Глава одиннадцатая «Доброе утро» и горький день

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава одиннадцатая

«Доброе утро» и горький день

1

«Оттепель», даже в своем позднем варианте, более неравномерном по тепловым признакам, постепенно расширяла отдушину в еще не очень-то проветренной ветрами перемен постсталинской Москве. Сюда уже устремлялись потоки свежего воздуха, и дышала им не только столица, но и значительная часть бескрайней страны. Театральные подъезды осаждали толпы жаждущих с одним вопросом: «Нет ли лишнего билета?» В кинотеатры стояли очереди по ночам на новый, полузапретный фильм. Еще гремело эхо декады французских фильмов, открывались выставки молодых художников, и не каждая попадала под черный глаз доносчиков, которые еще не перевелись в стране, и не каждая оказывалась под угрозой быть сметенной бульдозером. Театры, кино, выставки — все, что душе угодно, вплоть до Исторического музея, и это в любой день недели. А воскресенье с некоторых пор начиналось особо. Для всех тех, кто культурную жизнь заменял развлекательной, предпочитая не выходить из собственной квартиры, в десять часов утра оживали приглушенные маленькие динамики, присоединенные к радио-точке, все разом, в каждом доме — в Москве, Свердловске, Кинешме, Пензе. Ровно в десять по радио звучала песенка — как поздравление тружеников и тружениц, школьников и студентов с выходным:

С добрым утром, с добрым утром

И хорошим днем!

Песенка сразу же делала утро светлым, несмотря на мрачное осеннее небо, хлесткий дождь или снежную морось за окном.

Передачу «С добрым утром!» придумала в начале шестидесятых группа молодых людей, ребят и девушек, преданных радио, не умеющих хорошо петь и читать, но зато знающих, как это нужно делать. Правда, были в этой команде и смехотворцы. «Закоперщик» же — человек с энергией, равной атомной станции: невысокий, полный и мудрый, многолетний радиорежиссер Александр Столбов, который затем записывал эти передачи не один десяток лет.

Но если быть точным, Александр Столбов задумал вначале не передачу «С добрым утром!» и не в шестидесятых, а ее предшественницу. «Справочное бюро хорошего настроения» в конце пятидесятых Актриса Вера Орлова веселым, никогда не меняющимся голосом — этакая бодренькая и, как считали радиослушатели, непременно хорошенькая женщина, у которой все в жизни в порядке, и не только по утрам в воскресенье, — давала рецепты хорошего настроения в ответ на многочисленные звонки, просила эстрадных исполнителей петь песенки — в общем, творила настроение всем, у кого кошки скребли на душе.

Однако настроение в первую очередь портилось у редакторов и авторов передачи — от длинного и неуклюжего названия, и поэтому в самом начале шестидесятых его сменили на другое, которое осталось и по сей день (эта передача существует на одной из радиостанций, которых сегодня десятки в Москве и сотни по всей России).

Ну а передача, изменив название, немного изменилась и по содержанию. Теперь у нее появился «сквозной» конферанс, интермедии и песни, в каждой звучало их шесть-семь, причем абсолютно новых.

А литературные редакторы образовали мощную колонну: все впоследствии стали писателями, а один — режиссером московского театра. Писателями-сатириками стали Дмитрий Иванов и Владимир Трифонов (они через несколько лет покинули радиоэфир и перебрались на волны более современные, телевизионные, став авторами передач «С днем рождения» и «Будьте счастливы!» и фигурами, очень заметными на Шаболовке), Владимир Войнович (тогда еще не создавший своего солдата Ивана Чонкина, он писал стихи для Оскара Фельцмана «Комсомольцы 20-го года», «14 минут до старта», «Футбольный мяч» для Аркадия Островского, ее пел Олег Анофриев), Владимир Санин (он известен как автор книги об Антарктиде, в которой ему довелось побывать) и Марк Розовский — вот он-то и стал главным режиссером своего театра «У Никитских ворот».

И были еще три девушки — Наташа Сухаревич, Виолетта Акимова и Наташа Ростовцева, они отличались хорошим вкусом и образованием, умели держать в узде не в меру веселившихся авторов, что и создавало им репутацию строгих «радионянь», ставших барьером на пути безвкусицы и пошлости, чем частенько грешат сатирики и юмористы. Кстати, первых два женских имени до сих пор звучат в радиотитрах передачи «С добрым утром!».

Приходили композиторы, приносили новые песни Эдуард Колмановский, Аркадий Островский, Оскар Фельцман, Ян Френкель, Владимир Шаинский — уже хорошо известные авторы популярных песен. Приходили и многие другие: в «Добром утре» хорошие песни не залеживались, передачу слушал весь советский народ, а что еще нужно было жаждущему признания композиторскому сердцу?

