.

– Стой! Не расхолаживайся. Скоро ты появишься в кадре, как Лино Вентура, – опередил меня журналист и заговорщицки подмигнул.

«Какой еще Вентура? И в каком кадре?» Я постарался вспомнить, где слышал фамилию Вентура. Так прошло еще сколько-то времени. Довлатов вернулся. Теперь он шагал, разрезая вечер как дредноут. И шел он окруженный группой каких-то по виду туристов с фотоаппаратами.

Я сделал решительно движение, но и на этот раз журналист опередил.

– Скоро! – сказал, словно выстрелил.

И вдруг мне стало интересно. Я уже слышал про театр абсурда и даже прочитал в журнале «Иностранная литература» пьесу Эжена Ионеско «Носорог». Все в ней было непонятно, но тем не менее все что-то значило.

Я продолжал терпеливо ждать с авоськой. По сырому проспекту катили машины. Прохожие спешили – погода не располагала к променаду.

И тут ко мне подходит некто по прозвищу Полковник.

– Отдай бутылку. Серега сказал – она у тебя.

– Я ее охраняю.

С начала 70-х в «Сайгоне» стали появляться бандиты – в наколках и шрамах, в компании пропитых поблекших женщин. Лично мне приходилось быть свидетелем сцен безобразных! Однажды два одноногих уголовника дрались костылями, падали, роняли столы, пугая богему и случайную публику, зашедшую нечаянно перекусить. Водился в «Сайгоне» внушительного образа детина по кличке Полковник, огромноголовый, с кулаками как пивные кружки, занимавшийся покровительством тех, кто похлипче, взимавший за покровительство по рублю, по полтине, во сколько удавалось оценить пивные кулаки. Но ближе к московской Олимпиаде бандиты куда-то подевались.

Полковник был не чужд изящной словесности, мог поддержать беседу. В чем заключалась его уголовная деятельность, я не знаю. Ко мне, как к человеку вида спортивного, он не приставал.

К тому моменту, как Полковник появился, абсурдом я уже насладился вполне, и ситуация мне порядком надоела.

Вид у меня был, видимо, свирепый.

– Серега с Помидором сейчас в «зеркалах». Бутылка Сереге нужна как аргумент, – пробурчал Полковник.

«Зеркалами» назывался ближайший гастроном на углу Невского и Литейного проспектов. В оконные рамы кто-то догадался вмонтировать зеркала, и, проходя мимо, народ на себя любовался.

– Я стою здесь еще пять минут. Время пошло!

Полковник плюнул и отчалил. Мне недавно исполнился двадцать один год. Чувствовал я себя совершенно взрослым человеком и ничего по молодости не боялся.

Прождав пять минут, я направился в сторону Литейного. Дойдя до гастронома, в него заглянул. Ни Полковника, ни Довлатова там не было. Уже со спокойной совестью добежал до остановки третьего троллейбуса, успел в подошедший троллейбус запрыгнуть и поехал домой. Дома я разглядел содержимое авоськи. В ней находилась бутылка крепленого вина под названием «Улыбка». Изображенная на этикетке блондинка криво улыбалась. Что стало с бутылкой и блондинкой, не помню. Думаю, она нашла себе достойное применение. А авоська еще долго висела в прихожей.

Алкоголя я почти не пил. Но иногда мог. Где-то за месяц-полтора до абсурдной истории с бутылкой «Улыбка» я закрыл спортивный сезон. В 1971 году из-за травмы коленного сустава он у меня фактически не состоялся. Но я постоянно приходил на стадион, обозначая свое присутствие. Забыл уже, как мы с товарищем Сашей Бакуменко, нагруженные спортивными сумками, оказались возле метро «Петроградская» в кафе с народным названием «Рим». Кафе занимало первый этаж торца большого серого здания недавней постройки. Что тут завсегдатаи нашли римского, сложно сказать. Античного величия не просматривалось, хотя некоторая помпезность колонн, больших окон и высоких потолков напоминала итальянскую архитектуру времен Муссолини. Одно время это кафе пользовалось успехом у студентов Первого медицинского института, расположенного неподалеку. Но постепенно «Рим» стал сборищем окрестных наркоманов…

