Первые dates
Первые dates
По-американски date – это свидание, которое состоит из еды и какого-либо ещё развлечения, постепенно переходящего в еблю. Но не всегда этот переход имеет место.
Я поимел свою первую американку по имени Донна через пару недель после приезда. Она специализировалась на эмигрантах из СССР и даже потом её угораздило выйти замуж за одного из них. Её привел ко мне в квартиру мой приятель эмигрант Жора и предупредил, что она спит с каждым, кто её хочет, но только по разу. На тот момент именно этот раз мне и был нужен. Я даже не помню лица Донны, я смотрел на её отчётливые грудь и бёдра.
Посидев минут пять для приличия, Жора ушёл, подмигнув, и Донна без лишних разговоров отправилась за мной в спальню. Она сама стащила джинсы, словно приклеенные к её бёдрам, стянула свитер и маечку, под которой жили на свободе две щедрые плотью груди с глазастыми карими сосками. Всё было прекрасно – я изо всех скопленных сил вылизывал и выёбывал её со всех сторон, а она голосила от радости и заливала меня и простыню своими соками.
Однако, когда я позвонил Донне через несколько дней, она и впрямь отказалась встретиться второй раз. Я был уверен, что знай она русский, я бы её обязательно уговорил, но по-английски мои ораторские способности тогда ещё не сформировались.
Так что я это соитие date-ом назвать не берусь.
Вскоре я познакомился в автобусе с очаровательной девушкой Джени. Она работала в Еврейской организации, помогающей эмигрантам и малоимущим семьям, к которой я был приписан. Я был поражён, узнав, что она не еврейка, так как не мог себе представить, что в еврейской организации могут работать неевреи. Но всё просто, коль поразмыслить: если еврейку могут ебать неевреи и ей это может даже нравиться, то почему же с еврейской организацией нельзя делать подобное – она ведь тоже женского рода. А моя очаровательная шикса имела для этого пристегной хуй женственности.
Узнав, что я еду на встречу в офис, где она работала, Джени решилась дать мне свой телефон, и я на своём инвалидном английском пытался иносказательно выразить нужды своего лобового хуя. Ей было девятнадцать и она просто сжалилась надо мной, 29-летним, казавшимся ей стариком. Джени захотела помочь эмигранту, тем более, что она этим занималась профессионально. Она предложила съездить со мной в джаз-клуб. Я счастливо согласился, представляя, как её должно быть сладко ебать в ритме джаза.
Я на днях купил свою первую американскую машину, некогда роскошный Grand Prix 1957 года с ржавыми крыльями, порванными кожаными сиденьями, но ещё бодро передвигающий колёсами. Главным преимуществом этой машины было то, что она стоила всего сто долларов. Я только что нашёл работу и сразу заказал новую машину, так что мне надо было дождаться с месяц, пока приедет новорожденный Oldsmobil, собранный по моему заказу в минимальной комплектации, чтобы он оказался мне по карману.
На следующий день я позвонил Дженн, она продиктовала свой адрес, и я доехал до нужной улицы. Улица эта обрывалась на середине тупиком и продолжалась в стороне, через несколько кварталов. Пока я это распознал, я опоздал минут на двадцать. Дженн открыла дверь ещё более красивая, чем в автобусе, но с облачком недовольства из-за моего опоздания, причину которого я постарался доступно объяснить. Не успел я закончить, как в уши грянула до омерзения знакомая музыка Ансамбля песни и пляски Советской Армии. Я раскрыл глаза и заткнул уши, а Дженн, вводя меня в гостиную, познакомила с матерью и отцом (а я-то надеялся, что Дженн живёт одна), которые, оказывается, в мою честь решили завести пластинку, желая меня ублажить. Это меня-то, сбежавшего от всех этих звуков и слов! Оказывается, отец любил русскую музыку и после Ансамбля Советской Армии хотел было поподчевать меня ансамблем Берёзка, но я наотрез отказался от этой берёзовой каши. Мать Дженн настороженно поглядывала на меня, пытаясь скрыть за гостеприимной улыбкой волнение от великовозрастного дикаря из России. Эту мать я тоже с удовольствием бы выеб в ритме Ансамбля Советской Армии.
Я улыбнулся и дал понять, что узнал музыку и ценю предупредительность (бестактность) папаши. Дженн и я больше не задерживались и вышли из дома в американские звуки.