Передачу по чьему-то недоброму умыслу, как и весь отдел сатиры и юмора, зачислили в главную редакцию, политического вещания. И все, песни, которые приносили в «Доброе утро», должны были проходить утверждение в музыкальной редакции Всесоюзного радио на улице Качалова. Музыканты были бдительны, но песни, как правило, пропускали хотя ожидание вердикта портило нервы не менее профессиональным музыкальным редакторам передачи». С добрым утром!». (А «зарубить» худсовет мог — не принял же он вначале песню «Я люблю тебя, жизнь», что тут скажешь!)

Музыкальных редакторов было двое: элегантная ироничная рижанка — Гуна Голуб и очень серьезный человек, создавший позднее оркестр электромузыкальных инструментов Вячеслав Мещерин. (В девяностых годах Мещерин ненадолго пережил разогнанный, несмотря на его изнурительную борьбу, небольшой оркестрик, который вместе с солистами исполнял песни советских композиторов — любовь народа. В новых экономических условиях денег едва хватало на большие симфонические оркестры, поэтому с голоду был «съеден» оркестр Мещерина. Теперь пенсионерам было предложено слушать симфонии Малера, а не песни Мокроусова).

Каждые вновь появившиеся передачи в дальнейшем обрастают своими традициями, которые становятся незыблемыми правилами. «С добрым утром!» свято следовало традиции, одному правилу — давать в эфир только те песни, которые нигде не звучали. Правило оберегалось, несмотря на то, что вызывало дополнительные трудности у музыкальных редакторов. (Однако в семидесятых оно было уничтожено очередным председателем Гостелерадио Лапиным. Семь премьер? А не много ли? Одна премьера! А остальное — что хотите! Приказы Лапина вышколенные им работники Гостелерадио, как солдаты в армии, не обсуждали, а выполняли.)

В декабре 1960 года в студии передачи «С добрым утром!» впервые появилась Майя Кристалинская, которую привел на запись собственной песни Юрий Саульский. Их совместная работа в «Первом шаге», медаль на фестивале, а потом и «разборка», учиненная «Советской культурой», способствовали тому, что между ними сложились какие-то ностальгические отношения — при встрече было что вспомнить. Но Саульский, при всей своей занятости, следил все же за тем, как продвигается вперед по многоступенчатой лестнице успеха Майя, которая так славно пела на фестивале «Колыбельную» в его «Дуниаде». Конечно же Сеульскому хотелось помочь, а тут у него появилась новая песня, и он без колебаний позвонил Майе домой и предложил дебютировать в передаче «С добрым утром!», на что Майя сразу дала согласие. И дебют состоялся. Она в тот же день записала не только «Новогоднюю», но и сверх программы песню Островского «Я иду», которую до этого вечера Майя никогда не слышала.

Вскоре в «Добром утре», куда ее стали часто приглашать, она стала своим человеком, пела много, и если бы в отделе сатиры и юмора была штатная единица вокалистки, была бы одной из первых претенденток. Она продолжала петь у Рознера и постоянно ждала звонка от Гуны, которая предлагала очередную новую песню. Иногда звонила и сама, но — редко, проявляя терпение и сдержанность. Те, кто не знал ее накоротке, считали, что Майя — одна сплошная улыбка и врожденная доброжелательность. Последнее — действительно так, но знавшие Майю ближе понимали, что за внешним спокойствием и сдержанностью, как это часто бывает, прячутся сильные чувства, что человек она глубоко ранимый и незащищенный, а ее сдержанность и закрытость объясняются боязнью уколов, поджидавших ее на каждом неверном шагу.

И все-таки иногда Майя приезжала на Пятницкую, 25, в многоэтажное, покрытое, как чешуей, светлой, с коричневатым оттенком, плиткой здание напротив метро «Новокузнецкая», где находился отдел сатиры и юмора, а стало быть, передача «С добрым утром!», чтобы просто посидеть, отдохнуть от нахлынувшей на нее эстрадной круговерти, послушать анекдоты, шутки, дружелюбное пикирование, стук пишущей машинки, телефонные трезвоны, никогда не умолкавшие в комнате с широким окном. Она видела эту полную хлопот, нервов, иногда ссор жизнь беспокойных людей, кто силой своей энергии и мерой отпущенного таланта отдавал свои лучшие годы тому, чтобы передача выходила по воскресеньям одна лучше другой и, как всегда, — теплая и уютная: сядь в кресло, товарищ, и слушай нас, это тебе награда за прожитую нелегкую неделю, а ведь легкой жизни ни у кого не бывает, даже у самых ленивых.

