Глава 13 НАУЧНО-ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКИЙ ИНСТИТУТ ФИЗИЧЕСКОЙ КУЛЬТУРЫ
Глава 13
НАУЧНО-ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКИЙ ИНСТИТУТ ФИЗИЧЕСКОЙ КУЛЬТУРЫ
Высшая должность, до которой дослуживается чиновник всегда уже не соответствует уровню его компетентности.
Закон Паркинсона
Пока я совершал свои фотокорреспондентские подвиги, незаметно пролетели три аспирантских года, и из-за отсутствия штатов в Институте физической культуры в 1948-ом я поступил в Научно-исследовательский институт того же профиля на должность старшего научного сотрудника.
Институт был крошечный — занимал всего три комнаты. Одну разгородили на три части: кабинет директора, его зама и канцелярии с одной-единственной секретаршей-машинисткой, вторая комната была общая — для всех сотрудников, в третьей помещалась библиотека.
Всего сотрудников института, включая завхоза, было человек пятнадцать. С момента организации этого учреждения прошло более пятидесяти лет. Однако никаких научных трудов и рекомендаций, которые какой-нибудь тренер мог бы использовать для подготовки спортсменов или для развития массовой физкультуры, этот институт так и не дал, как, впрочем, и многие подобные научные учреждения. Не раз ставился вопрос о ликвидации института, но по закону Паркинсона Грузинский НИИФК продолжает функционировать, постепенно увеличивая штат.
Только недавно получившая независимость Грузия разогнала этих бездельников.
В послевоенные годы это учреждение было нечто вроде клуба, где мы беседовали, спорили, играли в шахматы, в пинг-понг, писали отчеты о «научной» деятельности. Впрочем, там мне удалось завершить свою диссертацию, которую мои ироничные друзья называли «Метание гранат из яра в гору». Для характеристики нашей научной деятельности приведу сочиненные мной стихи-дразнилки:
Открытие Шершавой пещеры
Выпив водочки в лесу,
Слопав сыр и колбасу,
Экспедиция засела за варенье.
А швейцарский сыр сожрав
И остаток сил собрав,
Объявил Леван нам «Наступление!»[8]
В этой строфе отражена жгучая зависть сотрудников по поводу пайка, который получила «экспедиция» в то голодное время…
Над рекою виден грот,
А над ним — в пещеру вход.
Лестницу использовали смело…
И приставив сей снаряд.
Мы забрались все подряд
И немедля принялись за дело.
«Вот идет за веком век,
Но впервые человек, —
Начал наш Леван повествованье, —
Смог проникнуть в этот грот
И узреть сей мрачный свод
В результате смелого дерзанья!
В эти грозные скалы
Залетали лишь орлы,
Принося сюда змею, ящеру…»
В этом духе говоря,
Надо всеми воспаря,
Наш Леван направился в пещеру…
Первый шаг был роковой,
Ибо он вступил ногой
В вещество, не принятое в речи.
Тепловато и липко,
И зловонное шибко
Оказалось просто — человечье.
Растерялся бы другой,
Но Леван наш не такой,
Применив здесь метод разложенья,
Взяв мазок на вкус и цвет,
Объявил анахорет:
«Это куча — древнего сложенья».
Как известно, эту весть
Мог в газете всяк прочесть,
За утайкой горького осадка —
На открытие пещер
ГБЧ наш очень щедр,[9]
И кредит исчерпан без остатка.
Впрочем, остатки безналичного кредита, которые висели на счетах нашего института, по статье «приобретение инвентаря», в конце каждого года лихорадочно тратились на всякую ерунду, поскольку спортивный инвентарь в магазинах тогда не продавался. Иначе на будущий год урезали бы бюджетные ассигнования. В результате этих декабрьских закупок и без того узкий коридор института был загроможден нераспакованными ящиками. И чего только в них не было. Здесь стояло даже гинекологическое кресло. На столе у директора был постоянно включенный в сеть катодный осциллограф с множеством тумблеров, при переключении которых на круглом экране можно было в разных масштабах наблюдать только синусоиду переменного тока.
