Анна[6]

Анна[6]

Весной сорок второго года Анна уехала из осажденного Ленинграда, увозя от гибели сынишку. Перед тем как закрыть и запечатать комнату, Анна положила на стол, на самое видное место, несколько пачек папирос и записку. Папиросы она выменяла на кольцо, подаренное мужем в канун их свадьбы. Записка была короткой: «Дмитрий, дорогой, я уезжаю. Андрейка очень плох. У него, вероятно, цинга. Когда левую ногу колешь булавкой, он уже не чувствует боли. Верю, что у меня хватит сил добраться с ним до Омска. Там мама.

Дмитрий, я не могу плакать — слез нет. Но где ты, что с тобой? Почему так давно нет писем? Какой ужас у меня на душе! Твоя мама умерла в марте. Где она похоронена, я не знаю. Прости за это, не было сил хоронить ее самой.

Я знаю — ты жив, ты приедешь сюда и будешь курить эти папиросы. Дмитрий, нет слов сказать, как я люблю тебя. Мне страшно кончить сейчас писать тебе, перестать говорить с тобой. Дмитрий, мой родной…»

В Омске вечерами окна домов ярко светились — маскировки не было. Весенняя непролазная грязь стояла на улицах и во дворе госпиталя, где то ли сестрой, то ли сиделкой устроилась работать Анна. Андрейку бабушка быстро вылечила — кормила его тертой сырой картошкой.

Писем от Дмитрия не было. В конце лета Анна получила из Москвы извещение о том, что ее муж, Дмитрий Викторович Горин, пропал без вести на Ленинградском фронте в бою у поселка Друнино, в двенадцати километрах к юго-западу от станции Мга.

Безногий солдат, у койки которого Анне приходилось больше всего проводить времени, как-то взял ее руку, положил себе на глаза, придавил своей шершавой ладонью, спросил:

— Кем муж-то по специальности был, а, сестрица?

— Сапер, — потерянно ответила Анна. («Почему он «был» говорит?.. Еще не известно ничего. Еще жив, может быть, Дмитрий. Еще вернется…» — подумала Анна.) — Инженер-сапер, — повторила она, едва сдерживая неприязнь, которая появилась у нее к безногому.

— А я вот пехота, сестрица. Но ты все одно расскажи, что из части тебе написали.

Анна прочла письмо от командира батальона, полученное в ответ на ее запрос. Письмо это она знала наизусть. «Саперы лейтенанта Горина разминировали проходы в минных полях противника, двигались впереди взвода автоматчиков, производившего разведку боем. Группа была контратакована противником и отошла. Лейтенант Горин с задания не вернулся. Так как обстоятельств его гибели никто не наблюдал и среди убитых тело лейтенанта обнаружено не было, я дал сведения о нем как о пропавшем без вести. Дата случившегося — 2 апреля 1942 года».

Дальше было о том, что лейтенант Горин проявил себя мужественным воином, верным товарищем и пользовался у подчиненных заслуженным авторитетом, — это Анна не стала говорить.

— Ты жди все же, сестрица. Все может быть, — сказал безногий, отпустил ее руку и потянул себе на лицо полотенце. Ему все время почему-то хотелось закрыть лицо.

Анна вышла из палаты и остановилась у двери. Кто-то из раненых хрипло и равнодушно сказал за дверями:

— Подорвался на мине — вот и вся лавочка. Ухнет противотанковая, так тело не найдешь, хоть всю землю перекапывай.

Никто не ответил ему. И тогда впервые Анна заплакала. До этого слез не было — горе сухим комом запеклось в груди. Вскоре сыну была назначена пенсия. Все говорили, что это означает лишь одно: Дмитрий погиб.

После войны Анна вернулась в Ленинград, работала на старой работе — в типографии. Работала много потому, что жить было трудно, и потому, что работа отвлекала от грустных мыслей.

Мать Анны часто говорила ей: «Перестань убиваться. Ты еще молодая, красивая. Выходи замуж. Сыну отец нужен. Хоть о нем подумай. Нельзя же одним горем всю жизнь жить».

Анна молчала. По вечерам мать долго молилась за перегородкой, всхлипывала. Потом Анна слышала, как она много раз подряд целует иконку: бэп, бэп, бэп… Анне было противно все это. Особенно быстрые и частые: бэп, бэп. Чтобы сдерживаться и не крикнуть матери что-нибудь злое, она закусывала пальцы, и на них оставались от зубов следы — синие мелкие черточки.

Разлад с матерью начался еще давно, когда Анна уехала к Дмитрию. Дмитрий был младше Анны на два года, работал тогда на заводе простым рабочим и, по мнению матери, был Анне не пара.

