Глава девятая. От «Свадьбы» до «Золушки»

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава девятая. От «Свадьбы» до «Золушки»

От странной лирики,

где каждый шаг — секрет,

Где пропасти налево и направо,

Где под ногой, как лист увядший, слава,

По-видимому, мне спасенья нет.

Анна Ахматова. «От странной лирики…»

1943 год для воюющей страны стал годом перелома. До мая 1945 года оставалось два долгих года, но превосходству немецкой армии под Сталинградом уже был положен конец. Немцы еще соберут силы для наступления в районе Курска, но снова потерпят поражение…

В феврале во Дворце спорта в Берлине рейхсляйтер Йозеф Геббельс, руководитель Управления пропаганды рейха, произнес знаменитую многочасовую речь о тотальной войне, забыв о том, что словами делу не помочь…

В глубоком тылу фашистов, в Варшаве, 19 апреля вспыхнуло антифашистское восстание в гетто…

А в Москву поспешили вернуться из эвакуации толпы актеров, истосковавшихся по настоящей работе. Они были голодны, плохо одеты, но полны энтузиазма. Режиссеру Исидору Анненскому для своего нового фильма «Свадьба», снятого по мотивам чеховских произведений, удалось собрать блистательную труппу, в которую вошли Алексей Грибов, Фаина Раневская, Зоя Федорова, Эраст Гарин, Николай Коновалов, Михаил Яншин, Сергей Мартинсон, Вера Марецкая, Осип Абдулов, Николай Плотников, Сергей Блинников, Владимир Владиславский, Лев Свердлин, Михаил Пуговкин… В роли сварливой жены доктора в «Свадьбе» дебютировала Татьяна Пельтцер.

Анненский уже имел некоторый постановочный опыт. Зрителям запомнилась его дипломная работа — короткометражный фильм «Медведь», снятый по одноименному рассказу Антона Павловича Чехова. Вторым обращением к творчеству великого писателя стал фильм «Человек в футляре», где в роли жены инспектора снялась Фаина Раневская.

Фаина Георгиевна хоть и критиковала Анненского за слишком вольное обращение с первоисточниками — творениями Чехова, но в фильме сниматься согласилась. Ей досталась роль матери невесты. Актриса блистательно воплотила на экране образ, по собственному признанию, знакомый ей еще со времен детства, по Таганрогу.

Раневская говорила, что, читая «Свадьбу», она ни разу не улыбнулась: «Свадьба» — личная трагедия Чехова, ибо он страдал, когда встречался с пошлостью и мещанством».

О съемках в «Свадьбе» она вспоминала без удовольствия, называя их «моя Голгофа!».

Снимали «Свадьбу» в голодной военной Москве, и конечно, на счастье Раневской, снимали только по ночам, потому что днем в студии работали документалисты. Гримировались актеры под зонтиком, потому что с потолка вечно капало. В павильоне у Анненского царил бардак, или, выражаясь культурно — хаос, где каждый творил то, что взбредало ему в голову.

Актеры у доброго режиссера то и дело пороли отсебятину. Надо отметить, что к «отсебятине» Фаина Георгиевна относилась неоднозначно. «Дописать», или того хуже — «переписать начисто» какого-нибудь там Билль-Белоцерковского или, к примеру, Евгения Шварца было для нее делом обычным. Она делала это часто, умело и с удовольствием.

Но — Чехов… Дело не в том, что он был ее земляком, нет. Чехов — Классик. Чехов помимо рассказов и повестей писал Пьесы. Автор «Вишневого сада», «Трех сестер» и «Чайки» был Величиной, был Святыней, был ее Идеалом.

Антона Павловича Чехова потомки прежде всего помнят как писателя, а уже после — как драматурга. Скорее всего, это вызвано тем, что по объему его «драматургическое наследие» уступает «общелитературному». Хотя по силе, по эмоциональности, по экспрессии — превосходит.

Как писал в своей книге о великом писателе Анри Труайя: «Сто раз он клялся бросить театр, называя драматическую форму — в отличие от повествовательной, «законной жены» — «эффектной, шумной, наглой и утомительной любовницей». И столько же раз возвращался к нему, зачарованный самой трудностью задачи. Искусство театра давало ему возможность прямого, почти телесного контакта с публикой. Он видел в драматургии своего рода состязание между автором, растворившимся в персонажах, и зрителем, который, слушая звучащие со сцены реплики, должен позабыть о собственных проблемах и жить заботами этих персонажей. Эта борьба за душу зрителя, это насилие над полным людей залом опьяняли куда сильнее, чем скромное удовлетворение романиста, работающего за закрытой дверью своего кабинета. К тому же благодаря Ольге он постоянно был в курсе театральной жизни и, записывая на бумаге то, что говорили герои пьесы, знал уже, какому актеру они предназначены, и слышал его голос».