Наш директор — Георгий Багратович Чикваидзе (я дал ему прозвище ГБЧ) был в прошлом известный спортсмен, рекордсмен мира в рывке штанги (впрочем, рекорд был установлен без соответствующих судей и еще в то время, когда наша страна не выходила на мировую спортивную арену). В молодости он был чрезвычайно деятельным человеком — с его именем было связано зарождение в Грузии французской борьбы, за что ему было присвоено звание «Заслуженного мастера спорта СССР». В начале свой чиновничьей карьеры он был назначен заместителем председателя республиканского комитета по делам физической культуры и спорта. Однако шли годы, и комсомольские вожаки, выходившие в тираж по возрасту, считали себя специалистами в спортивных делах (кто же в детстве не пинал ногами мячей?). Они-то и вышибли нашего ГБЧ из Спорткомитета, и таким образом он оказался в тихой заводи НИИФКа.
Откровенно говоря, у ГБЧ действительно не было навыка аппаратной работы. Он не умел нагло давать ценные указания, терял нужные бумажки, любил порассуждать на отвлеченные темы, был по-интеллигентски нерешителен. Одним словом, в Спорткомитете он был явно не на своем месте. Будучи разумным и справедливым человеком, ГБЧ понимал, что еще менее приспособлен он и к научной работе, а тем более к руководству ею. В связи с чем у него развился комплекс неполноценности, который изменил и внешний его облик. Человек маленького роста, он еще уменьшился, ужался и всем своим видом — конфигурацией головы, сморщенной шеей, маленькими глубоко запавшими глазами, вкупе с нерешительностью и боязливостью, стал походить на черепаху.
Однако все сотрудники относились к нашему директору доброжелательно и подбросили ему идею — на основании собственного спортивного опыта описать рывок штанги.
ГБЧ установил свой рекорд лет тридцать тому назад. Никакие «спортивные секреты» тридцатилетней давности никому не нужны. Даже «феноменальный» рекорд в троеборье богатыря Серго Амбарцумяна, установленный в 1936 году и равный 435 кг, через 20 лет был улучшен Жаботинским более чем на треть.
И вот главной научной разработкой всего института стала диссертация нашего директора под названием: «Мой метод рывка штанги».
Общими силами сотрудников и специально приглашенных ученых рывок штанги исследовался вдоль и поперек всевозможными методами: циклографическим, миографическим (электрическая активность мышц), осциллографическим, а также специально изготовленным прибором, при помощи которого записывалась траектория грифа штанги.
Этот примитивный аппарат, единственный из всех, принцип действия которого ГБЧ сумел взять в толк, поразил его воображение. Однако нашего бедного директора изводила мысль — как бы американские шпионы не скопировали эту конструкцию. Поэтому ГБЧ потребовал этот прибор закрыть специальным кожухом. Вся беда, однако, заключалась в том, что склеротичный мозг нашего шефа никак не мог отличить одну научную кривую от другой. Тем не менее раз в неделю машинистке передавалось три-четыре страницы нового предисловия к научному труду. Дальше дело не шло.
Мы уважали ГБЧ за его чисто человеческие качества, но ему это казалось недостаточным. Наш директор все время старался укрепить свой научный авторитет и показать нам высокий уровень своей эрудиции.
Право брать свежий номер «Огонька» из приходящей в адрес института почты принадлежало нашему директору столь же свято, как право первой ночи феодалам. ГБЧ забирал журнал, таскал его из дома на службу и обратно до получения следующего номера. Засаленный «Огонек» (ГБЧ был человеком неаккуратным) с полностью «отгаданными» кроссвордами наконец попадал в институтскую библиотеку.
Другим способом подкрепления авторитета были многократно повторявшиеся истории о его былых спортивных успехах. Рассказывал ГБЧ всегда одно и то же, и крайне занудно. Но сотрудники — из уважения к старику — каждый раз в одних и тех же местах реагировали соответствующим образом.
Если наш директор появлялся в общей комнате и останавливался у двери, то это означало армейский сигнал: «Слушайте все!»
