Казнь
Казнь
Прижавшись к решеткам камер, пять заключенных слушали шаги своего капитана. Около каждой из дверей шаги на секунду замедлялись и ясный голос говорил:
— До свидания, друзья.
Через две недели все пятеро — Стевенс, Грин, Копленд, Коппок и Кук — должны были последовать за капитаном, но сегодня он первый переступал порог небытия.
Давно уже не было такого солнечного утра. Горы сияли, чуть окутанные голубой дымкой. Слегка морозило, и солдаты топали ногами, чтобы согреться. Их было много в этот день в Чарльстоуне, так много, будто предстояла не казнь одного старого человека, а большое сражение.
Майор Талиаферро, командующий виргинскими волонтерами, получил накануне письменный приказ губернатора:
«2 декабря с. г. выставьте часовых по всей линии границы от Мартинсбурга до Харперс-Ферри. Предупредите жителей, чтобы они вооружились и были наготове этот день и за несколько дней перед этим. Не разрешайте приезжим и особенно группам приезжих ехать в Чарльстоун 2 декабря.
Железнодорожной охране в Ферри прикажите контролировать пассажиров в поездах с Востока и Запада. Будьте готовы, если потребуют обстоятельства, разобрать рельсы. Пошлите верховых охранять заставы. Нужны два отряда для того, чтобы сдерживать толпу на месте казни. Сформируйте два замкнутых карре вокруг эшафота. Пошлите особенно крепкую охрану в тюрьму и для сопровождения к месту казни. Не допускайте толпу так приближаться к арестованному, чтобы слышать речь, если он вознамерится таковою сказать».
Майор Талиаферро в точности выполнил приказ. Полторы тысячи войск были выстроены на пути от тюрьмы до площади, где стоял эшафот.
Выйдя из тюрьмы, Джон Браун удивленно повел глазами:
— Я не ожидал, что губернатор Уайз обставит мою казнь так торжественно, — сказал он сопровождавшему его шерифу.
Руки капитана были связаны за спиной. Четыре часовых следовали за ним вплотную.
Осужденного посадили на телегу. Рядом с ним на той же телеге поместили сосновый гроб. Джон Браун с наслаждением вдохнул свежий воздух, потом поглядел на горы.
— Какой прекрасный день сегодня, — заметил он, обращаясь к шерифу.
— Вы храбрый человек, капитан, — сказал шериф.
— Таким воспитала меня мать, — спокойно отозвался Браун.
— Вы гораздо храбрее меня, капитан, — снова сказал шериф.
— Все-таки жаль расставаться с друзьями, — отвечал Браун.
Они подъехали к главной площади. Их встретили барабанным боем. Вся площадь была оцеплена солдатами.
Полк чарльстоунской милиции стоял в полной боевой готовности. Белые лошади кавалерии, красные и серые мундиры военных выглядели так празднично, что черный силуэт эшафота казался нелепостью в этот солнечный день.
Однако настроение людей на площади было далеко не праздничное. Всех — от майора Талиаферро до последнего жителя Чарльстоуна — мучил неопределенный страх. А что, если вот сейчас, вот сию минуту последует что-то ужасное, какой-нибудь взрыв, внезапный бунт негров, налет вооруженных аболиционистов?! Даже крупнейшие плантаторы штата, съехавшиеся поглядеть на казнь своего злейшего врага, испытывали сейчас не радость, а тревогу. Тут были Вашингтон, Бирн, Олстэд и другие. Им отвели лучшие места, откуда виселица была видна, как на ладони. Позади, теснимые солдатами, стояли менее именитые виргинцы. В стороне жалась кучка негров с хмурыми, настороженными лицами.
Капитана ввели на помост и завязали ему глаза.
— Погодите минутку, — попросил он.
Он повернул голову к народу на площади и отчетливо сказал:
— Я, Джон Браун, теперь совершенно уверен, (что только кровь может смыть великое преступление этой греховной страны. Я думаю теперь, что напрасно тешил себя мыслью — будто достигнуть этого можно без большого кровопролития…
Он хотел еще что-то сказать, но «каменный» Джексон, главный палач штата, поторопился накинуть ему на шею петлю.
Джон Браун неловко шагнул вперед, но не попал на люк. Шериф закричал ему:
— Вы не туда ступаете, капитан. Сделайте еще шаг вперед!
Тогда из-под повязки раздался спокойный голос капитана.
— Я ничего не вижу, джентльмены. Подведите меня сами к моей смерти.
Джексон сзади подтолкнул его.
— Долой рабство! — крикнул Джон Браун. — Долой угнетателей! — И чьи-то голоса из толпы отозвались восторженно и громко:
— Долой рабство… Слава Брауну!
Поднялась суматоха. Солдаты бросились на голоса.
Они продирались сквозь толпу и каждого спрашивали:
— Кто кричал? Где кричали?
Но никто не знал. Каждому казалось, что кричали где-то на другом конце площади. Пользуясь суматохой палач закончил свое страшное дело.
«День второго декабря 1859 года станет великим днем нашей истории, датой новой революции, столь же необходимой, сколь была прежняя. Когда я пишу это, в Виргинии, за попытку освободить рабов, ведут на казнь старого Джона Брауна. Это значит сеять ветер, чтобы пожать ураган, который вскоре налетит».
Так писал в своем дневнике Лонгфелло, предвидевший судьбы Америки и глубоко потрясенный казнью Брауна.
Весь мир с негодованием следил за ходом процесса, за холодным и лицемерным американским «правосудием».
Не осталось почти ни одного выдающегося, передового человека в Старом и Новом свете, который не высказал бы в печати или публично своего возмущения.
«Взоры всей Европы устремлены на Америку, — писал Виктор Гюго. — Повешение Джона Брауна обнаружит скрытую трещину, которая приведет к окончательному расколу Союза. Стараясь скрыть ваш позор, вы убиваете вашу славу».
После смерти Джон Браун сделался народным героем, о нем слагали песни. Весь мир облетела песня, с которой солдаты северян шли в бой против Юга:
«Спит Джон Браун в могиле сырой,
Но память о нем ведет нас в бой».
Могила Джона Брауна. (Позднейшая фотография).
11 января 1860 года, т. е. спустя полтора месяца после казни Брауна, Карл Маркс писал Фридриху Энгельсу.
«Величайшее, по моему мнению, из происходящего сейчас в мире — это, с одной стороны, американское движение рабов, начавшееся смертью Джона Брауна, с другой стороны — движение крепостных в России».