Был уже тёмный вечер. Когда мы подошли к машине и Дженн её разглядела, то сразу скуксилась. Я ведь ей в автобусе сказал, что я – инженер и что получил прекрасную работу, и Дженн логично рассчитывала, что я приеду за ней не на этой развалюхе, а на приличной машине. На тот момент я не успел ей сказать, что работаю всего лишь месяц. Я заверил Дженн, что вскоре у меня будет новая машина, но ложка важна к обеду, а машина – к соблазнению.
Дженн указывала мне, куда ехать. Оказалось, что джазовый клуб находится весьма далеко, и она пару раз запуталась. Так что, когда мы наконец приехали, мы оба уже подустали. Дженн спиртного пить не хотела, взяла сок, а я спиртного пить не мог, так как должен был рулить. Джаз оказался в стиле модерн, который меня не шибко впечатлял, рано утром мне надо было на работу и через часик мы радостно свалили обратно. Когда я попытался прикоснуться к Джени, прежде чем выпустить её из клетки моей машины, она решительно отстранилась, открыла дверь и выпорхнула на улицу. В окне дома маячила её взволнованная мама.
Когда я позвонил Джени через несколько дней и предложил новую встречу, Джени сказала, что встречаться со мной is not a good idea[85]. Такая вот идейная молодуха оказалась. Посему я эту встречу тоже свиданием назвать не берусь.
Но следующее уж точно было date.
Это была девица с Гаваев, оказавшаяся в Миннесоте – пальмочка такая, пытающаяся косить под тополёк. Её звали Тиной, и было ей лет уже двадцать пять. Сисястая, задастая, но стройная, именно как мне по нраву. К этому времени у меня была уже новая машина. Средненькая, но новая. С запахом новизны, дурманящим, как запах новой пизды. Я приехал за Тиной и поднялся в её квартиру. Тина открыла мне дверь в плотно запахнутом халатике, сказав, чтобы я подождал пять минут в гостиной, что она будет вот-вот готова и ускакала в ванную. Я услышал шум воды, хотел вбежать и сказать, что ей вовсе не надо подмываться, что я её пахучую хочу. Но подумал, что ещё не так поймёт и стал разглядывать статуэтки на книжной полке почти без книг, фотографии родителей и ещё каких-то эскимосов на фоне пальм.
Тина вышла красивенькая, намазанная и взяла меня под руку, выводя из квартиры, опасаясь, что я передумаю и решу из квартиры не выходить, а прямо приступить к делу.
Я предложил Тине выбрать ресторан, так как не знал ресторанов поблизости с её домом. Через минуты три мы оказались у высокого здания, в первом этаже которого был ресторан. Столики стояли под белыми скатертями, с хрустальными бокалами и вокруг сновало слишком много официантов для моих финансовых возможностей. Когда мы сели и я взглянул на цены в меню, то понял, что на пятьдесят долларов, которые были у меня в наличии, особо не развернёшься. Тридцать лет назад это была немалая сумма для ресторана, но глядя на голодные глаза Тины, которые пожирали меню и на её заказ мартини и закусок, я решил быть настороже и подсчитывать заказанное, чтобы не выйти за пределы пятидесяти да ещё учесть чаевые.
Я ещё плохо разбирался в американских меню, и еду заказывала она. Это был мой второй выход в ресторан с бабой после уже двухмесячного пребывания в Штатах. Она меня спросила, хочу ли я цыплёнка, говядину, свинину или рыбу, и я выбрал свинину.
– Разве евреи едят свинину? – удивилась баба.
– Умные евреи – да, – убеждённо сказал я.
Когда принесли блюда с закусками и потом с её стейком, Тина попросила официанта, чтобы он донёс ей какой-то особый сыр в порошковом состоянии, потом она попросила принести лук, истёртый в порошок, потом какой-то соус – тогда я понял, что Тина запросто перескочит мою 50-долларовую границу. Поэтому когда она приготовилась заказывать десерт, я ей сказал:
– Тина, у меня есть только 50 долларов.
Тина взглянула меня в предельном удивлении, но ей не пришло в голову предложить разделить расходы, нет, она лишь спросила:
– А разве у тебя нет кредитной карточки?
Кредитной карточки у меня не было. Более того, я тогда ещё не знал, что это такое. Когда мой коллега на фирме упомянул о кредитной карточке в разговоре, я подумал, что это нечто подобное кредиту в СССР, когда я, для того чтобы купить вожделенную радиолу, заполнял многочисленные анкеты и бумаги и волочил их в магазин, чтобы потом из моей зарплаты ежемесячно вычитали обязательную сумму в течение года.