Начало рассказа было всегда одним и тем же:
— Я, знаете ли, неплохо бегал на короткие дистанции (играл в шахматы, боролся…). — Потом следовала пауза. ГБЧ как бы прислушивался к этой скромной оценке своих успехов, находил ее недостаточной и добавлял:
— Я хорошо бегал спринтерские дистанции. — Затем следовал известный рассказ о том, как в Киеве, где он учился в таком-то году, он попал в забег сильнейших, почти до финиша бежал впереди и, уже предвкушая победу, споткнулся и упал (единственная деталь, которую мы принимали на веру).
— В запале я попытался задержать преследователей руками, хотел помешать бегущему, и, представьте, он установил тогда рекорд Союза. Если б я не упал, то рекорд-то, рекорд был бы мой!
Так заканчивался любой подобный рассказ.
Когда в директорский кабинет забредал кто-либо из тренеров, ГБЧ, прежде чем начать разговор, разыгрывал пантомиму — брал лист бумаги, графил его четырьмя линиями вдоль и поперек, затем, щелкая тумблерами, переключал осциллограф, пристально наблюдая за синусоидами переменного тока, заполнял какими-то знаками все девять квадратиков своей таблицы. Только после этого шаманства он интересовался, по какому поводу пожаловал посетитель.
В Тбилиси среди тренеров распространился слух, который ГБЧ усердно поддерживал, — его кандидатская диссертация о рывке штанги перерастает в докторскую.
Так это «исследование» и заглохло…
Еще одной колоритной фигурой в нашем НИИФКе был завхоз, бывший авиатехник татарин Рома. Это был круглолицый, узкоглазый, смуглый и веселый молодой человек. Его появлению зимой предшествовал треск захлопывающейся из-за мощной пружины входной двери, вслед за тем из коридора раздавались шаги и его голос, торжественно и раздельно повторявший одну и ту же сталинскую фразу: «Помните, любите, изучайте Ильича…»
К концу фразы Рома обычно доходил до печки, с шумом сбрасывал с плеч на пол мешок с дровами и скороговоркой заканчивал: «…нашего учителя, нашего вождя».
Другая фраза, которую использовал Рома в жизни, была констатация: «Дырочки имеются в носике. В авиации — только отверстия».
Мы довольно часто собирались в складчину и шли в какой-нибудь кабак. Рома был неизменным участником таких походов. На предложение выпить Рома неизменно спрашивал:
— А который час?
Узнав, как расположены стрелки часов, наш завхоз столь же неизменно и радостно говорил:
— Самое время!
Атмосфера в НИИФКе была веселой и творческой. По большей части — как и в любом советском НИИ — мы все вместе валяли дурака — наступала запойная ГеБеЧевщина. Однако в меру сил каждый занимался интересующей его проблемой.
Писались статьи, тезисы, отчеты, была даже попытка создать учебное пособие по «Тактике игры в футбол». Этим занимался бывший тренер знаменитой тбилисской команды «Динамо» Ассир Маркович Гальперин.
Об Ассире Гальперине следует рассказать особо. Он был одесситом, именно таким, каким я представлял себе это племя — живым, остроумным, симпатичным и общительным. Он был небольшого роста, с выразительным лицом. Высокие дуги его бровей над большими черными глазами имели свойство при выражении удивления или недоумения подниматься еще сантиметра на три. Широкие подвижные губы умели издавать свист такой красивый и звучный, какой можно услышать разве только с эстрады. Одним словом, артистически одаренная натура. Когда он начинал, слегка грассируя, рассказывать свои жизненные перипетии, это был «театр одного актера». Нас, конечно, интересовало множество моментов его биографии: как он стал тренером, почему ушел со столь престижной должности, тем более мы знали, что он успешно справлялся со своей работой, был инициатором открытия детской футбольной школы «Молот» и время его тренерской работы успехи команды «Динамо» были стабильными.