Мы с Сашей выпили несколько бутылок сухого вина в «Риме» и в сквере напротив. Посреди сквера и сейчас стоит полнофигурный памятник изобретателю радио Попову. На соседних скамеечках тогда всегда поддавали. Где-то на этих скамеечках мы с Сашей Бакуменко и потеряли друг друга. Заодно я лишился и спортивной сумки со всей амуницией. А это летний спортивный костюм германского производства, майка сборной Франции. Я ее обменял на майку сборной Советского Союза, когда защищал честь державы на матче с французами в Сочи в 1969 году. Исчезли кроссовки финской фирмы «Кярху». Но главное – в сумке были мои специальные прыжковые туфли. Левая, с пяточными шипами, фирмы «Адидас». Правая, без пяточных шипов, фирмы «Пума». Сейчас моей тогдашней драмы не понять. Ну накопил денег, пошел в спортивный магазин и купил все, что надо. Напомню, тогда хорошее снаряжение можно было достать с большим трудом… Конечно, я горевал. И вот вскоре после описанной выше встречи в «Сайгоне» с Сергеем Довлатовым я снова оказываюсь на Петроградской стороне. Стою, помнится, в телефонной будке возле ДК Ленсовета, куда-то звоню. Помню, дул омерзительный ветер и привычно моросил дождь. Вдруг я вижу низенького субъекта, шаркающего по лужам. На нем мой германский спортивный костюм, впрочем уже потерявший вид, на ногах кроссовки «Кярху». Кроссовки субъекту велики размера на три, вид клоунский.

Я выскакиваю из будки и устремляюсь к алкашу.

– Эй, любезный, где это вы взяли? – спрашиваю, касаясь рукава спортивного костюма.

«Любезный» смотрит на меня несколько осоловело и на ходу отвечает:

– А что?

– Так это моя вещь! И обувь…

– Я это в карты выиграл. Все честно, – отвечает «любезный».

– А не было ли там таких спортивных туфель с шипами?

Алкаш отвечает охотно:

– Были. Но я в них попробовал ходить – неудобно. Об асфальт шкрябают. Да и цвета разного.

– А нельзя ли мне их назад получить?

– Можно за бутылку.

Мы как раз останавливаемся у моста через Карповку возле магазина с винным отделом.

– Приходи сюда через час. Я их тебе принесу, – предлагает забулдыга.

Загаженные костюм и кроссовки мне не нужны, но шиповки! Одним словом, через час я пришел, а алкаш не явился. Стоило его сразу придушить, но тогда я проявлял избыточный гуманизм.

Сколько всего вмещает в молодости один год жизни! Довлатова я еще несколько раз в «Сайгоне» встречал. Еще б на одну историю воспоминаний хватило. Но не стану спекулировать на имени прославленного литератора. А лучше расскажу о том, как пересекся с ним относительно недавно. Это уже петербургские времена, но предыдущая история требует логического завершения.

В нашем городе выходит журнал «Звезда». Этот журнал ежегодно присуждает Довлатовскую премию за рассказ или цикл рассказов. В 2000 году я опубликовал небольшую книгу коротких автобиографических историй под названием «Сестра таланта». На премию выдвигают книги те, кто эту премию уже получал. Вот меня и номинировали поэт и, как он сам говорил, учитель Бродского Владимир Уфлянд и прозаик Валерий Попов, соратник и приятель Довлатова. Попов мне позвонил и сказал, что следует принести пару экземпляров книжки главному редактору журнала Андрею Арьеву, что тот станет ждать меня на гражданской панихиде выдающегося нашего драматурга Александра Володина в БДТ. Уже это попахивало довлатовским абсурдом. Володин на днях скончался, и в театре выставили его тело, чтобы почитатели смогли прийти и попрощаться. Я принес книжку и передал ее возле гроба. Думаю, и Александр Володин, остроумный и парадоксальный человек, оценил бы мизансцену по достоинству.

Все процедуры соблюдены, осталось надеть приличный костюм и прийти в редакцию через неделю за наградой. Но!..

В то время я по пятницам выпускал в газете «Смена» рецензии на новые книги. Очередная вышла о книжке, в которой упоминалась история короткой любовной связи великой поэтессы Анна Ахматовой с одним заезжим англичанином. Собственно, ту историю подробно разбирал автор. Я просто откликался на книгу. В тексте рецензии я как-то сгоряча употребил не совсем те слова, а редактор их пропустил.

После выхода рецензии началась истерия. В Союз писателей пришла телеграмма из Законодательного собрания с требованием защитить имя поэтессы от поругания.

Не присудить мне премии было нельзя. А вручить – невозможно. В тот год ее в последний момент просто отменили. Эта Ахматова мне аукается и по сей день. Но, думаю, самому Довлатову история бы понравилась. Да и Володину тоже.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.