Пушкин-самурай

Пушкин-самурай

Мне бой знаком – люблю я звук мечей,

От детских лет поклонник бранной Славы,

Люблю войны кровавые забавы,

И смерти мысль мила душе моей.

Пушкин, 1820

Покой бежит меня, нет власти над собой,

И тягостная мысль душою овладела…

Что ж медлит ужас боевой?

Что ж битва первая еще не закипела?…

Пушкин. «Война», 1821

Есть упоение в бою,

И бездны мрачной на краю,

И в разъяренном океане…

Пушкин. «Пир во время чумы», 1830

Самурай должен прежде всего постоянно помнить – помнить днем и ночью /…/ – что он должен умереть (Дайдодзи, 17 век).

И где мне смерть пошлет судьбина?

В бою ли, в странствиях, в волнах?

1829

Вряд ли Пушкин что знал о самураях… Но дворянские понятия о благородстве, чести, достоинстве, бесстрашии, верности, предательстве и измене – неизбежны и традиционны, интернациональны в любую эпоху.

Однако… Я научился мужеству меж азиатцев. Иначе, как напишешь:

Стамбул гяуры нынче славят,

А завтра кованой пятой,

Как змия спящего, раздавят

И прочь пойдут и так оставят.

Стамбул застыл перед бедой.

1830

Восток занимает его всё дальше. Миссия в Китай (с заездом к Пущину). Камчатка, Япония и Америка для него, невыездного в Европу, – Восток (как в наше время для нас Запад и Америка, и даже Япония).

Так из Грузии, ставшей для него единственной заграницей, рвался он в бой с турками и по-детски обижался, что они от него убежали. Зато гениально все описал:

Мчатся, сшиблись в общем крике…

Посмотрите! каковы?…

Делибаш уже на пике,

А казак без головы.

Хоть и не самурай, не ниндзя, но упражнения с железной тростью – чтобы рука не дрогнула – чем не японские. Стрелял он, скорее всего, хорошо. Череда вызовов на дуэли, кончавшихся мирно по милости друзей, знавших, на кого нельзя «поднять руку», и наконец, образ Сильвио, которому достаточно было страха соперника, чтобы почувствовать себя отомщенным.

Не так ли и Пушкин хотел прострелить «картину», а не Дантеса, увидя на его лице страх? Но тот выстрелил с перепугу, не доходя шага до барьера. Ранение в брюшину, хоть никак не было харакири, но оказалось смертельным. Пушкинский ответный выстрел был делом чести, а не мести, и его конечное «Bravo!» относилось к успешному выстрелу из безнадежной позиции.

Мужество, проявленное к непереносимой боли, отмечено всеми врачами, дежурившими у его смертного одра. «Неужели эта ерунда меня одолеет!..» – великая фраза, достойная самурая.

6 июня 2014

Р.S. И это уже слишком. Подобный лексикон можно продолжать вечно. Есть повод его закончить в честь его рождения, а не смерти (пусть и по советскому календарю) теми тремя тостами, которыми завершалось «Вычитание зайца. 1825» в первом издании.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.