Но чаще всего Майя бывала в студии № 3 в Доме звукозаписи на улице Качалова, где шли записи песен. Сюда приходили композиторы, заглядывали и поэты, здесь Майя записала впервые песни «Аист», «Летят стрижи», «Возможно» Островского; «Падает белый снег», «Иду я», «Не в этот вечер» Эшпая; «В нашем городе дождь», «Добрый день» Колмановского; «Девчонки танцуют на палубе», «Усть-Илим» Пахмутовой; «Царевну Несмеяну» Шангина-Березовского; песни Фрадкина, Шаинского, Птичкина, Блантера… А всего за шестидесятые годы — более ста песен.

За пультом в аппаратной, за микшерами, сидел суховатый человек в больших очках, он был похож скорее на шахматного гроссмейстера, как подметил Дмитрий Иванов, но был гроссмейстером среди звукорежиссеров, лучшим среди лучших, каких за пультом в Доме звукозаписи сиживало немало. Звался он Виктором Борисовичем Бабушкиным — имя, вызывавшее уважение среди музыкантов, певцов, работников радио. Он чувствовал себя здесь хозяином, и не только благодаря священнодействию за пультом, но и потому, что мог резким тоном приказать не мешать записи, прикрикнуть на того, кто тихо разговаривал в аппаратной или даже слегка кашлянул. Суровым и необщительным он оставался и после работы. Вот таким человеком был этот чародей звукозаписи, Бабушкин.

Но Майя любила с ним работать и не боялась его, могла и возразить, не согласившись с замечанием. Работали они вместе несколько лет, пока Виктор Борисович не ушел на «Мосфильм». Его характер на самой элитной студии страны не изменился, он и здесь вскоре прослыл лучшим звукорежиссером, хотя на «Мосфильме» были свои асы. Бабушкин в душе, как оказалось, был человеком трепетным, а такие люди, несмотря на маску недоступности, бывают настоящими творцами.

И вот, подчиняя себе безропотные микшеры на пульте, Бабушкин зажегся одной идеей записать песню одним голосом, но сделать так, чтобы звучала она, будто ее поют несколько голосов. Это было невероятно сложно в технических условиях, которые существовали в начале шестидесятых.

Часто в «Добром утре» бывал аранжировщик и композитор Арнольд Норченко. Майя не раз записывала его песни, но признаться — с не очень большой охотой. И вот Норченко уговорил Диму Иванова написать с ним песню. Иванов в это время начал писать тексты песен для Птичкина. Он согласился, и появилась песня для Майи — «Возлюбленная тень».

Мы поссорились весной,

Только кто-то вслед за мной

Так и ходит каждый день.

Это — кто? Твоя же тень.

Вся песня — разговор с тенью, в котором участвовало четверо. И когда Бабушкин услышал песню, он понял, что пришла пора взяться за осуществление своей идеи. Он записал Майю и принялся колдовать с техникой, переводил голос на один канал, затем — на второй, сводил, переводил на третий и так далее, выжимая из аппаратуры все, что можно было выжать. Майя была рядом, вместе они пробовали разные варианты, и Бабушкин прислушивался к тому, что говорила Майя, и, если результат ей не нравился, начинал все сначала. Когда свели три голоса, начали «сводить с эхом» — и получилось нечто фантастическое в полном смысле этого слова. Такого еще стены аппаратной не слышали. Бились с этим «радиофокусом» ровно два дня.

Слушать пленку собралась чуть ли не вся редакция; запись прослушали в тишине, потом — буря восторгов, поздравлений, и в первую очередь Бабушкину; он же невозмутимо смотрел на собравшихся сквозь стекла очков.

Это была маленькая революция на радио, которую так и не заметили слушатели передачи «С добрым утром!». Они же не могли знать, каких невероятных усилий стоил этот радиофокус тем, кто его сотворил. Может быть, виновата в том сама песня, которая не произвела впечатления на слушателей.

Кристалинскую же Бабушкин готов был носить на руках: он, музыкант с консерваторским образованием, боготворил этот самородок, как он называл Майю, считая одной из самых талантливых певиц, с которыми доводилось ему работать.

Но эта запись имела продолжение. Следующий раз подобное предложила сама Кристалинская. Это уже касалось не одноголосой песни, а целого трио, да еще из оперетты. Ее как раз готовили к постановке, автором был самый первый по рангу композитор страны Тихон Николаевич Хренников, композиторский генсек.

Как-то Майя была в гостях у Тихона Николаевича, которого знала с давних послевоенных лет, — он часто бывал в доме у тети Лили и дяди Паши. За чайным столом Тихон Николаевич рассказывал о своей новой работе в театре оперетты — спектакле «100 чертей и одна девушка». И по просьбе Майи показал ей за роялем трио, которое в спектакле поют три певицы. Номер назывался «Осенняя песня».

