Последний вечер

Последний вечер

Собрание закончилось. Новый командир в сопровождении капитана Корзинина покинул зал. Следом ушли старший лейтенант Пашкин, командиры батарей. Все спешили, одни на коновязь, другие к месту посадки в автомобили. Гаранин, Поздняков — где они?

— Товарищ лейтенант,— окликнул меня дневальный по КПП,— вас зовет командир третьей батареи, он там... много уезжают, уже в седлах.

За воротами топчатся на месте всадники. Командир дивизиона с командирами батарей отправлялся на ужин в городской ресторан. Лейтенант Величко придержал коня.

— Сдаете карту? Заодно передайте и мою, я договорился с начальником штаба. Взамен вашей русско-польской требуйте себе новую,— он пустил коня рысью.

Уже знакомый мне техник-интендант, заведовавший делопроизводством секретной части штаба, осмотрел карты — командира батареи и мою. Скрипнула крышка кованого сундука. Вместе мы рылись в рулонах. Я подбирал листы по номенклатуре, потом клеил. Работа закончена.

В казарме было полно людей. По распорядку дня — свободное время. Дежурный по батарее сообщил:

— Командир батареи лейтенант Величко приказали передать, что приедут только завтра после обеда, к четырнадцати часам, что вы остаетесь старшим... Когда вы уедете, за командира батареи будет младший лейтенант Поздняков... Он на речке... и младший лейтенант Гаранин там.

Люди занимались каждый своим делом. Писали письма, чинили одежду и т. д. У меня не было причин задерживаться в казарме. Я прошел к воротам КПП. У стены подседланные лошади, доносится шум, разговоры. Продолжался отъезд в город.

Дневная жара спадала. Небосвод в западной части, все больше окрашивался в золотистые тона. Солнце клонилось к закату.

На углу манежа, где находилась площадка для развода караулов, играл оркестр. Ухал глухо тромбон, заливались кларнеты, отбивал ритм барабан. Звучала задорная мелодия польки. Разговоры о войне, моя карта с пометками, поездка в город — все отошло прочь и позабылось в радостном пении труб.

Косари на лугу за речкой прекратили работу. О становились возы, груженные сеном. Крестьяне слушали оркестр.

По дороге со стороны Хотячева в облаке пыли шла ко колонна пехоты. За спиной ранцы из телячьей кожи, охваченные скатками, длинная трехлинейка «на ремень». Густо запыленные пехотинцы при виде монастыря ободрились. Головная рота запела звонко и дружно:

Расцветали яблони и груши, Поплыли туманы над рекой...

Дирижеру нашего дивизионного оркестра чуждо было тщеславие, свойственное его симфонической братии. Он взмахнул рукой, и мелодия оборвалась. Умолк оркестр. Трубачи чтили солдатский обычай. Когда пехота поет, музыканты слушают.

Красиво и четко шла пехота. Позабыта усталость. Зачем жалеть силу? Это — чудесный дар. Чем больше тратить, тем больше она прибывала. Дух единства возвышал пехотинцев; строю тверже становился шаг. Пехота дорожила славой своего имени.

У ворот кто-то подал команду «смирно!». Всех касается. Устав требовал уважения. Всякий военнослужащий обязан приветствовать строй, будь он в движении или на месте.

Прошли походным шагом, одна за другой, три роты, затем еще три. Мимо ворот и дальше по дороге к мосту через Лугу — две батальонные колонны.

На место развода прибыл караул. Подтягивались отдельными группами лица внутреннего наряда, по парку и коновязи.

Начинался перезвон церковных колоколов в городе. Издали им стали вторить колокола в ближних селах. Вечерний звон. Там, откуда под звуки встречного марша начинал шествие новый дежурный по части на развод караулов, стоял лейтенант Луценко с видом занятого человека. Сегодня суббота, 21 июня, многие командиры уехали, он заступал в наряд.

Чем заняться мне после ужина? Ехать в город, с кем? На Луценко рассчитывать нельзя. Павлова я не вижу. Вновь грянул оркестр.

Я прошел на коновязь, затем обратно. Ожидать Павлова? Найду ли я дом, где остались мои вещи?