Свою первую фразу «под Чехова» в фильме «Человек в футляре», придуманную, чтобы «озвучить» бессловесную жену инспектора гимназии, Раневская произнесет лишь с благословения вдовы писателя, Ольги Леонардовны Книппер-Чеховой.

Костюмерной у актеров не было, машин им также не давали. Как-то раз в пять часов утра Раневская с актрисой Верой Марецкой, которая играла в «Свадьбе» акушерку Змеюкину, шли по пустым московским улицам в длиннополых платьях. По меткому выражению Раневской, они выглядели «как две сумасшедшие, сбежавшие из прошлого века».

Снимали картину в лихорадочной спешке, так как ее надо было сдать к сорокалетию со дня смерти Чехова. «У нас же и из годовщины смерти могут сделать праздник», — не преминула подпустить шпильку Раневская.

Несмотря на все сложности, фильм получился веселым, искрометным, немного озорным. Как раз таким, какой был нужен зрителям, желавшим хотя бы на полтора часа оторваться от суровой военной действительности. Страна с удовольствием повторяла вслед за полюбившимися ей героями:

— А тигры в Греции есть?

— Есть, в Греции все есть.

— Махайте на меня, махайте!

— Они хочут свою образованность показать и всегда говорят о непонятном.

— Не тыкай вилкой в омары — это для генерала поставлено.

— Больше всего на свете я люблю статных мужчин, пирог с яблоками и имя Роланд.

В роли грека-кондитера Харлампия Спиридоновича Дымбы с его неизменным «Есть, в Греции все есть» снялся блестящий актер Осип Абдулов, любимец зрителей и главный пират отечественного кинематографа, сыгравший Джона Сильвера в фильме «Остров сокровищ».

Отношение Осипа Наумовича Абдулова к кинематографу было двойственным. Он страстно любил кино как зритель, но никогда не был доволен собственной игрой. Он говорил: «В театре мне приходилось играть разные роли, в том числе и хороших, обаятельных людей. В кино же меня приглашали главным образом на роли вредителей, злодеев, пиратов. Я всегда старался их очеловечить, избегать сплошной черной краски».

Воспоминания Фаины Раневской об Осипе Абдулове, своем партнере по сцене, проникнуты теплом и признательностью: «Я его нежно любила. Тоскую и скучаю по нем по сей день. За многие годы жизни в театре ни к кому из актеров не была так привязана. Это был актер редкостного дарования и необыкновенной заразительности. Играть с ним было для меня наслаждением… Осип Наумович уговорил меня выступить с ним на эстраде. С этой целью мы инсценировали рассказ Чехова «Драма». Это наше совместное выступление в концертах пользовалось большим успехом. Как ошибочно мнение о том, что нет незаменимых актеров. Когда не стало Осипа Наумовича, я через некоторое время начала играть с другими партнерами, но вскоре прекратила выступать в этой роли. Успеха больше не было. И все роли, в которых прежде играл Осип Наумович, в исполнении других актеров проходили незамеченными. Зрители знали и любили Осипа Наумовича Абдулова по театру, кино, эстраде. Мне посчастливилось часто видеть его в домашней обстановке. Обаяние его личности покоряло меня. Он любил шутку. Шутил непринужденно, легко, не стараясь рассмешить. За долгую мою жизнь я не помню никого, кто так мог без малейшего усилия шуткой привести в радостное, хорошее настроение опечаленного друга. Как актер он обладал громадным чувством национального характера. Когда он играл серба — был подлинным сербом («Министерша»), подлинный англичанин — «Ученик дьявола», подлинный француз — «Школа неплательщиков», подлинный грек — «Свадьба» Чехова. Вспоминаю его великолепное исполнение роли Лыняева в спектакле «Волки и овцы», Сорина в чеховской «Чайке». Эта работа особенно взволновала меня. Какая глубокая печаль уходящего, никому не нужного старика была показана им в этой роли! С какой мягкостью и вдохновением он ее играл!

Я часто сердилась на Осипа Наумовича за то, что он непосильно много работает, не щадя себя. Он объяснял мне свою кипучую деятельность потребностью постоянного общения со зрителем. Он на все мои нападки неизменно отвечал: «В этом смысл моей жизни». Однажды после окончания ночной съемки в фильме «Свадьба» Чехова, где он чудесно играл Грека, нам объявили, что машины не будет и что нам придется добираться пешком домой. Осип Наумович сердился, протестовал, долго объяснялся с администратором, но, тут же успокоившись, решил отправиться домой, как был — в гриме: с черными усами и бровями, в черном парике и турецкой феске. По дороге он рассказывал мне какую-то историю от лица своего Грека на языке, тут же им придуманном, свирепо вращал глазами и отчаянно жестикулировал, невероятно пугая идущих на рынок домашних хозяек. Это была не только озорная шутка, это было творчество, неуемный темперамент, щедрость истинного таланта. Наша прогулка продолжалась бы дольше, если бы изумленный нашим видом милиционер категорически не потребовал, чтобы мы немедленно отправлялись домой!