На следующий день Хренникову позвонила Гуна и попросила разрешения показать это трио в «Добром утре», но в исполнении одной Майи, которая сама же и навела Гуну на эту мысль.

— Я очень люблю Майю, — сказал Хренников, — не ведь эта партия для русских народных голосов, а у нее голос эстрадный…

— Мы попробуем, — только и сказала Гуна.

Хренников согласился.

Бабушкина уговаривать было не нужно, и они втроем принялись за этот нелегкий труд. Но теперь уж дорожка была проторена. Результат оказался блестящим.

— Меня это невероятно поразило, — покашливая, рассказывал мне Тихон Николаевич, сидя у себя в кабинете в кресле. Он был нездоров, но трудился, заканчивая партитуру «Капитанской дочки», которую писал для Кремлевского балета (большая работа, а ведь ему — восемьдесят пять!). И продолжил: — Она сначала записала один голос, потом — второй, потом — третий. Когда она записывала второй и третий голоса, у нее были наушники, она слушала первый голос, напевала — второй, потом слушала оба голоса — напевала третий. И все это было так слитно. Это говорило о том, что у нее был исключительный слух, потому что без такого слуха невозможно сделать эту запись. Они мне потом показали ее, было такое впечатление, что поют три певицы с очень непохожими тембрами голосов.

«Фокус», как мы видим, удался на славу, но русского народного пения у Кристалинской не получилось, оно оставалось эстрадным — это понимал и Хренников, давая разрешение выпустить «трио» в эфир. Имела же Майя право по-своему спеть эту песню, уж не говоря о том, что оперетта еще не шла, и об особенности голосов, исполняющих «Осеннюю песню», никто не знал. А знал бы, все равно одобрил.

Раскидал осенний лист рубли целковые,

Только золото граблями собирай.

Только девушки теперь все бестолковые,

Вместо золота любовь им подавай…

— звучало в одиннадцатом часу утра в передаче «С добрым утром!» студеным февральским воскресеньем, возвращая уставшего от зимы радиослушателя в золотую осень.

Каждому номеру или каждой песне в передаче «С добрым утром!» обязательно предшествовала «подводка», как называли на радио монолог ведущего передачи на тему следующего номера или песни. И тогда звучало имя исполнителя. Иногда это делал сам автор песни.

«Ведущая. Сегодня у нас в гостях композитор Андрей Эшпай. Предоставляем ему слово.

Эшпай. Я часто бываю у себя на родине, на Волге, в Марийской республике. И вот сегодня мне приятно познакомить вас с новой песней, в которой я использовал народные марийские интонации. Я попросил Майю Кристалинскую исполнить эту песню». (Далее Майя Кристалинская исполняет песню Эшпая.)

Или вот так:

«Ведущая. Есть в нашей жизни бесспорные вечные истины. И нам бы хотелось сейчас высказать одну из них: хорошо, когда тебе восемнадцать лет. Думается, что против этого не будет возражать никто. Ведь всем нам когда-то было или будет восемнадцать лет. Песня композитора Евгения Птичкина и поэта Максима Кусургашева так и называется — «Хорошо, когда тебе восемнадцать!».

Исполняет Майя Кристалинская». (Далее звучит песня.)

А еще вот так:

«Ведущая. Вы часто слышите в нашей передаче голос Олега Анофриева, молодого артиста Театра имени Маяковского. Мы до сих пор знали Олега только как хорошего артиста, исполнителя песен. Но несколько дней назад узнали Олега Анофриева как поэта и композитора. Он написал музыку и слова песни — конечно, о мае». (Олег Анофриев исполнил свою песню, но сюжет на этом не закончился.)

«Ведущая. Когда Олег Анофриев исполнял свою песню, вы, наверное, обратили внимание, что пел он не один, ему подпевало эхо. Сразу открою секрет — вместе с ним пела молодая певица Майя Кристалинская. Но если в этой песне она играла вспомогательную роль, то в следующей — главную.

Майя Кристалинская исполняет «Весеннюю песню» Евгения Птичкина на стихи Евгения Синицына». (Звучит песня.)

Когда трио из оперетты «100 чертей и одна девушка» появилось в передаче, то ему предшествовали следующие слова ведущей Веры Орловой. Как всегда, радостным голосом она объявила:

«Тихон Хренников, один из популярных в народе композиторов, подарил передаче «С добрым утром!» «Песню девушек». Исполняет песню Майя Кристалинская, которая благодаря мастерству звукорежиссера Бабушкина поет за троих в буквальном смысле слова. Послушайте, друзья».

