В ТРЕХ ВЕРСТАХ ОТ ГОРОДА САНКТ-ПЕТЕРБУРГА

В ТРЕХ ВЕРСТАХ ОТ ГОРОДА САНКТ-ПЕТЕРБУРГА

…Был этот блеск.

И это

                тогда

                       называлось Невою.

В. В. Маяковский

В. Белинский писал в 1844 году:

«Петербург оригинальней всех городов Америки, потому что он есть новый город в старой стране, следовательно есть новая надежда — прекрасное будущее этой страны».

Лучше всех понимали Петербург те люди, которые предвидели будущее и которых за это называли мечтателями.

Мало кто понимал Петербург.

Он заслонен был сегодняшним днем, его чиновной суетой и парадами.

Про петербургского художника Гоголь писал в ранних своих повестях:

«Он никогда не глядит вам прямо в глаза, если же глядит, то как-то мутно, неопределенно… Это происходит оттого, что он в одно и то же время видит и ваши черты, и черты какого-нибудь гипсового Геркулеса, стоящего в его комнате; или ему представляется его же собственная картина, которую он еще думает произвесть».

Но художники Петербурга к середине столетия уже научились видеть шире. Античные статуи перестали заслонять мир.

Санкт-Петербург — город великолепный, стоящий на великой реке. По Невскому проспекту ездят лаковые кареты с кучерами в красных ливреях, бегут чиновники, похожие на офицеров, а офицеры чем-то напоминают самого Николая Первого.

Но есть в столице кварталы, где не увидишь ни карет, ни расшитых золотом мундиров. В кварталах этих живут бедняки, потерявшие надежду на счастье.

Там жила и Параша, героиня поэмы Пушкина «Медный всадник».

Как, верно, помнит читатель, Параша в поэме не появляется. Только описывается место, где она жила:

…близехонько к волнам,

Почти у самого залива —

Забор некрашеный, да ива,

И ветхий домик…

Тот домик смыло наводнением в 1824 году. Значит, прошло уже почти четверть столетия.

Этот край города остался таким глухим, что туда не брались отвезти седока извозчики.

Петербург — город ветра, город моря и нужды. За желтым Адмиралтейством, за широкой Невой с высоконосыми зелеными яликами лежал Васильевский остров; он начинался колоннами Биржи, круглой набережной, двенадцатикрышным университетом, потом шел уступами линий и кончался отмелями; вот тут и есть Галерная гавань.

Это очень далеко, если ехать из города, но Федотову туда было близко.

Пойдемте по Среднему проспекту. Все тише, все спокойнее становится вокруг, за 7-й линией каменные тротуары сменяются деревянными мостками. За 12-й линией уже не попадаются извозчики. Дальше — казармы Финляндского полка, потом поле с неровным лесом в глубине; из леса выглядывают главы церквей. В этом лесу под деревьями вместо кустов памятники с крестами и просто кресты — это Смоленское кладбище. Деревянные мостки стали совсем гнилые. Спокойнее идти посередине улицы.

Федотов часто ходил, думая о своем, в сторону Галерной гавани.

Полосатое бревно шлагбаума. У шлагбаума скучает караул. За шлагбаумом — бледное море, бледное небо, и между ними, связывая их, скользит серо-белый парус лодки. Справа ряд домиков — это Галерная гавань. Домики окрашены дождем в серый цвет. Домики в три окна, крыши на них желтые или зеленые, но не от краски, а от мха. На домиках надписи красной краской: «Сей дом должен быть уничтожен в мае 1837 года» или «Сей дом простоять может до 1839 года».

Но даже начальство иногда ошибается: давно прошли указанные сроки, много раз волны проходили через Галерную гавань, а дома все стоят.

Тихо. Тишина улиц, заросших травою, нарушается только криками гусей.

Федотов любил ходить по улицам Галерной гавани. Живут здесь попросту: по улицам ходят в халатах, заборы везде рогожные, и вокруг так тихо, что из домика в домик переговариваются жители, не повышая голоса.

Говорили: здесь, недалеко от моря, зарыты казненные декабристы. Сюда ходил Федотов, а возвращаясь из Галерной гавани, заходил к чиновникам.

Однажды Федотов сидел в гостях. К хозяину дома пришел сын и сказал:

— Вода на улице!

Открыли окна. В самом деле, в Петропавловской крепости слабо бухала пушка, ветер относил звук к городу — туда, к Смольному собору.

Вода прибывала. Подождали еще полчаса.

Хозяин встал, взглянул в окно — вода плескалась у крыльца, как будто собираясь запросто прийти в гости.

Хозяин взглянул на гостя торжествующе и сказал:

— Недаром я в этом году не сажал капусты! Господа, кто хочет ехать ловить дрова?

Сын, закатав штаны, вывел из сарая лодку и подвел ее, как коня, к крыльцу.

Буря гнала волны навстречу выстрелам Петропавловской крепости.

В часы бури Нева течет обратно, течет к корням дубов Летнего сада и наполняет каналы, выравнивая их с краем тротуаров.

Буря гнала лодку в город; слева проплыли тяжелые колонны Горного института; на уступах лестниц чугунные статуи не то борются друг с другом, не то выносят друг друга из воды. Другая статуя подняла руку, как будто умоляя о спасении. Город плавал в воде, как большой сервиз в лоханке.

Волны приходили к ногам Нептуна, сторожившего Биржу.

Федотов беззаботно греб.

Волна подгоняла лодку в корму.

Федотов сказал:

— Все это не очень похоже на рисунок Егорова, изображающий наводнение в тысяча восемьсот двадцать четвертом году как катастрофу, застигнувшую купидонов во время купанья.

Тонул город, суровый и прекрасный.

В сторону от наводнения, по небу в сторону дудергофских высот, как беженцы с пожитками, бежали горбатые облака.

Лодка плавала среди бури всю ночь. К утру переменился ветер.

На берегу, на мокрой площади, на просыхающем граните скалы, как победа великого города над стихией, как победа мысли над страданиями, как победа искусства, скакал медный всадник.

Улицы были измыты наводнением, вода подняла торцовые набережные и сложила на Невском баррикады: как будто город уже готовился к революции.

Вода билась у крутых лестниц набережной бессмертного города.

Гуси кричали на обновленных лужах среди зеленой травы. На улицах лежал мокрый тростник.

Хозяйки в мокрых печах разводили дымный огонь.

Нева бежала, еще вся в пене, навстречу морю и будущему.

К утру, когда вода порозовела и начала спадать, лодка возвращалась к Галерной гавани, таща за собой тяжелую, мокрую связку бревен и досок.