Тина пожала плечиками и не стала заказывать десерт.
Я сжевал свою самую дешёвую в меню пищу и, когда официант принёс счёт на 48 долларов, у меня на чай не осталось даже минимальных десяти процентов, так что и официант пренебрежительно пожал плечами. Без денег трудно достичь расположение определённых групп населения, а именно, женщин и всех прочих.
Когда мы подъехали к дому Тины, я сам спросил, не пригласит ли она меня на чашку кофе. Ей, видно, было неудобно отказать, и она без воодушевления согласилась.
Разумеется, что еда не удовлетворила моего второго по важности голода, который после удовлетворения первого по важности сам становится первым. Не дожидаясь кофе, я обнял Тину и поцеловал её в шею, а потом в губы. Она радостно поддерживала разговор языков, но когда я решил расстегнуть ей лифчик, она отстранилась, а когда я засунул ей руку под юбку, она сказала, что мне пора уходить.
– То есть ты не хочешь заняться со мной любовью? – решил я уточнить, чтобы отмести все сомнения.
И тут я услышал традиционный идиотский ответ американок, не желающих раздвинуть ноги:
– I don’t know you (Я ведь с тобой ещё плохо знакома).
Но тогда я ещё не знал этого выражения и понял буквально: «Я ведь тебя совсем не знаю». Он поразил меня своей нелепостью. Спрашивается, а что ей надо знать, кроме того, что у меня есть хуй, язык и руки и что я умею с ними управляться? А ведь это можно узнать, только познав.
Я разозлился и сказал:
– Но для того, чтобы пообедать за мой счёт, ты меня достаточно знаешь?
Я посмотрел ей жёстко в глаза и медленно произнёс:
– Ты мне должна половину за обед. Изволь-ка вернуть 25 долларов!
Тина испуганно посмотрела на меня, дикаря из России, побледнела и потянулась за сумочкой, которую она положила на полку, вместо книги, среди фотографий и статуэток. Она задела одну из них и та грохнулась об пол, брызнув кусочками.
«Тоже хорошо», – удовлетворённо подумал я.
Дрожащими руками Тина стала рыться в сумочке и вытащила оттуда двадцатку с пятёркой и протянула мне.
Я вырвал их из её длинных наманикюренных пальцев, засунул в карман, повернулся и ушёл из квартиры. Я слышал, как она сразу защёлкнула за мной дверной замок, а я, исполненный чувства свершённой справедливости, поехал в бар с надеждой словить какую-нибудь девицу на появившиеся деньги.
Была пятница – мясной день, то есть бары переполнялись женским мясом, желавшим быть разделанным. Я вошёл в музыкальный грохот, легко продирающийся сквозь плотный табачный туман. Я взял в баре бутылку пива и стал осматриваться. Самок было много, но и самцов не меньше. Я подошёл к парочке пизд и что-то сказал. Но из-за моего акцента и шума они только переспрашивали:
– What? What?[86]
– Хуй в рот, – сказал я с улыбкой и отошёл от них под прощальное «What?»
Я снова осмотрелся и подошёл к другой парочке. Одна из девиц, – Долли, – мне была особо по душе и оказалась более понятливой: она разбирала что я говорил, правда я понимал не всё, что говорила она. Но мы справлялись.
– Откуда ты? – задала она мне неизбежный вопрос.
– Из России, – признался я.
Тут Долли радостно всплеснула руками и сказала мне корявое «здрастуйте».
Оказалось, что она ездила в Россию, была в Питере и жила в гостинице неподалёку от моего бывшего дома. Затем Долли сказала, что её подруга работает с эмигрантами из России.
– Где, – поинтересовался я.
– В Еврейской Ассоциации.
– А как её зовут?
– Джени.
Тут наш разговор стал ещё более доверительный, тем более, что её рядом сидящая подруга уже давно ласково разговаривала с подошедшим к ней парнем.
Я купил Долли пару коктейлей, и она пьянела на глазах. Я решил не тянуть и предложил ей уединиться у меня в квартире.
– А как я домой доберусь? Меня подруга привезла.
– Я тебя завтра доставлю домой, не волнуйся.
– Не завтра, а уже сегодня, – объявила Долли, изучив расположение стрелок на циферблате, и стала шептать подруге, что она уезжает со мной. Подруга посмотрела на меня оценивающе и кивнула Долли, благословляя на поездку.