Жить теперь с матерью было трудно, но необходимо. Анна возвращалась из типографии поздно, и нужно было кому-то присматривать за Андрейкой. Ему шел девятый год. Сын очень любил Анну. Не ложился спать, пока она не приходила с работы. Дремал, сидя в своем любимом кресле у репродуктора. После чая показывал ей дневник, рассказывал о книжках, которые читал. Был он похож на отца. Анна гладила его по голове, шевелила вихры, думала: «Если бы знать, где могила Дмитрия. Ведь это уже счастье было бы: съездить на могилу, побыть там одной…»

Как-то летом в отпуск она поехала на станцию Мга. Поезд пришел туда вечером. Всю ночь Анна просидела в деревянном бараке, который заменял разрушенный вокзал. Несколько раз выходила на перрон. Слушала гудки паровозов, свистки составителей. Из низких темных туч сеял дождь. В темноте ходили по путям люди, размахивали желтыми огоньками фонарей, но Анне казалось, что она одна во всем мире, потому что всем вокруг наплевать на нее, на ее горе. Все забыли войну, живут новыми радостями, новым горем. А она все не может забыть прошлое, последний приезд Дмитрия с фронта в Ленинград, то, как он положил в кроватку к сыну пистолет в кобуре, сказал: «Пусть привыкает, мужчина».

Был Дмитрий очень усталым тогда, в последнюю ночь, которую они провели вместе, и почти сразу заснул. А она до самого утра не спала и все боялась пошевелиться, потому что его рука лежала у нее на груди и Анна не хотела, чтобы он убрал руку.

— Только бы не было тревоги, только бы не было тревоги, — заклинала она кого-то. Тревоги не было.

Утром Дмитрий уехал. На лестнице он поцеловал ей руку. А когда спускался вниз и потом шел через двор, не обернулся. Это был их уговор — ему не оглядываться, ей не смотреть вслед. Она-то, конечно, нарушила этот уговор…

В Другино — поселок, о котором говорилось в извещении, — Анна добиралась на попутной машине. Дождь давно кончился. Солнце светило ярко. Шофер в кабине пел и смеялся. Анна стояла в кузове, упершись руками в крышу кабины. Ветер растрепал ей волосы. Анна думала о том, что никто ничего не сможет сказать ей в этом поселке. Ведь она даже не знает, о чем толком спрашивать.

Анна зашла в первый попавшийся дом. Попросила у хозяйки напиться, спросила про бой, который второго апреля сорок второго года был здесь.

— Они, милая, тут раз пять, кабы не больше, приходили. То немцы, то наши. Народу в болотах побитого много осталось лежать неубранного, — соболезнуя, вздохнула женщина. — Разве упомнишь, какой такой бой здесь тогда был. — Она долго поправляла платок, шевелила губами — видно, припоминала. Потом словно обрадовалась, оживилась: — Бой был, это точно. Это я помню. Пасха в сорок втором пятого апреля была, а под Пасху как раз и бой был. В леске, что за яром.

Она показала туда дорогу. Анна пошла в лес. Тихо было там. Только шептались под слабым ветерком верхушки осин и берез да чавкала подо мхом кочек вода.

«Вот здесь, вот здесь где-то все это было. Контратаковали их здесь, — думала Анна. — Дмитрий мой, Дима…»

Разбитая ржавая каска лежала в траве. Анна тронула ее носком туфли. Красные ягодки брусники, стебельки которой проросли в трещину каски, закачались. Страшно стало Анне одной здесь в лесу и совестно было своего страха перед Дмитрием.

Через год Анна вышла замуж. Вон и Пушкин, умирая, говорил жене: «Два года носи траур, потом выходи замуж». А Дмитрий любил Пушкина. Все шутил с Анной его словами: «Подруга дней моих суровых, голубка дряхлая моя…»

Человек, за которого вышла Анна, давно ухаживал за ней. Они были сослуживцами. Еще до войны на дни рождения Аркадий Семенович присылал Анне цветы. Когда-то он был женат, но уже много лет как разошелся с женой. Аркадий Семенович всегда был любезен, заботлив. Часто заходил за ней домой. Расспрашивал о Дмитрии. Подолгу смотрел его фотографии. И Анне было приятно все это: его чуткость, деликатность, внимание к памяти Дмитрия. Именно возможность говорить с ним о прошлом, о Дмитрии особенно привлекала Анну. О замужестве она сперва не думала, хотя и знала, что Аркадий Семенович любит ее. Аркадий Семенович покупал Андрейке книги, игрушки, рассказывал ему про войну — он бывал на фронте и был награжден орденом Красной Звезды. Анне казалось, что Аркадий Семенович возится с ее сыном не только из-за любви к ней, но и потому, что Андрейка искренне ему нравится. Это и решило дело. Конечно, на решение Анны влияло и настойчивое давление матери (Аркадий Семенович матери очень нравился), и ночное одиночество, полное женской тоски и часто слез.