На этот раз в адрес передачи полетели восторженные письма…

Редакция «Доброго утра» жила своей обычной сверхтрудовой жизнью, потрясения, конечно, бывали, но не так уж часто, и вот одно из них, возможно, навсегда войдет в анналы передачи, но вряд ли еще раз будет опубликовано: столько лет прошло, все уже забылось. В 2002 году можно будет юбилей справлять: исполнится ровно сорок лет этому событию, но вряд ли оно будет отмечено пышным банкетом.

Произошло же оно в те дни, когда до знаменитого «Дворового цикла» Аркадия Ильича Островского и Льва Ивановича Ошанина при участии Иосифа Кобзона и Майи Кристалинской оставалось несколько месяцев. Островский приближался к созданию этого цикла бесчисленными новыми песнями, и одна из них стала самой известной, — сверкающая юной чистотой, она до сих пор, несмотря на годы, не исчезает из радио- и телеэфира. Ее знает каждый в нашей стране, и каждое новое поколение ее принимает как свою, для него написанную. Знают ее и поют за рубежом, смею уверить — везде, ну разве что кроме африканских племен или туземцев Макронезии.

Это — песня «Пусть всегда будет солнце». Песню запели повсюду после Всемирного молодежно-студенческого фестиваля в Хельсинки, где Тамара Миансарова, исполнившая ее, стала бесспорным золотым лауреатом, а еще через год завоевала песне лавры победительницы престижного эстрадного фестиваля в Сопоте. Если говорить по справедливости, хороши были обе — и певица и песня, и считалось, что «Пусть всегда будет солнце» написано исключительно для Тамары Миансаровой.

И все ж это было не совсем так.

Впервые песню запела Майя Кристалинская. Именно ее попросил Островский вместе с ним показать худсовету музыкальной редакции новую свою песню. И они поехали на улицу Качалова.

Песни в «Добром утре» прослушивались по вторникам, в музыкальной редакции — по четвергам. И вот в один из июльских четвергов 1962 года, к вечеру, в редакционной комнате раздался телефонный звонок, в трубку кричал возбужденный голос Островского: «Мы сейчас к вам приедем, я и Майя…» И через пятнадцать минут появляются с вытянутыми серьезнейшими лицами Островский и Кристалинская. И Островский, бросив свой тощий портфель из светлой кожи на чей-то стол, рассказал историю, которая никого здесь не изумила: худсовет музыкальной редакции не принял его новую песню. Конечно, для композитора, песни которого ежедневно звучат по радио, это было ЧП, сильный удар. Майя молчала, Аркадий Ильич, указав на сиротливо лежащий портфель как на виновника своего несчастья и утерев пот со лба, бросил:

— Вот она. Лев Иванович сделал мировые стихи, я написал, по-моему, не худшую свою музыку, — и достал из портфеля клавир.

В комнате было несколько человек, вошел и Валентин Иванович Козлов, добрый гений отдела сатиры и юмора и его главный редактор, которому во многом обязана своим существованием передача «С добрым утром», и успокоил Островского:

— Не волнуйтесь, Аркадий Ильич, мы вам поможем.

Но всех интересовал один вопрос — что же это за песня, которая, безусловно, хороша, со слов автора, а ее не приняли? Может быть, автор ошибается? Такое бывает…

Островский сел за рояль, рядом встала Майя, и…

«Мы прослушали эту песню, — вспоминает Гуна Голуб, — и у всех в глазах стояли слезы. И решили срочно ее записать. Дать в передачу, которая шла в ближайшее воскресенье.

За ночь Островский оркестровал песню на небольшой ансамбль, на запись пригласили, кроме Майи, певца Безверхого, взяли двух мальчиков из хорового училища, и в пятницу была запись. Мы решили все вместе, что эта песня — как бы из семьи, ее должны петь женский голос, мужской и детский».

Вот так песня «Пусть всегда будет солнце» впервые появилась на свет в передаче «С добрым утром!».

А дальнейшая ее судьба уже связана с Тамарой Миансаровой. Не исключено, что это была ее песня. И, поняв это, Майя, далекая от склок и закулисной борьбы, на лавры Миансаровой не претендовала

2

В июне оркестр Рознера выступал в Летнем театре сада «Эрмитаж» в Каретном. Там было весело, слепящая огнями сцена казалась контрастом тихой маленькой рощице из старых деревьев, наверняка видевших корифеев русской эстрады, еще не знавших, что такое джаз; вечерние сумерки и тусклые огни на столбах, выстроившихся вдоль аллей, создавали вокруг столичного театра провинциальное спокойствие и тишину, которая нарушалась лишь громким звуком трубы сквозь приоткрытую в зрительный зал дверь. Концерт шел за концертом, спрос на билеты не спадал, петь было приятно в этом непритязательном в своей простоте театрике, под проколотым остриями звезд меркнущим небом, и привычно было слышать овации, каждый День одного и того же уровня децибел, если измерить их прибором с пульта Бабушкина, и никогда — меньшим, а потом идти пешком с букетом цветов к метро «Охотный ряд» и слышать долго стоявшее в ушах напутствие: «Холера ясна, спасибо, до завтра».