Ассир всегда использовал наше любопытство для создания очередной устной новеллы: «Ну, что вам сказать… Я работал бухгалтером в ГПУ. Вы знаете Шашуркина?» Да, мы знали Шашуркина. Это был известный всему городу человек в чине полковника ГПУ, потом НКГБ с Орденом Ленина. Показывался он в городе редко и каждый раз в сильном подпитии, ходил шаркающей медленной походкой с опущенной головой, ни на кого не поднимая глаза. Шашуркин был палач или, как его называли. «комендант смерти», чуть ли не каждый день расстреливавший заключенных.
— Так вот, Шашуркин часто приходил ко мне, — продолжал свой рассказ Ассир Маркович, — и я ему выписывал подушную зарплату за каждого расстрелянного. Он не был лишен чувства юмора и каждый раз интересовался, скоро ли я приду к нему в гости. Дело было в том, что, с одной стороны, для круговой поруки сотрудники различных отделов «приглашались» Шашуркину в помощь. С другой — нередки были случаи расстрелов самих сотрудников. Вы понимаете, оба варианта меня совсем не устраивали…
Работая бухгалтером, я не забывал и свой любимый футбол, игрой в который баловался и Лаврентий Павлович. У меня была неплохая для того времени техника и масса идей на тему о том, как повысить класс наших ребят. Однажды Берия неожиданно предложил мне стать тренером команды. Это предложение меня больше устраивало, чем приглашения Шашуркина. Так я из бухгалтеров НКГБ стал тренером команды мастеров тбилисского «Динамо».
И вот представьте, прихожу на тренировку уже в новом качестве — наставника. Разделись. Принесли мячи. Для начала я раскрываю перед ними свои замыслы. Раскрашиваю будущее в розовые и голубые тона. Хочу зажечь ребят. Что-то не получается. Ребята явно скучают. Ну, думаю, сейчас их расшевелю… Кладу мяч, ставлю перед собой игрока и начинаю «финт». (Тут Ассир вскакивает, начинает топтаться, делает мягкие движения тазом и ногами, как бы танцуя знаменитую теперь «ламбаду», руки несколько в стороны, как у испанского идальго, когда он раскланивается. На лице предельное старание — аж язык наружу! — и совершается чудо — все мы мысленно видим мяч, которым «дриблингует» Ассир.) Внезапно он останавливается и продолжает рассказ: Ребята неохотно пытаются что-то сделать. Еле двигаются. Ничего не получается. «Нет, нет, не так!» Он опять мечется туда и сюда, как бы поправляя ошибки, и вдруг в отчаянии восклицает: «Я мокрый, они сухие! Я им показываю новый, свой любимый финт». Ассир выплясывает перед нами. Язык его движется в ту и другую сторону в ритме движения ног… Вдруг он останавливается, укоризненно оглядывая нас, как будто мы — его подопечные футболисты, и разводит руками. Потом он видит уже не футболистов, а нас, и с немым вопросом в глазах говорит: «Вы понимаете, я мокрый, они сухие?» Фразу эту с переменой ударения на различных словах он повторял многократно, то ища сочувствия у нас, то укоряя отсутствующих футболистов, то взывая к небу. Настоящий Карцев со своими раками по три и по пять рублей.
Потом Ассир садился за стол, имитируя удары головой о столешницу, и вопил все ту же фразу.
В нашем институте ему было поручено, как я уже говорил, написать учебное пособие по тактике игры в футбол из опыта своей работы в тбилисском «Динамо». Но писал он нудно и непонятно. Забраковав несколько раз его творения, я сказал ему: «Хорошо. Вы не можете ничего написать. Начните с того, что поговорите с вашими бывшими игроками и запишите их высказывания на тему тактики игры в футбол». Ассир последовал моему совету. Однажды в институт пришел бывший вратарь тбилисского «Динамо» Сергей Шудра. Мы их оставили одних в библиотеке, чтобы не мешать творческому процессу.
