Часть шестая. Эпоха комет

Часть шестая. Эпоха комет

Бабочка и хулиган. Поэт Сергей Есенин

— Ну и кто был инициатором? Молчать будешь? Ну погоди. — Оперуполномоченный Хамовнического отделения милиции захлопнул железную дверь камеры предварительного заключения. — Ишь, как власть поносить — они первые. А как отвечать — так сразу: «В чем дело?» Да, измельчал нынче народ. Хотя. Что-то мне физиономия этого парня больно знакома. Слышь, Иван, — обратился милиционер к напарнику, — загляни в пятнадцатую. Кого-то мне этот задержанный напоминает. Контра, конечно. Но кто его знает. Что, уже сходил? Кто?! Есенин?! Этот парень — и есть тот самый крестьянский поэт Есенин?! Что же ты, дурья твоя башка, так спокойно об этом говоришь? Забыл, что ли, как его в «Правде» сам товарищ Троцкий хвалил? Иди извинись перед ним и немедленно отпусти.

Через тридцать минут после этого разговора около старинного особняка на Пречистенке остановилось авто. Вышедший из него молодой человек, в крылатке, с непокрытой, несмотря на декабрь, головой, изо всей силы захлопнул за собой дверцу машины и громко постучал в переднюю.

— Открывай, Ирма. Открывай живее.

— Сергей Александрович? Проходите. А мы вас обыскались — ушли на пару часов в издательство, а объявились только под утро. Мисс Дункан уже и в Кремль звонила, думала, с вами что случилось.

— Правильно думала. Всю ночь в камере просидел, как бандит какой. За что, за что. Рукопись мне в издательстве вернули. Требуют, чтобы я в стихах слово «Бог» заменил. Специальный декрет, оказывается, вышел, и теперь слово «Бог» употреблять запрещено. Как же, буду я подчиняться их идиотским декретам. Я этой рукописью управляющего по морде и отхлестал. Потом пообедал с друзьями и домой пошел. И надо же было, что перед самой Пречистенкой какие-то сволочи решили у меня документы проверить. Ну мы и сцепились.

Есенин дотронулся до затекшего глаза. Поморщившись, он встал и принялся возбужденно расхаживать по комнате.

— Ничего, Ирма, им все равно сильнее досталось. Не крикни я: «Бей коммунистов — спасай Россию!» — они бы так и остались ни с чем. А тут, как назло, какие-то дружинники проходили. Меня и арестовали. Ну да ладно, хватит об этом. Где Изадора? Она что, правда звонила в Кремль?

— Да, разговаривала с наркомом просвещения Луначарским. Он ее успокоил и настоятельно рекомендовал. выйти за вас замуж. Тогда вы, может, перестанете впутываться в скандалы, да и защитить вас будет кому. Луначарский уже знает, что вы собираетесь в Америку, и беспокоится, что вас там обидят. Они же до сих пор не признали советскую власть. Да и райсовет, может, успокоится, если вы пропишетесь здесь. И перестанет требовать какие-то налоги с мисс Дункан за то, что она якобы сдает комнаты внаем.

— Вы так уговариваете меня жениться на вашей тетушке, что мне начинает казаться, что и вы не прочь стать моей супругой. Ладно-ладно, шучу. Вы уже завтракали? Хм, когда только успели. Хорошо, тогда давайте обедать. Я со вчерашнего дня ничего не ел.

— Как скажете, Сергей Александрович. Пойду только предупрежу Айседору — у нее занятия с ученицами.

Есенин прислушался — на втором этаже действительно играла музыка и слышался голос Дункан, пытавшейся по-английски объяснить девочкам, набранным из рабочих семей, которых она решила научить танцевать, как нужно двигаться, чтобы изобразить бабочку, перелетающую с цветка на цветок.

Из-за того, что по-русски Айседора знала лишь две фразы: «красный карандаш» и «зеленое яблоко», находить общий язык с ученицами было непросто.

Зачем ей все это нужно? Прославленная балерина, мировая знаменитость, наконец, просто богачка, бросив все, приехала в незнакомую страну, чтобы учить пролетарских детей танцам.

Все-таки правы, наверное, друзья, убеждающие его, что в Россию Дункан просто сбежала. Полные залы ничего не понимающей в танце публики помогают ей обманывать себя и верить, что ее время еще не ушло и искусство располневшей, приближающейся к пятидесяти годам балерины пока способно кого-то очаровывать.

Если это так, то ее расчет оправдался. На выступлениях — аншлаги, «браво» и неведомо откуда берущиеся в промозглой и нищей Москве цветы. Говорят, на ее концерте в Большом был даже Ленин, лично распорядившийся выделить Дункан особняк миллионщика Ушкова, знаменитый огромным зеркальным залом, который Ушков сделал для жены — балерины Большого театра Балашовой. Теперь в этом зале Дункан дает уроки своим ученицам.

Забавно, что Ушков, сбежавший после революции за границу, купил в Париже дом, ранее принадлежавший Айседоре. Когда во время очередного застолья Айседора узнала об этом от какого-то чекиста, долго смеялась: «Вот так кадриль!»

И потом с удовольствием рассказывала эту историю на бесконечных застольях (вино и еда бесплатно поставлялись на Пречистенку из кремлевской столовой).

По Москве пошли гулять слухи, что заезжая знаменитость так широко живет на деньги, оставленные в тайнике бывшим хозяином дома. И в одну из ночей в особняк залезли воры. Через окно они проникли в комнату мирно спящих девочек, и, если бы не Есенин, услышавший непонятный шум и ворвавшийся в комнату с поленом в руках, неизвестно, какой бы у этой истории был конец.

Может, ему и правда жениться на Дункан? А что, звучит красиво: «Есенин — Дункан». Подумаешь, невеста на 18 лет старше жениха. Им же, в конце концов, не детей рожать.

К тому же они и так почти повенчаны. В первый же вечер их знакомства осенью 21 года Дункан пригласила Есенина к себе на Пречистенку. Наняли извозчика, и тот, заснув на козлах, несколько раз обвез их вокруг церкви св. Власия в Гагаринском переулке.

Есенин что-то рассказывал Айседоре, та внимательно слушала, и только переводчик заметил, что коляска кружит на одном месте.

«Ты что, венчаешь нас, что ли? — растолкал поэт извозчика. — Повенчал, повенчал. Слышишь, Изадора, нам теперь жениться надо», — засмеялся Есенин.

Наверное, это судьба. И завтра, в новогоднюю ночь, он ей об этом скажет.

P. S.

Совместная жизнь поэта и танцовщицы длилась с 1922 по 1924 год. Через год, 25 декабря 1925 года, тело Есенина было обнаружено в номере ленинградской гостиницы «Англетер».

Спустя еще два года для Айседоры тоже все будет кончено. 14 сентября 1927 года, находясь в Ницце, она отправится на прогулку в открытом автомобиле, и ее длинный шарф намотается на ось колеса.

По одной из легенд, последними словами Дункан была фраза: «Прощайте, я иду к своей любви».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.