А в середине июня оркестр вместе с солистами переместился в салон самолета, вначале был Урал, потом — Сибирь, Рознеру она ох как знакома, а вот его солистки-певицы знали о ней понаслышке — кроме Майи, побывавшей с «кратковременными гастролями» в Новосибирске. Но Сибирь ведь тоже русская земля, и там оркестр принимали так же радушно, особенно солисток, для них всегда отводились лучшие номера в лучших гостиницах.

И так повелось на этих гастролях, что Майя и Ира Подошьян жили в одном номере и разлучаться не хотели. Они были разными — сосредоточенная Майя и импульсивная и в то же время какая-то домашняя Ирина, от которой всегда веяло ненавязчивой заботой; обе — не говоруньи, и, устав после вечерних концертов, они не обсуждали свои проблемы и далеки были от пересудов.

Утром Ирина просыпалась раньше, затем неохотно поднималась Майя, и после наскоро приготовленного в номере завтрака с горячим чаем из буфета Ирине, которая с непосредственностью ребенка интересовалась всем вокруг (а в каждом городе, даже захолустном, всегда найдутся свои достопримечательности), непременно нужна была прогулка по городу, и, как правило, пешая.

И Майя каждый раз отправлялась с ней и каждый раз хотела поскорее вернуться в гостиницу, жалуясь на то, что не выспалась. Она быстро уставала, и ничего удивительного в этом нет: концерт всегда требует напряжения, отдачи, и восстановить за ночь силы удается не каждому. Нужно иметь крепкое здоровье для частых переездов в плохо прибранных, изношенных вагонах, хрипло скрипящих, как певец, потерявший голос, с серыми от пыли окнами и грязными, в сальной копоти, поручнями. Но такова судьба гастролера — не обращать внимания на неудобства. Самолетом можно долететь в большой город, а «колесить» по стране — это только на поездах.

Отсюда и усталость, которую трудно побороть. Так считали Майя с Ириной. Вернувшись в номер, Майя снова ложилась отдыхать — теперь уже от прогулки, и так было до вечера, до концерта, выходить она никуда не хотела, только спускалась к обеду в кафе.

Но на концертах Майя шла по сцене своей обычной неторопливой походкой и застенчиво, с непременной улыбкой, отрабатывала все, что ей было отведено в программе. Да еще всегда пела «бисы» — была ли это песня Колмановского, Эшпая или Островского, из тех, что любили залы.

В конце июля они вернулись в Москву: предстоял короткий отпуск, а затем, в августе, поездка в Ленинград.

Возможно, сказалась разница температур — в отличие от последних нижневолжских городов, где стояла жара, в Москве похолодало, шли дожди, и, попав однажды под дождь, Майя простудилась. Она слегла, позвонила Вале Котелкиной, с которой они давно не виделись, и предложила ей приехать. Валя после работы, не заходя домой и не повидав маленькую дочь, бросилась к Майе. Представшая ее взору картина привела всегда рассудительную, спокойную Котелкину в ужас. Майя была дома одна, сидела на постели вся красная, с замотанным шарфом горлом, — у нее была высокая температура, что-то под сорок, но она не лежала пластом, а сидела на неубранной постели и слушала пластинки — перед ней стоял проигрыватель, а вокруг повсюду валялись пластинки.

— Ангина, — сообщила Майя диагноз, поставленный участковым врачом. — Какая-то ангина, врачиха и сама не могла толком определить. Ты вот послушай, — она взяла в руки две пластинки, — здесь песня из «Жажды». На одной пою я, на другой — она. Ты вот определи, кто лучше. Только честно, Валя.

И она поставила одну из пластинок на диск проигрывателя и опустила иглу.

Ночь была с ливнями,

И трава в росе,

Про меня «счастливая»

Говорили все…

Пел очень знакомый голос. Он был не глубок, но красив, приятен, трогателен. Женщина понимает, что она и впрямь счастливая, но не считает нужным в этом признаться. Уж не Великанова ли поет, подумала Котелкина.