Через некоторое время Ассир с очень серьезной миной выходит из библиотеки и говорит: «Идите, полюбуйтесь на ваш совет!» — «Расскажи, Серго, Иван Ивановичу, что ты мне говорил про тактику игры вратаря!» Шудра очень серьезно рассказывает: «Когда подается угловой, то моя тактика заключается в том, чтобы передо мной стоял кто-либо из наших игроков. Обычно это был Бердзенишвили. Это очень важно, так как игроки противника всегда норовили наступить мне на бутсы, чтобы я не мог прыгнуть, или плюнуть мне в глаза, чтобы я не видел мяча… Потом, ребята из других команд знали, что грузины очень злятся, если их матерят. Они нарочно перед штрафным или пенальти подходили и ругали меня, чтобы я занервничал. Когда кто-нибудь бежал ко мне, я старался отходить подальше. Вот такая у меня была тактика…»
— Ну, что же мне теперь делать? Поместить в книгу «Тактика игры в футбол» эти плевки в глаза? Или, может быть, у вас, Иван Иванович, есть еще один хороший совет? Так я вас слушаю!
На вопрос о том, почему он ушел из футбольной команды, у него была припасена еще одна байка:
— Если вам нужен стекольщик, вы пойдите на Солдатский базар на биржу ремесленников и спросите у тех, кто там толчется: «Ты, случайно, не стекольщик?» — «Нет, я сантехник, а стекольщики в том углу сквера стоят». Но представьте себе, что есть вакансия на первого секретаря, неважно какого масштаба. Попробуйте сделать такой эксперимент — постройте в одну шеренгу всех работников аппарата и спросите: «Кто считает, что он справится с работой первого секретаря, два шага вперед, шагом марш! Кто из них вызовется?» Ассир прикладывает ко лбу руку козырьком, как бы всматриваясь в одного оставшегося на месте и определяет: «А, это безногий инвалид!»
Каждый с радостью возьмется за работу, на которой никто не отвечают ни за что. В крайнем случае, секретари могут поменяться номерами… Если у секретаря все же возникнет опасение, что он в каком-то деле «не петрит», он тут же вызовет референта.
Но даже подумать, что кто-либо из партсекретарей не разбирается в тонкостях футбола — уже крамола! Ведь футбол — правительственная игра, и каждый из них норовит дать руководящий совет тренеру, а в случае проигрыша вызвать его «на ковер». Из-за наших постоянных проигрышей я стал частым посетителем Центрального комитета партии. Представляете себе этот синклит уверенных в своей значительности людей, презирающих тебя и за проигрыш и вообще «кто ты такой?» И начинается пытка:
— Объясните нам, товарищ Гальперин, по какой причине вы проиграли «Спартаку»?
Отвечаю:
— «Спартак» вообще для нас традиционно трудная команда. Соотношение наших выигрышей и проигрышей об этом красноречиво говорит…
Меня тут же прерывают:
— Значит, вы готовились к проигрышу. Я вас правильно понял?
— Нет, конечно, вы меня не так поняли, — говорю я. — Мы, конечно, рассчитывали выиграть, но нам не повезло… Как раз на последней тренировке получил травму ведущий игрок имярек. Он не мог играть в полную силу. С другой стороны, в команде противника появились два мощных защитника, которые выключили из игры еще такого-то…
— Это мы все видели на стадионе! Нас интересует причина проигрыша. Вы можете ее назвать?
Я продолжаю:
— После первого случайно забитого нам с дальнего расстояния «в девятку» гола, в первом тайме ваш помощник велел мне усилить нападение, и мы стали играть тремя атакующими, ослабив защитные линии, и нам забили еще гол.
— Мы здесь думали, что за команду отвечает старший тренер. Оказывается, вы готовы отвечать за выигрыш, а за проигрыш должно отвечать ЦК? Значит, вы не можете назвать нам причину поражения?
Я понимаю, что сделал политическую ошибку и стараюсь смягчить моих мучителей, говоря о промахах в тактическом плане. Однако мою длинную тираду прерывают.
— Мы вас вызвали не для того, чтобы выслушивать лекции. Нас интересует один вопрос: почему проиграла команда? В чем причина?
Мне уже нечего говорить, и я начинаю плести чушь по поводу необъективного судейства. Вспоминаю, что в течение последних дней на тренировочной базе не было «Боржоми».
— Так бы и сказали с самого начала, — слышу я обрадованный голос первого секретаря.