У Аркадия Семеновича была отдельная квартира из трех комнат. Он настоял на том, чтобы держать домработницу. Впервые за много лет Анна вздохнула свободнее. Супруги часто бывали в театре, в филармонии. Анна помолодела, похорошела. Мысли о Дмитрии приходили реже. Потому что говорить о нем с Аркадием Семеновичем в их новом положении было неудобно. Ведь теперь рука Аркадия Семеновича ночью лежала на ее груди.

Только сын беспокоил Анну. Он как-то слишком быстро взрослел и удивлял своим серьезным, солидным поведением. Особенно когда бывал вместе с Аркадием Семеновичем. На замечания отчима Андрейка отвечал подумав, неторопливо, взвешивая слова, и этим иногда раздражал Аркадия Семеновича, но тот всегда сдерживался.

— Андрей, привыкай класть вещи на свои места, — говорил Аркадий Семенович. — Этот журнал дорогой и редкий. Совершенно незачем неделями держать его на столе. Для таких вещей и существует книжный шкаф.

— Я могу вообще не трогать эти журналы, если вы не хотите этого. — Андрей говорил Аркадию Семеновичу «вы».

— То, что ты говоришь, — грубо, — обрывала Анна сына. — Неужели ты не понимаешь, что Аркадий Семенович прав?

— Ничего страшного. Просто я избаловал его подарками, — успокаивал Аркадий Семенович Анну. — Никогда не надо слишком баловать детей, когда они в таком возрасте.

От Аркадия Семеновича у Анны родилась дочь. Назвали ее Леночкой. Это случилось ранней весной, в конце марта.

В ближайшее воскресенье после того, как Анна вышла из больницы, Аркадий Семенович решил созвать родственников и знакомых на смотрины. Воскресенье приходилось на второе апреля — день смерти Дмитрия, но Анна так замоталась с хлопотами по дому и возней с Леночкой, что забыла об этом.

В субботу, когда Андрейка пришел из школы, Анна обняла его за плечи, повела к кроватке дочери. Андрейка ее еще не видел. Леночка спала. Розовый кружок от соски совсем закрывал ее ротик.

— Вот видишь, какая у тебя еще маленькая и глупенькая сестренка, — сказала Анна.

— Да, мама, — ответил Андрейка и поежился под рукой матери.

Анне показалось, что ему неприятно то, что она его обнимает. Мальчикам часто претит лишняя ласка. Анна убрала руку. Тем более Леночка чмокнула губами, соска вывалилась из ее рта и нужно было соску поправить.

— Мама, завтра день, когда убили папу? — Андрейка крутил шарик на кроватке Леночки и не смотрел на Анну.

— Да, завтра второе апреля, — тихо сказала Анна. Ей было стыдно, что она забыла об этом.

— У нас будут гости?

Шарик, который крутил Андрейка, пронзительно заскрипел. Леночка проснулась и заплакала. Анна была рада этому.

Когда муж вернулся с работы, Анна вышла к нему в переднюю.

— Аркадий, дорогой. — Она взяла его за рукава пальто. — Аркадий, у меня большая просьба к тебе.

— Да, да, говори. — Аркадий Семенович был в превосходном настроении. Все последнее время он всячески показывал свою благодарность Анне за дочь, и чувствовалось, что он очень растроган ее появлением.

— Аркадий, завтра день памяти Дмитрия. Может быть, можно будет перенести эти смотрины…

Аркадий Семенович побледнел, осторожно высвободил свои руки из ее и нагнулся, чтобы поправить галоши на полу под вешалкой.

— Я, конечно, понимаю тебя, Аня, — начал он выпрямляясь. — Но что же ты раньше молчала? Я уже оповестил всех… Будет неудобно. И потом, мне кажется, мне тяжело это говорить, но такое событие, как рождение Леночки, — это как бы… как бы символ… — Он нервно пощелкал пальцами, подбирая слово, но так и не подобрал его.

Однако Анна поняла, о каком символе он хотел сказать, и молча согласилась.

Ночью, когда Анна кормила Леночку, то плакала. Леночка маленькими ручонками теребила ее грудь, язычок щекотал сосок. Анна прижимала к себе теплое тельце дочери, думала: «Какое было бы счастье, если бы осталась могила и горе…»

Весной светлеет в Ленинграде рано и птицы начинают чирикать тоже очень рано. Они чирикают так громко, что слышно даже через стекло закрытого окна.

Муж Анны крепко спал на соседней кровати. За стенкой спал и разговаривал во сне Андрейка.

Разбитая каска в леске у поселка была еще засыпана снегом, а на березах вокруг хоть и покрытые ледком, но набухали почки.

Анна все не могла понять, правильно ли она сделала, что согласилась с мужем. Поэтому она и плакала.