Я обнял Долли за талию, и мы пошли к выходу, целуясь. Я нёсся домой, держа руку на Доллиной коленке, а она положила голову мне на плечо.
Я уже уверился, что дело моего хуя в шляпе её пизды.
Войдя в комнату, я включил телевизор, чтобы заглушить для соседей неизбежные вскоре стоны. Я предложил Долли вина, но она отказалась. Мы легли на ковёр у телевизора, я подложил диванные подушки под головы и мы стали целоваться. Я принялся расстёгивать её блузочку, но Долли взяла мою руку и оторвала от пуговиц. Я взялся за её ляжку, но и тут она отлепила мою руку. Тогда я решил воспользоваться приёмом для раздевания сопротивляющейся дуры, которому учил мой тренер дзю-до. Я лёг спиной на левую руку Долли, тем лишив её подвижности, свою правую руку я подложил под её голову и взял за запястье правой руки, согнутой в локте – таким образом её обе руки были зафиксированы, она лежала на спине, а у меня оставалась свободной левая рука, чтобы расстёгивать ей блузку. И тут, почувствовав своё бессилие, Долли заорала во весь голос, явно перекричав телевизор. Я сразу же выпустил её руки и вскочил на ноги – мне ещё не хватало попасть в уголовную ситуацию и получить отказ в гражданстве США – этого я со своим статусом беженца боялся больше всего. Сколько раз я пользовался этим приёмом в России, и ни одна не думала вякать, а просто позволяла себя раздеть, и сопротивление переходило во временное безразличие, а уж потом я знал как его превратить в желание. А тут – такое со мной случилось впервые. Долли тоже стояла на ногах и застёгивала пуговицу на блузочке, единственную, которую я успел расстегнуть.
– А ну-ка, пошла вон! – взбесился я.
– А как я домой попаду? – испугалась Долли.
– А мне плевать! Убирайся! – и я подтолкнул её к двери и выставил за дверь.
«Какая дрянь! Это же надо, согласилась приехать к еле знакомому мужику домой в час ночи, целовалась-обнималась, а потом – вопить?» – полыхнуло у меня в голове.
Я лёг в кровать и никак не мог заснуть: «Fucking American date», – крутилось у меня в голове. Вдруг в дверь позвонили.
«Никак обратно притащилась», – подумал я, соглашаясь великодушно её простить, коль сразу сама разденется. Я накинул халат, подошёл к двери, заглянул в глазок и увидел полицейского.
Я открыл дверь.
– В чём дело? – спросил я.
– А разве вы не знаете? – спросил полицейский, ухмыляясь.
– Понятия не имею, – ответил я без радости.
– С моим напарником в машине сидит девушка, которая утверждает, что Вы её пытались изнасиловать. Можно мне зайти? – вежливо спросил полицейский.
– Заходите, – сказал я, – она лжёт.
Полицейский вошёл, я не предложил ему сесть и он стоял, внимательно оглядывая комнату.
– Расскажите, как было дело?
– Она хамски себя вела, и я выгнал её из дома.
– Когда это произошло?
– С полчаса назад.
– А как она оказалась у вас дома без машины?
– Мы познакомились в баре, её туда привезла подруга в своей машине.
– Как давно вы приехали с ней домой?
– Около часа назад.
– И это всё?
– Да, всё.
– У девушки совершенно иная версия случившегося.
– Меня не интересует версии психически больных.
Полицейский ухмыльнулся и двинулся к двери, обращая ко мне прощальные слова:
– Она хочет привлечь вас к уголовной ответственности, так что советую вам нанять адвоката.
– Спасибо за совет, – совершенно искренне сказал я полицейскому и закрыл за ним дверь.
Сердце у меня колотилось, в голове крутился вопрос: «Как поскорей найти хорошего адвоката?»
Выходные прошли в ожидании понедельника, когда можно будет действовать. В понедельник я отпросился с работы и поехал к Натану, своему куратору в еврейской организации. Он был маленький унылый человек, уставший от эмигрантских проблем. Его офис был заставлен матрёшками, хохломой и прочими сувенирами, которыми его пытались задобрить эмигранты.
– Натан, – сказал я ему, – мне нужен хороший адвокат.
– А что случилось?
– Это конфиденциально. Ты можешь мне просто порекомендовать хорошего адвоката?