Явились младшие лейтенанты Поздняков, Гаранин. Их задержал замполит. И тот и другой выражали сомнения в том, что общая ситуация изменилась к лучшему. Послабления служебного режима в монастырском гарнизоне продлятся недолго.

На ужин Поздняков пригласил из учебной батареи младшего лейтенанта Безуглого В. И., с ним и Гаранин был в дружбе. До моего приезда Безуглый некоторое время проходил службу в 3-й батарее.

Стали знакомиться. Безуглый собран, ладно держится в седле. Конь его не подходил к Периклу, подымался на дыбы. Нам не сразу удалось обменяться рукопожатиями.

— Завтра воскресенье, выходной день. Кто со мной на танцы? — спрашивал Безуглый.— В бывшем офицерском казино прекрасный оркестр, знаете, на углу улиц Ковельской и Маршалека?

Поздняков и Гаранин отказались. Я готов принять предложение Безуглого, только нужно переодеться.

— Где встретимся? Начало в девятнадцать.

— Тревога улеглась, надолго ли? — неожиданно заговорил Гаранин.

— Улеглась?—спросил Безуглый.— У нас день отдыха, а немцы?

— Да...— протянул Поздняков,— до совещания не было ясности, а сейчас совсем путаница... Что, собственно, изменилось в положении?

— Товарищи командиры, были причины, чтобы ввести состояние боевой готовности, и отменяется оно, надо полагать, не без оснований,— возразил Гаранин.

— Какие такие причины? — Поздняков придержал кобылицу.— Прочтите, что пишут сегодня газеты «Правда» и «Красная звезда»...

— Лейтенант Величко критически смотрит на сообщение печати... я с ним согласен.

— Ну, тогда... не знаю, но основания должны быть.

— Командир дивизиона не ответил на вопрос лейтенанта Криклия... боевая готовность отменяется, и все,— Гаранин поддерживал Позднякова.

— Не ответил, потому что он сам не уверен. И приказал с двадцати трех часов командирам быть по одному в каждой батарее... Как бы чего не случилось...

— Да, неверно, так,— произнес в сомнении Безуглый.— В третьей Поздняков?

— А у вас, в учебной батарее?

— Новый, лейтенант Адаменко, командир четвертого взвода.

Из дальнейшего разговора выяснилось, что точка зрения всех трех младших лейтенантов совпадала. Отмена боевой готовности недолговременна. Наступил период летних лагерных сборов. Наши части уйдут из мест постоянной дислокации. Но что предпримут немцы?

...Ворота во двор закрыты. В окне свет, лаяла собачонка. Поздняков распахнул калитку, поднялся по ступенькам, постучал. Дверь отворилась. Белая скатерть, стол уставлен блюдами. Холодные, горячие закуски. Посредине — букеты полевых цветов. Хозяйка зарделась, польщенная похвалой младших лейтенантов, переставляет без надобности приборы с места на место. По ее мнению чего-то на столе недоставало.

Поздняков неотступно следовал за молодой женщиной. Но сегодня ему, кажется, не везло. Хозяйка относилась с предпочтением к Гаранину.

У забора беспокойно всхрапывали кони. Залаяла собачонка, тявкает не переставая. Раздался стук, и неожиданно появилась панна Зося. Позади следовал с непроницаемым лицом пан Ян.

Панна Зося была удивлена не меньше нас, взглянув на праздничный стол.

__ Так-то вы скучаете... по мне,— укоризненно покачала она головой.— Такой час... веселитесь... по какому случаю? Поздняков объяснил причину торжества: — Наш товарищ прибыл в батарею, полагается по офицерскому обычаю отмечать такое событие... частным образом.

Панна Зося обошла стол. Поздняков представил Безуглого, тот встал, поклонился,

— А вы? — обратился Поздняков к девушке.— Снялись с позиции... уехали как по команде... А теперь что же, объявлен отбой?

— Цо то ест отбой? — в свою очередь спросила девушка. Когда Поздняков объяснил, она с грустью ответила: — К сожалению, нет... завтра будет война... Езус Мария...

