Глава 1 Роман как способ жить

Глава 1

Роман как способ жить

1

– Говно?

– Говно.

– Так и сказал?

– Да.

– Зачем?

– Никто не знает.

– Они же дружили!

– Вот именно, – сказал мне Анатолий Гладилин. – Вот именно! Аксенов и Бродский дружили. Теперь – ситуация: Вася передает за границу «Ожог» – свой главный роман 70-х – и издатели интересуются (им так положено – запрашивать мнение экспертов, а Бродский тогда считался наиглавнейшим специалистом по современной советской литературе)… Так вот, они спрашивают: что Бродский думает о книге – а тот отвечает им просто: говно.

– Анатолий Тихонович, все мы знаем, как много легенд ходит в литературной среде.

– Это рассказал мне Аксенов. А ему – друзья в американском издательском бизнесе.

Помните сцену в романе «Скажи изюм»? Главный герой – фотохудожник Максим Огородников приезжает в Америку и пытается узнать о судьбе своего, засланного за границу альбома «Щепки». А Даг Семигорски – глава издательства «Фараон», готовившего сборник к печати, ему и объясняет: мы, мол, решили с изданием обождать. Почему? – интересуется Макс. А потому, что ваш друг Алик Конский сказал, что «Щепки» – это говно. «Вообразите мое изумление, Макс… – говорит издатель в «Изюме». – Я переспрашиваю – говно в каком-нибудь особом смысле, сэр?…Нет, просто говно, говно во всех смыслах, a piece of shit…»

Конечно, Макс Огород и Алик из книги не копии Аксенова и Бродского из жизни, а «Скажи изюм» не мемуары. Но Гладилин считает, что в художественном изложении истории альманаха «Метрополь» переданы именно слова Бродского о романе его друга.

Здесь важно пометить, что эти слова, точнее, слово не зафиксировано ни в одном документе, и я лично не слышал его (или о нем) из уст американских издателей. Но рассказывали мне эту историю не один, не два и не три друга Аксенова. И они – люди опытные и, без сомнения, порядочные – делали это явно не по минутной прихоти. А значит – пройти мимо этого фрагмента отношений двух ярчайших звезд нашей литературы было бы ошибкой.

«Представьте, – объяснил мне Гладилин, – мы с вами сидим в Москве и вы говорите о моей книге что-то вроде того, что сказал Бродский об "Ожоге". Я злюсь. Но, во-первых, могу вам ответить, а во-вторых, ваш отзыв вряд ли на что-то повлияет. По крайней мере – мы с вами в равном положении. А там было иначе. Бродский – в Штатах… А Аксенов – в Москве. И у него проблемы. Еще не ясно, чем всё кончится, куда он уедет: на восток или на Запад».

Существовало неписаное правило: эмигранты в то время, если писатель или другой какой человек оставался в Союзе, независимо от личных отношений, старались либо его поддерживать, либо молчать. Чтоб не навредить. Все знали: он ни от чего не застрахован, а нам, напротив, ничто не грозит. А Бродский это правило нарушил.

Почему? Знает он один.

* * *

В 2005-м журналист Антон Желнов спросит Василия Павловича: «Вы говорили, что есть человек, о котором вы никогда не будете писать, – это Иосиф Бродский. Почему?»

– Я не могу относиться к нему беспристрастно, – ответит писатель, – ведь он мне сделал много плохого в жизни. Я признаю, что он поэт. И с меня этого достаточно.

А в бурных 60-х Аксенов и Бродский и впрямь дружили. После возвращения поэта из ссылки Аксенов праздновал день его рождения в знаменитых «полутора комнатах» в Ленинграде.

В статье «Иосиф Бродский» («Строфы века. Антология русской поэзии») Евтушенко вспоминает, что после возвращения поэта из ссылки в Архангельской области они с Аксеновым убедили главреда Полевого напечатать его стихи в «Юности». «Его судьба могла измениться, – считает Евтушенко, – но… Полевой… попросил исправить строчку "мой веселый, мой пьющий народ" или снять одно из стихотворений, Бродский отказался». Фактически то же говорит и хорошо знающий и Аксенова, и Евтушенко, и Бродского тогдашний редактор отдела поэзии «Юности» Юрий Ряшенцев. Легальным поэтом Бродский не стал. Так он выбрал. 12 мая 1972 года его пригласили в ОВИР и предложили выбор: отъезд за границу или серьезнейшие проблемы: задержания и психбольницы. 4 июня Бродский вылетел из Питера в Вену, а затем в США. Это не прервало дружбу с Аксеновым. Ее прервал отзыв Иосифа Александровича об «Ожоге».

Кстати, как выяснилось много позже, Аксенов, признавая Бродского поэтом, значительным автором его не считал. В «Литературной газете» от 27 ноября 1991 года, размышляя в статье «Крылатое вымирающее» о судьбе поэзии, он пишет о Бродском: «середняковский писатель, которому… повезло, как американцы говорят, оказаться в "верное время в верном месте". В местах не столь отдаленных он приобрел ореол романтика и наследника великой плеяды. А в дальнейшем с удивительной для романтика расторопностью укрепил и "продвинул" свой миф». Происходит это в результате точного расчета мест и времен, верной комбинации знакомств и дружб. «Возникает коллектив, многие члены которого… считают обязанностью поддерживать миф нашего романтика. Стереотип гениальности живуч в обществе… Со своей свеженькой темой о бренности бытия наша мифическая посредственность бодро поднимается, будто по намеченным заранее зарубкам, от одной премии к другой и наконец к высшему лауреатству…»

В своих письмах из вынужденной эмиграции к другу и товарищу по «МетрОполю» Евгению Попову Аксенов нередко называл Бродского «Иосиф Бродвейский»…

«Мастера очень требовательны друг к другу, – говорит в «Изюме» об Огородникове и Конском репортерша одного из «голосов», – но еще более они требовательны сами к себе». При этом, пометим мы, если мастера дружат, их требовательность нечасто выносится на публику…

* * *

Когда появилась книга друга Аксенова и Бродского Анатолия Наймана «Роман с самоваром», до читателей дошла еще одна история об их отношениях. Когда Полевой отказался печатать Бродского, Аксенов попытался сделать это хитростью. Ну, не сами стихи – перевод, но всё же. В повести (или, как звал этот текст Василий Павлович – «небольшом романе») «Золотая наша железка» некто Ганс под аккордеон напевает:

Если я в окопе

От страха не умру,

Если русский снайпер

Мне не сделает дыру,

Если я сам не сдамся в плен,

То будем вновь

Крутить любовь

Под фонарем

С тобой вдвоем,

Моя Лили Марлен…[89]

Этот же куплет приводится в книге Наймана, как сделанный Бродским перевод его любимой песни «Лили Марлен». Приводится и другой куплет:

Лупят ураганным,

Боже, помоги!

Я отдам Иванам

шлем и сапоги.

Лишь бы разрешили мне взамен

под фонарем

с тобой вдвоем

стоять, Лили Марлен.

Это – из «Романа с самоваром». А вот – из «Железки»:

Лупят ураганы!

Боже, помоги!

Я отдам Ивану…

А далее – в точности по «Самовару».

Не думаю, что Найман напутал. И если нет, значит, Аксенов, пытаясь опубликовать свою повесть, попутно «протаскивал» в печать и стихи друга. И хотя в «Железке», увидевшей свет в России спустя годы после написания, ссылки на авторство Бродского нет, можем отнестись к этой коллизии как к еще одному свидетельству: Аксенов и Бродский были дружны.

До «Ожога».