– Видишь ли, если ты не скажешь мне в чём дело, то я не смогу порекомендовать адвоката, который бы был специалистом в нужной тебе области.
Натан смотрел на меня сквозь непроглядные по толщине очки, и хотя ему было всего лет сорок, казалось, что он глубокий старик, познавший жизнь вдоль и поперёк, во всяком случае жизнь российских эмигрантов.
– Хорошо, – согласился я, – меня одна девица обвиняет в попытке изнасилования, хотя это чистая ложь.
Натан ничего не ответил, а открыл ящик письменного стола, вытащил коробку с визитными карточками и подёргав пальцами, извлёк одну.
– Записывай, – сказал он. – Это один из лучших адвокатов по убийствам и изнасилованиям.
– Его квалификация явно превышает мои нужды, – попытался я сострить.
Натан кисло улыбнулся.
Выходя из офиса Натана, я чуть не столкнулся с Джени, она работала в другом отделе, и я никогда её раньше не встречал во время своих приходов. Она чуть изменила причёску и была ещё очаровательней. Её острые грудки нагло торчали сквозь тонкую ткань платья.
– Рад тебя видеть Джени! Как поживаешь?
– Как ты мог? – бросила она, зло взглянув на меня и заспешила мимо. Подружки уже поделились новостями.
Я решил её не догонять на глазах у служащих, чтобы разъяснить, какая сука у неё подружка, но здраво передумал – мне и так хватало забот.
Адвокат оказался стройным высоким мужчиной с длинной золотой цепью, открывающейся на его смуглой груди, лезущей из расстёгнутой наполовину рубашки. Мне вообще показалось, что он не адвокат, а какой-то стареющий плейбой, который только что вернулся с курорта. Кабинет у него был на последнем этаже небоскрёба и из него открывался вид на Миссисипи. Хорошенькая секретарша, которая явно ему не сопротивлялась, принесла мне кофе. Я рассказал адвокату всё без утайки, и он кое-что записал себе в блокнот.
– Так, – сказал мой спаситель, – я заеду в участок и поговорю с полицейскими, которые подобрали девушку. Я думаю, что всё будет в порядке. Я позвоню тебе через пару дней. С тебя я возьму за это всего 500 долларов. Если не будет осложнений.
Для меня это было не всего, а ого. Но торговаться здесь не приходилось.
Через два дня он действительно позвонил мне вечером домой и сказал, что девушка отказалась от привлечения меня к уголовной ответственности, так как ей разъяснили, что она должна будет потратить большие деньги, но доказать ей всё равно ничего не удастся: полицейские засвидетельствовали, что на ней не было никаких следов насилия, а так как она сама согласилась среди ночи приехать на квартиру к незнакомому мужчине, то никакие присяжные ей симпатизировать не будут.
Я с чувством поблагодарил смуглого плейбоя и, повесив трубку, счастливо воскликнул, обращаясь ко всем американкам, как настоящий американец:
– Fuck you!!!
В этот момент раздался телефонный звонок. Я, восторженный, схватил трубку телефона, в которой заговорил знакомый женский голос. Я узнал Донну.
– Как поживаешь? – спросила она неуверенно.
– Да вот, только что о тебе подумал. А что у тебя нового?
– Я выхожу замуж за одного русского.
– За кого? Может, я его знаю. Боря познакомил?
– Нет, ты его не знаешь, он из другого города, я его сама нашла.
– Поздравляю, – сказал я, – ты звонишь, чтобы меня пригласить на свадьбу?
– Нет, я хочу к тебе приехать.
– Когда?
– Сейчас.
«Пошла пруха», – пронеслось у меня в голове и сказал:
– Прекрасно! Жду!
Когда мы, нетерпеливо целуясь, внеслись в спальню, Донна не стала сразу сбрасывать с себя одежду, как в тот первый раз. Мы жарко целовались стоя у кровати, я не удержался, чтобы не съехидничать:
– Ты стала изменять своему принципу единоразия? – и стал задирать Донне юбку.
Донна не удостоила меня ответом, отвела мою руку и посмотрела мне в глаза:
– Ты можешь исполнить мою фантазию?
– Какую?
– Понимаешь, это не по-настоящему, а как бы игра.
– А в чём она состоит?
Донна приложила губы к моему уху и прошептала, будто кто-то мог нас услышать:
– Изнасилуй меня.
Я на мгновенье ошалел, но быстро пришёл в себя.
– You got a date[87],– сказал я и бросил Донну на кровать.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.