Все заняли места за столом. После второй рюмки пан Ян завел речь о войне и стал сокрушаться по поводу поражения Польши. Он прежде жил великолепно... а теперь? Деятельные удачливые люди влачат жалкое существование, но, по- крайней мере, пан Ян знает почему. Немецкая армия не могла бы покорить Польшу, если бы на помощь немцам не пришли «Советы», они атаковали с тыла.

Наглая ложь. Младший лейтенант Безуглый напомнил коммерсанту широко известные факты. К войне Польша не была подготовлена. Надежды на помощь со стороны Франции и Англии не оправдывались. Во Франции господствовали пацифистские настроения. Правительство проявляло трусость во внешней и внутренней политике. Воевать народные массы не хотели. Гитлер отверг ультиматум союзников Польши, и она осталась одна, обреченная заранее на поражение.

Коммерсант начал возражать. В Силезии, по его словам, существовала цепь польских крепостей. Укрывшись за их стенами, польское войско рассчитывало задержать немецкие армии до вступления в войну союзников, но сражаться одновременно на западе и востоке было невозможно.

— Польская армия была разгромлена до похода наших войск,— напомнил Поздняков.— По своей организации и оснащению она стояла на уровне двадцатых годов. Главная роль отводилась кавалерии. Современные виды вооружения — танки, авиация — существовали в состоянии зародыша. Польская армия не имела никаких шансов противостоять вермахту.

Доводы младшего лейтенанта Безуглого, возможно, новая рюмка заставили пана Яна согласиться.

— Когда заходит речь о поражении,— сокрушенно говорил он, — я чувствую себя поляком более, чем когда-бы то ни было... Боже всемогущий, отчизна повержена в прах... унижена врагами...

— У Польши только один враг,— уточнил Безуглый,— тот, кто ее оккупировал.

— А почему оккупировал?! — возмутился коммерсант.— Да, пан поручик... почему?

— В результате поражения... Польская армия была слабее немецкой.

— Нет, то все не так... Бог свидетель,— пан Ян понес околесицу.

Желая отвлечь внимание, Поздняков упомянул Клаузевица.

— Во всякой войне, справедливой и несправедливой, моральный фактор играл решающую роль. В мыслях солдата превыше жизни — верность присяге и долгу.

Пан Ян истолковал слова младшего лейтенанта как укор польским жолнежам, которые будто сражались без воодушевления, не веря в победу. Пан Ян снова взбеленился.

— Поляки... храбрые солдаты,— Безуглый пытался успокоить вспыльчивого коммерсанта,— никто не сомневается в этом. На Эльстере Понятовский...— он привел эпизод периода наполеоновских войн.

Подвиг, совершенный польской кавалерией в 1914 г., смирил пана Яна. Он примолк, но ненадолго. Поздняков неосторожно перевел какое-то выражение хозяйке, и опять мир был нарушен. Препирательства закончились тем, что пан Ян выпил еще одну рюмку и покинул стол. Ушла вслед за ним и панна Зося. Вскоре она вернулась и сообщила, что ее жених приносит извинения, в селе у него дела.

Разговор раз за разом возвращался к войне. Хозяйка была уверена, что поручикам известна истина, но они скрывают ее от «бедных цивильных жителей». Ужин шел вяло. Чтобы поддержать настроение, младшие лейтенанты принялись ухаживать за женщинами. Панна Зося, улыбаясь, грозила пальцем Позднякову, а раскрасневшаяся соседка неуверенно возражала Гаранину:

— То не вольно, пан поручик.

Около полуночи возвратился пан Ян. Объяснялся коммерсант намеками, женщины его не понимали. Со двора слышалось бормотание кучера, лошади позвякивали колокольчиками. Пан Ян торопился. Панна Зося с видимой неохотой последовала за женихом. Она не прочь была остаться.

С легким скрипом экипаж развернулся и укатил со двора. Десятый раз хозяйка произнесла «до видзеня». Платочек панны Зоей мелькнул светлым лоскутком и пропал в темноте. Никто больше не хотел ни есть, ни пить. Ужин закончился.