И тут я понимаю, что это единственная причина, по которой они могут принять ПОСТАНОВЛЕНИЕ. В ЦК могут быть приняты лишь два типа решений: первое — обеспечить команду постоянным снабжением «Боржоми» и второе — выгнать тренера.
На этот раз пронесло, но тут же поднимают со стула аппаратного работника, отвечающего за министерство пищевой промышленности:
— Как вы допустили, что команда осталась без «Боржоми»?
Этому работнику делается «втык» (а я знаю, что он мне этого никогда не забудет!). Принимается постановление по поводу обеспечения команды «Боржоми».
— Товарищ Гальперин, вы свободны!
Это я свободен… Я, жалкий и потный, хватающийся за сердце, сосущий валидол, — свободен! А на следующий день мне надо снова вселять в ребят уверенность в своих силах. Доказывать, что они могли выиграть, если бы… И ждать следующего вызова на ковер.
Так и не окончив своей книги, Ассир Маркович решил больше не искушать судьбу, купил корову и стал продавать соседям свежее молоко, сметану и мацони. Он ушел из института, но его крылатые выражения и смешные истории остались в нашей памяти.
Одна из них такая:
— Однажды к нам в тбилисское «Динамо» приехал из Венгрии специально приглашенный известный тренер Працек. Как видим, приглашать «западных специалистов» начали еще полвека назад. Сам председатель Спорткомитета привел его к нам на тренировку. Я построил команду. Працек поставил мяч метрах в двадцати от ворот и сказал:
— Бий!
К мячу подошел наш лучший форвард и ударил. Працек поморщился и сказал:
— Так не «нада бий»!
Затем ударил по мячу заправский пенальтист Б., но Працек опять сказал:
— Так не «нада бий»!
После четвертой или пятой попытки, мяч ударился о штангу и покатился в моем направлении. Тут я интуитивно ударил таким мягким пласированным ударом… — слова эти всегда сопровождались показом того знаменитого удара (руки слегка в стороны, размах ногой, имитация удара и весьма самодовольная физиономия).
— Працек посмотрел на меня с одобрением и, подняв указательный палец, воскликнул:
— Вот так «нада бий»!
Окончание этой истории было такое. Працеку устанавливали мяч. Он объявлял «лева верхний угол», и попадал в девятку. Затем «права верхний угол», и тот же результат, и в заключение все то же:
— Вот так нада бий!
Все мы знали этот рассказ наизусть, а фраза «вот так нада бий!» не сходила у нас с языка.
Однажды, когда Ассир уже покинул нас, в общую комнату вошел ГБЧ и остановился в позе «слушай все!»
— Я неплохо играл в футбол, — начал он свое повествование… Сделав некоторую паузу, ГБЧ, как обычно, повысил себе оценку: Я хорошо играл в футбол. Однажды мы пригласили из Чехословакии известного тренера Працека… Пришли мы с ним на стадион. Вся команда «Динамо» в сборе. Установили мяч напротив ворот, и Працек скомандовал «бий» — далее, к нашему общему восторгу, мы услышали рассказ Ассира с той только разницей, что мяч на этот раз откатился к ГБЧ и знаменитый «пласированный», одобренный самим Працеком удар был сделан им. ГБЧ нам даже продемонстрировал, правда, не столь артистично, как это делал сам автор.
Самый смешливый из нас завхоз Рома, прыская от смеха и прикрывая рот руками, выскочил из комнаты…
Время от времени в институте появлялись, обычно направляемые из ЦК комсомола, одержимые люди с дикими предложениями и идеями, связанными со спортом.
Один из них, прочитав «Кровь и песок» Эрнеста Хемингуэя, предложил выдерживать динамовских футболистов как быков перед корридой три часа в темной комнате, не давая им при этом утолять жажду, тогда они будут энергичнее и безжалостнее проводить матч. Другого, как он рассказывал, осенила блестящая альпинистская идея, когда он, лежа в больнице, наблюдал ползающих по потолку мух. Этот парень изобрел тележку с косо установленным пропеллером, который по его разумению будет гнать тележку вверх по скале одновременно прижимая ее к ней. Когда веревка, которую должен удерживать альпинист натянется, аппарат должен переключаться на бурение для установки крюка. Поднявшись с помощью закрепленной веревки до прибора, альпинист должен вновь запустить его вверх, до тех пор пока вершина не будет покорена. Парень никогда не ходил в горы, очень удивился, когда узнал, что порой громкий звук может вызвать камнепад или снежную лавину.