В гастрольных поездках, возвращаясь со спектакля, мы обычно ужинали у меня в номере. После ухода Осипа Наумовича, одна, вспоминая его рассказы, я долго хохотала, как филин в ночи, приводя в недоумение дежурную горничную. Осип Наумович шутил, уверяя меня, что наши ночные беседы его «скомпрометировали» и будто он даже слышал, как дежурная горничная сокрушалась, что у него старая жена!..

Отказывать он не умел, был уступчив, без тени зазнайства. Куда бы нас ни звали выступать в сборных концертах, охотно давал согласие, а потом с виноватым видом говорил: «Дорогая, еще два шефских концерта, только два», — и мы мчались куда-то очень далеко. Я сердилась, жаловалась на усталость, он утешал меня тем, что это «полезная» усталость.

Помнится, как в день спектакля режиссер попросил его заменить внезапно заболевшего актера. Было это на гастролях во Львове, стояла нестерпимая жара. Мы поехали в парк; там, укрывшись в тени, он читал роль, боясь, что не успеет ее выучить к вечеру. Я подавала реплики. Волнуясь, как школьник перед экзаменом, он говорил текст роли, стараясь его запомнить. Глаза у него были детскими, испуганными, а ведь он был прославленным актером! Сыграл он экспромтом, сыграл превосходно, только утром жаловался на сердце, которое всю ночь болело. И сколько подобного было в его жизни!»

В 1945 году Фаина Георгиевна снялась у режиссера Семена Тимошенко в музыкальном фильме «Небесный тихоход». Раневская сыграла роль профессора медицины. В фильме рассказывается о том, как три друга, офицеры-летчики, поклялись не влюбляться до конца войны, чтобы все свои силы отдать приближению победы. Но судьба свела их с летчицами женской эскадрильи. Соперничество, как это часто бывает, переросло в любовь. Все три друга, один за другим, изменили данной клятве… Своим названием фильм обязан тому, что после тяжелого ранения один из главных героев — летчик Булочкин, вынужден летать не на скоростном истребителе, а на «тихоходе» У-2. Привыкший к опасностям воздушных боев, бывший пилот истребителя Булочкин с трудом привыкает к «спокойной» жизни. Разумеется, он проявит себя и на «тихоходе».

После реставрации ленты в 1970 году героиня Фаины Раневской почему-то заговорила чужим голосом. Видимо, реставраторы сочли, что профессор слишком сильно картавит. Можно представить себе, как было обидно актрисе…

«Небесный тихоход» подарил народу несколько крылатых фраз, правда, на сей раз без участия Раневской:

«Первым делом — самолеты! Ну а девушки? А девушки — потом!»

«За бесстрашного истребителя, мастера беспарашютного спорта!»

«Это ехидна в шлеме, воздушный иуда!»

«Стулья гостям, кресло мне!»

«Легче Медного всадника в ЗАГС свести, чем одного из нас!»

«Вот если б у вас еще пушечка была такая, как вы мне отливаете, вы бы его точно сбили».

«Я думала, вы — ас, а вы «у-два»’c…»

«— А где же тело?

— Здесь тело!»

А еще в фильме прозвучали песни, полюбившиеся нескольким поколениям: «Перелетные птицы» и «Пора в путь-дорогу».

«Пора в путь-дорогу,

Дорогу дальнюю, дальнюю, дальнюю идем,

Над милым порогом

Качну серебряным тебе крылом…

Пускай судьба забросит нас далеко, пускай!

Ты к сердцу только никого не допускай!

Следить буду строго,

Мне сверху видно все — ты так и знай!»

Короче говоря, эта картина запомнилась зрителям как сама по себе, так и благодаря эпизоду с Фаиной Раневской.

В 1946 году режиссер Илья Фрэз пригласил Раневскую на роль бабушки в своем дебютном фильме «Слон и веревочка», снятом на студии «Союздетфильм» по сценарию Агнии Барто.

Из книги Глеба Скороходова «Разговоры с Раневской»:

«— …Я дважды снималась не с девочкой, а с живым чудом — с Наташей Защипиной. Вы знаете эти картины — «Слон и веревочка» и эта самая — «У них есть Родина».

Я сначала боялась за Наташу, все актеры боятся играть с детьми: они ведь не играют, а живут, так верят в происходящее, что разоблачают любого актера, который такой веры не нашел.