За порогом стояла ночь. Кони похрапывали, переминались. Гаранин толкал свою лошадь, она не шла, но шенкели заставили ее протиснуться в узкую калитку. На крыльце ждала в свете лампы младшего лейтенанта хозяйка, чтобы проститься.

Село спит. Его не тревожил ленивый лай собаки вслед трем всадникам. Улица пустынна, стучат копыта. — Стой! Кто едет? — нарушил тишину окрик. Восточную окраину села патрулировал дозор.— Стой! Стрелять буду! Глухо застучали затворы карабинов. Один дозорный бросился к дереву, другой стоял, как пень, в десяти шагах. Поздняков недоволен поведением своих подчиненных. Он сам инструктировал ночную стражу. Вначале следовало обоим залечь. Дозорные обнаружили себя.

— Стой! Не двигаться! — потребовал дозорный. Кажется, он узнал с кем имеет дело.— Пароль!

— Ах... так вам еще пароль?! — Поздняков послал вперед лошадь.— Ложись!

Знакомый голос освежил память дозорных. Занял позицию и тот, что сплоховал. Поздняков подозвал обоих, осмотрел драгунские винтовки. Патроны досланы в патронники. Дозорные серьезно относились к своим обязанностям. Это примирило командира взвода управления. — Я поговорю с вами завтра, когда смена? Поздняков сказал еще несколько напутственных слов дозорным.

— Как вы долго объясняетесь с ними! — встретил Позднякова Гаранин.— Учите людей на занятиях.

— Мы обязаны учить непрерывно и во всякое время,— ответил Поздняков.

Кони перешли на рысь. В стороне парка крик, слышатся выстрелы, один, другой.

Я думал: ехать в город? Ночь, адрес дома я не знаю, да и зачем мне вещи? У Позднякова и Гаранина другое дело, семьи.

В зашторенном окне дежурного по КПП мерцал свет. Обозначились ворота. Я не хотел объясняться и спросил младших лейтенантов:

— Кто из нас старший?

Безуглый промолчал, а Поздняков и Гаранин отвечали: — Вы, конечно.

— В таком случае все вы отправляетесь в город. Это... приказание. В батарее остаюсь я.

Поздняков стал возражать, но слабо. Право старшинства к нему переходило после моего отъезда. Сделав вольт направо, он остановил лошадь в ряду с Гараниным и Безуглым.

— Коновод, где вы? Отправляйтесь вперед к повороту,— крикнул Гаранин, и младшие лейтенанты ускакали в темноту.

— Счастливо оставаться...— донеслись вразнобой их голоса.

Перикл рвался вслед, дергал поводья. За парком на окраине Зимно лаяли собаки. В стороне мельницы тоскливо завывал филин. Стук копыт затих.

Я провел Перикла в одну сторону, в другую и передал дневальному. Дежурный по дивизиону лейтенант Луценко тренировал лиц наряда в обращении с входной дверью. Мимо проследовала смена караульных.

Луценко приостановил занятия и стал изображать сцену из курсантской службы. Как-то он и я — два курсанта — возвращались из городского увольнения. Я пропустил Луценко — минута в минуту — вперед и готов был сам перешагнуть порог, но дежурный по училищу вернул обратно. Mнe вменялось опоздание из городского увольнения. Меньше чем на полминуты. «Товарищ курсант, срок не имеет значения, факт опоздания налицо. Я не следователь, а командир»,— ответил мне дежурный по училищу лейтенант Шарейко..

— У вас еще есть в запасе время,— сказал Луценко,— до отбоя две минуты...

Я не находил в этой сцене ничего забавного.

Входная дверь открылась. Хлынул свежий воздух. С потолка свисали две-три лампы, разгоняя темноту длинного коридора. Я поднялся в спальное помещение 3-й батареи. На койках безмятежно спали люди. Старший сержант Проценко — дежурный по батарее — доложил, что происшествий не произошло, личный состав находится на отдыхе.

В батарейной канцелярии темно и пусто. Я открыл створки окна, лег, не раздеваясь, на диван. Так закончился в моей жизни этот последний мирный день и наступил новый — день войны. На листике настенного календаря — 22-е июня. Стрелки показывали 0 часов 30 минут.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.