Большею частью такие люди бывали весьма назойливы.
Однажды ГБЧ попросил меня зайти в свой кабинет. Наш директор был очень взволнован — у него в кабинете сидел очередной такого рода посетитель в замусоленном одеянии и с сумасшедшинкой в глазах.
— Вот, — представил мне директор, — товарищ изобрел новую игру, под названием «Стаура».
— Что это значит? — спросил я.
— Сталину ура! — объяснил визитер.
— Вот правила этой замечательной игры, — сказал осторожный ГБЧ и протянул мне грязноватую, однако четким почерком исписанную бумажку. Я прочел:
«До сих пор в мире на 64-клеточной доске разыгрывались только две игры — шахматы и шашки… Новые времена требуют новых игр. „Стаура“ вобрала в себя все положительные стороны шашек и шахмат, отбросив отрицательные качества этих двух игр. Отныне во всем мире будут играть в эту новую игру, прославляя имя нашего великого вождя». Такова была преамбула, далее шли правила: первая дошедшая до восьмой горизонтали шашка получает наименование «Диска», вторая — серпа, третья — молота, далее шли звезды и колосья. Таким образом, в игру входят все элементы, составляющие советский герб.
— Эта игра, — заявил ее создатель, — прославит нашу страну на века!
Казалось, чего проще — прогнать этого придурка. Но тогда он тут же пойдет жаловаться в КГБ, что отвергли игру, самим своим названием провозглашавшую «Сталину ура!».
Органы не станут разбираться в деталях, а тут же отправят гонителей в тюрьму. Дело грозило большими неприятностями, тем более что посетитель сразу же потребовал себе штатного места в институте для популяризации «Стауры». Шел пятидесятый год, у всех, как говорится, были «страху полные штаны».
Обычно в рабочее время мы играли в шахматы полулегально, и когда шеф заходил в общую комнату, игроки вставали, загораживали собой доску с расставленными фигурами, а мудрый ГБЧ делал вид, что ничего не видит.
Но на другой день, когда ожидался повторный визит автора столь опасной игры, все сотрудники дружно разбирали возможные перипетии «Стауры». Особенно волновался ГБЧ, приученный советской властью к постоянным страхам.
Вскоре выяснилось, что, следуя правилам, при симметричных ходах обеих сторон позиции фигур взаимно запираются и ходить шашкам некуда. Поэтому когда в назначенный час появился возмутитель спокойствия, ему было предложено сыграть в «Стауру» матч из трех партий со мною, как с наиболее сильным шахматистом НИИФКа.
Весь состав института стоя наблюдал за первым и последним в мире матчем по «Стауре». Через десяток ходов игра «заперлась».
— А вы сделайте ход назад! — посоветовал мне изобретатель.
— Нет, лучше вы сделайте этот ход!
Изобретатель сделал ход назад, и тут же проиграл.
Началась вторая партия, которая вскоре окончилась с тем же результатом.
Разочарованный автор игры сказал:
— Когда я играл с детьми дома, было очень интересно.
— У себя дома вы играйте во что вам угодно. Но как вы посмели такую ничтожную и глупую игру назвать именем вождя народов?! А ведь мы можем доложить о вашем поступке куда следует, — припугнули мы назойливого изобретателя.
Наш посетитель счел за благо поспешно ретироваться.
Вскоре из кабинета пришел ГБЧ узнать о результате «матча» и вздохнул с облегчением.
— От волнения я не мог вчера заснуть всю ночь, — признался директор.
В 1952 году по конкурсу меня выбрали заведующим кафедрой борьбы, бокса и тяжелой атлетики Грузинского института физкультуры, я еще некоторое время по совместительству бездельничал в НИИФКе, а потом покинул этот первый клуб веселых и находчивых.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.