Песня закончилась, и Майя сразу же поставила другую пластинку. Да, это пела Майя. Откуда у нее такая глубина, такое счастье в голосе? Валя узнала ее сразу, могла отличить из тысячи. Майин голос она всегда безошибочно узнавала. Ну какое может быть сравнение…

Она взглянула на Майю, и вдруг слезы потекли по ее щекам. Валя расплакалась. Она сама не знала, что случилось, она ведь была не из плакс, а тут вот… Жалко Майку. Почему она такая пунцовая? Что с ней? От температуры? Ну да, и глаза блестят.

— Ты что это? — удивилась Майя. — Чего плачешь?

— Ты лучше поешь, — твердо сквозь слезы сказала Валя.

— Может быть, Валюша. Но я в этом не уверена.

Об опухоли на шее у Майи первой узнала Мария Лукач, молоденькая певица с хорошим голосом и веселыми глазками, находка для шоу Рознера. Было это на гастролях оркестра в Ленинграде, Кристалинская и Лукач жили в одном номере. Майя чувствовала в те дни себя плохо. Как-то, стоя у зеркала, она вдруг заметила на шее узелки на желёзках и сказала об этом Маше. «Это, наверно, после ангины, осложнение», — предположила Майя.

Но Лукач всполошилась. И вот Рознер, узнав обо всем от Лукач, сам подошел к Майе.

Оглядев Майю, он остановил взгляд на узелках, которые резко выделялись на шее, и настоятельно предложил срочно пойти к врачу. «Я тебя не собираюсь пугать, — сказал Эдди Игнатьевич, — но хочу знать, что с тобой. Я тоже думаю, что это после ангины, но пусть решают врачи, они лучше знают. Любую болезнь запускать нельзя, холера ясна».

По приезде в Москву Майя пошла в поликлинику. Участковый врач, осмотрев ее, сразу направил на консультацию к онкологу.

Но в диспансер, с его многочисленными очередями и записью к врачам на много дней вперед, Майя не пошла — мать Вали Котелкиной, которая работала в больнице МПС на Басманной, привела Майю в онкологическое отделение.

Диагноз был поставлен быстро, у опытных специалистов он сомнения не вызывал. Лимфогранулематоз — опухоль лимфатических желез.

Скрывать от Майи диагноз врачи не стали, но слово «злокачественная» произнесено не было. Необходимо облучение. Ей сделают его здесь же, в больнице. Дальше — нужно наблюдаться. Показаться опытному специалисту. Лучше всего попробовать попасть к Кассирскому. У него — клиника, где он занимается подобными заболеваниями.

Стоит ли описывать то, как Майя встретила этот неожиданно свалившийся на нее диагноз? Как разрыдалась, выйдя из больницы? Как страшно ей стало? Какое смятение затем наступило? И как взяла себя в руки, вытирая слезы? От слез ведь становится легче…

Никто не знает, о чем думала она в эти минуты — Майя никогда об этом не говорила. Возможно, она поняла тогда, что над ней навис дамоклов меч. Возможно, надеялась, что медицина — всесильна. И что никуда не уйти от того тяжкого груза, который она будет нести теперь всю жизнь…

Возможно…

Мы знаем только результат ее раздумий в тот день — она пела, радовалась, страдала, плакала, смеялась, ездила на гастроли и улыбалась друзьям. Она — жила.

Майя ничего не сказала дома — но не скрыла диагноз от Вали Котелкиной. Та, придя на работу, погрузилась в медицинскую энциклопедию. Прочитав слова — «прогноз плохой», — снова расплакалась. И — растерялась: чем же она может помочь Майе?

В больнице Майе сделали первое облучение.

Вот так началась история болезни Майи Кристалинской. История появления косыночки на шее, как ни грустно, повысившей интерес к восходящей звезде советской эстрады.

А дальше… Дальше в ее жизни появился человек, на долгое время отодвинувший от нее опасность. Крупнейший московский гематолог Иосиф Абрамович Кассирский. Как она попала к нему, кто посоветовал, кто попросил Иосифа Абрамовича принять ее? Конечно, это может показаться не столь уж и важным, кто помог (многие считают, что звонил Кассирскому Рознер), кто попросил, — важно то, что Майя была направлена точно по адресу. Кассирский взял на себя не консультацию, а постоянное наблюдение и лечение и успешно проводил его на протяжении десяти лет.

Майя и без посторонней помощи могла стать пациенткой Иосифа Абрамовича. Но тогда никто об этом не догадывался.

