Казнь как опыт

Казнь как опыт

Дар напрасный, дар случайный,

Жизнь, зачем ты мне дана?

Иль зачем судьбою тайной

Ты на казнь осуждена?

Пушкин, 1828

Известно простодушное возражение Митрополита московского Филарета, переиначившего эти стихи: «Не напрасно, не случайно…»

Пушкин ответит себе на этот вопрос в 1835 году:

И страшуся и надеюсь,

Казни вечныя страшуся,

Милосердия надеюсь:

Успокой меня, Творец!

Но Твоя то будет воля,

Не моя –

Кто там идет?…

Повторяет слова Христа в Страстную Пятницу.

Последний вопрос звучит по-командорски, сближая это стихотворение с опытом «Маленьких трагедий». Казнь Дон-Гуана…

Слово казнь достаточно часто (сотню раз) встречается у Пушкина не только потому, что он много занимался русской историей, пропитанной кровью, как губка. Не только потому, что его лично потрясла казнь его товарищей-декабристов. Хочу дальше проследить, как он употребляет понятие казнь, примеряя его к себе лично.

Увы моя глава.

Безвременно падет: мой недозрелый гений

Для славы не свершил значительных творений;

Я скоро весь умру.

«Андрей Шенье» 1825

Судьбу Андрея Шенье он пропускает: Нет, весь я не умру! 1836. Пушкин намеревался пройти весь путь.

Духовной жаждою томим,

В пустыне мрачной я влачился.

1826

Рискую провести здесь хирургическую параллель (сопо-ставление = противопоставлению) Эйфелевой башни с Пизанской.

«Пророк» – очень кровожадное стихотворение, хотя и начинается с ласковых прикосновений шестикрылого серафима перстами, легкими, как сон. Но наделив поэта всеми шестью доступными и недоступными чувствами, тот же серафим приступает к жестокой расправе:

И он к устам моим приник

И вырвал грешный мой язык,

И празднословный и лукавый…

Я уже неоднократно говорил, что у Пушкина все слова помнят друг о друге, так что уже не боюсь повториться. Во второй раз я встретил празднословие лишь в последнем, «Пасхальном» цикле 1836 года в стихотворении «Молитва»:

И празднословия не дай душе моей.

И сразу следом стихотворение «Как с древа сорвался предатель-ученик…»

Экзекуция, производимая дьяволом над Иудой, симметрична операции, проводимой Серафимом над поэтом. Но если труп поэта лишь «как труп» и воскрешается Богом, превращая его в пророка, то предательство ученика Божьего подлежит лишь оживлению для конечной пытки:

Дхнул жизнь в него, взвился с своей добычей смрадной

И бросил труп живой в гортань геенны хладной…

(Вот и еще одна встреча с будущим нашей литературы: «живой труп».) А вот и окончательная казнь за предательство Учителя (равно назначения):

И Сатана привстав, с веселием на лике [104]

Лобзанием своим насквозь прожег уста,

В предательскую ночь лобзавшие Христа.

В этом обмене дыханиями, лобзаниями конечный расчет со злом, стоимостью в тридцать серебренников: своим выделено здесь мною как ударное в произнесении слово.