Кассирский был не только талантливым врачом, но и человеком большой культуры, имевшим еще и музыкальное образование. В его доме на Краснопрудной всегда собирались певцы, актеры, музыканты, писатели. Жил он в квартире, которую занимал до него Утесов. Большой зал с двумя подпорками-колоннами, в нем репетировал когда-то оркестр Леонида Осиповича. У Кассирского в этой огромной комнате стоял рояль, накрытый зеленым сукном, и все, кто бывал в доме, расписывались на сукне мелом, а затем эти подписи вышивали. (Не исключено, что этот вид автографов Иосиф Абрамович заимствовал у Льва Николаевича Толстого — в его доме в Москве, в Хамовниках, на столе в одной из комнат была скатерть с автографами, которые вышивала, следуя линиям из мела, Татьяна Львовна.) Сам Кассирский неплохо играл на флейте, ближайшими его друзьями были Ростропович и Вишневская. В гостиной висел портрет Галины Павловны в полный рост. Среди его друзей был и человек, оставивший по себе добрую память своими песнями, — «король танго» Оскар Строк. В доме в присутствии гостей часто музицировали. Играло трио в таком составе: Оскар Строк — рояль, Мстислав Ростропович — виолончель и Иосиф Кассирский — флейта. Какие личности!

Когда зимой 1971 года скончался Иосиф Абрамович, гроб с его телом был выставлен для прощания в зале клуба Академии наук. Перед выносом его из зала Ростропович попросил выйти всех присутствующих и оставить его одного — он был с виолончелью. В пустом зале, сидя подле гроба, он играл, прощаясь со своим удивительным другом.

И думается, что такой знаток музыки и любитель хорошей эстрады, как Кассирский, был рад помочь Майе Кристалинской, о которой он не мог не знать.

Эти страницы — не история болезни Кристалинской. Ее писали медики. Ее писал Иосиф Абрамович Кассирский, начавший лечение и успешно продолжавший его до последнего дня своей жизни. Ее писал академик-гематолог Андрей Иванович Воробьев, который лечил Майю Кристалинскую в течение следующих тринадцати лет. Ее писали и другие врачи, сейчас никто уже точно не помнит их имен. Правильно ли они, лечили, все ли сделали, чтобы победить болезнь, или же болезнь победила их — мы не знаем и не узнаем никогда. Да к тому же бессмысленно, как жестко скажет Андрей Иванович Воробьев, когда я спрошу его о правильности лечения, которое не он вел в последний год.

В истории болезни Кристалинской существует много непонятного для человека, далекого от медицины. Все мы умеем лечить простуду, когда даем больному чай с малиной, или насморк, когда он капает себе в нос, или диарею, когда сажаем больного на диету. Если же говорить серьезно о других заболеваниях, которые идут с нами рядом по жизни, то лечение знает только врач. Поэтому не стоит разбираться в том, кто лечил и как лечил Кристалинскую после Кассирского и Воробьева. Мы знаем только, что бывает обострение и ремиссия, что борьба с этой болезнью включает и облучение и химиотерапию. Во время обострения Майя ложилась в клинику к Кассирскому, а затем — к Воробьеву, во время ремиссии выходила, внешне здоровая, готовая петь и ездить на гастроли. Ей продлевали жизнь.

Стояла золотая осень, о которой так дружно пели девушки в оперетте Хренникова. Шоу Рознера переехало в Зеленый театр у Нескучного сада парка имени Горького, и звуки рознеровской трубы неслись теперь над водами Москвы-реки, как в недалеком будущем «ракета» на подводных крыльях. В гримерной Ирина Подошьян готовилась к выходу на сцену, сидя перед зеркалом, как вдруг в зеркале показался влетевший в гримерную Эдди Рознер.

— Слушай, Ирина, — с порога закричал он, — у нас больше несчастье!

— Что случилось, Эми Игнатьевич? — вскочила и оцепенела в ожидании Ирина. — Что?

— У Майи обнаружили рак. Она сделала анализ. Боже мой, такая молодая, талантливая?

Ирина медленно опустилась в кресло.

Так вот оно что… Ей сразу вспомнилась Майя в гостинице, ее постоянная усталость. И все стало понятно. Значит, уже тогда болезнь Майи дала о себе знать.

— Так вот, Ирочка, я тебя прошу, пусть завтра в Колонном выступит Майя. Ей сейчас это нужно. А ты заболей, но оставайся здоровой, холера ясна.

В Колонном зале завтра должно состоятся какое-то важное мероприятие на правительственном уровне, после мероприятия — концерт, и на нем выступает Подошьян. Так решили в министерстве, а может быть, ее назвал Рознер, за что-то обидевшись на Майю, — на него это похоже. Но вот теперь он хочет ей помочь! Вот это Рознер! Молодец, холера ясна!

— Конечно, Эдди Игнатьевич, я — согласна!

— Ну что ж, спасибо, Ирочка. Я сообщу в министерство о замене. Так ты — больна…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.