Неожиданно мы подружились. Может оттого, что я вообще не умею сюсюкать и говорила с Наташей как со взрослой. А ей было шесть! Кроха!.. Она приходила ко мне в уборную и наблюдала, как меня гримируют.

— Тебе интересно играть мою бабушку? — спрашивала.

— Интересно.

— А ты меня уже любишь? — снова спрашивала она, когда мне натягивали парик.

— Я тебя всегда люблю, — говорила я.

— Но теперь, когда ты уже моя бабушка, сильнее?..»

Наташа, теперь уже Наталья Александровна Защипина, впоследствии стала актрисой Московского академического театра Сатиры, где и служит до сих пор.

В 1947 году Фаина Раневская снимается сразу в двух фильмах. В «Весне» Григория Александрова она играет эпизодическую роль Маргариты Львовны, тетушки главной героини.

Первоначально героине Раневской в сценарии отводился лишь один эпизод, в котором Маргарита Львовна подавала завтрак своей племяннице, которую играла Любовь Орлова. Фаине Георгиевне уже доводилось сниматься вместе с Орловой — в фильме «Ошибка инженера Кочина».

Александров любил снимать известных актеров и всегда шел им навстречу. «Можете сделать себе роль», — сказал он Фаине Георгиевне. Та согласилась и «сделала» роль! На просмотрах этой скучноватой вялой комедии публика в зрительном зале оживлялась лишь при появлении на экране Фаины Раневской и Ростислава Плятта.

Раневская и Плятт… Два этих великих имени часто стоят рядом. Фаина Георгиевна и Ростислав Янович, впервые сведенные вместе судьбой на съемках «Подкидыша», будут всю жизнь вместе сниматься в фильмах, будут играть на сцене одного театра — театра имени Моссовета, где запомнятся зрителям в первую очередь своим блистательным, бесподобным, неповторимым дуэтом в спектакле «Дальше — тишина».

— Я возьму с собой «Идиота», чтобы не скучать в троллейбусе!

— Красота — это страшная сила!

— Скорую помощь! Помощь скорую! Кто больной? Я больной. Лев Маргаритович… Маргарит Львович…

Народный фольклор обогатился новыми фразами «от Раневской».

Григорий Александров был режиссером требовательным. Он не делал исключений ни для кого, в том числе и ни для своей супруги, с которой они всегда общались на «вы» и по имени-отчеству.

В «Весне» сцена, в которой восторженно-взволнованная героиня Орловой лежит на спине в своей комнате, закинув голову, Александров пытался максимально усилить эту сцену, используя для этого все возможные средства. Манипулировал освещением, бесконечно искал новые, нестандартные ракурсы. Только и слышались его возгласы: «Любовь Петровна, еще раз!» В общей сложности Орлова несколько часов пролежала в заданном положении, не меня позы и не жалуясь на усталость, пока сцена не была снята.

Фаина Георгиевна была благодарна Александрову и его жене Любови Орловой за то, что они взяли ее на съемки, проходившие в Праге, на киностудии «Баррандов», бывшей немецкой студии, оснащенной превосходной техникой и оборудованной роскошными павильонами. Фаина Раневская впервые за все время Советской власти попала за границу.

На съемках «Весны» Фаина Раневская и Любовь Орлова подружились. Вот письмо, написанное Орловой в сентябре 1947 года из Венеции, где они с мужем представляли свое детище на международном кинофестивале:

«Дорогая Фаина Георгиевна!

…Вчера закончился фестиваль. «Весна» получила премию. На Ваших кусках очень смеялись. Вы чудная актриса, и я Вас очень люблю… Венеция с водяными улицами меня не устраивает для жизни. Завтра едем в Милан и Флоренцию. Затем в Рим. Думаю, числа 1-ого будем в Москве, если не поедем во Францию. Впечатлений очень много. Все Вам расскажу при встрече. Целую Вас, дорогая. Гриша тоже Вас целует. Самый сердечный привет от нас Павле Леонтьевне. Ваша Л. Орлова. 16.IX.47. Венеция».

После смерти Орловой Фаина Георгиевна напишет: «Любовь Орлова! Да, она была любовью зрителей, она была любовью друзей, она была любовью всех, кто с ней общался. Мне посчастливилось работать с ней в кино и в театре. Помню, какой радостью для меня было ее партнерство, помню, с какой чуткостью она воспринимала своих партнеров, с редкостным доброжелательством. Она была нежно и крепко любима не только зрителем, но и всеми нами, актерами. С таким же теплом к ней относились и гримеры, и костюмеры, и рабочие — весь технический персонал театра. Ее уход из жизни был тяжелым горем для всех знавших ее. Любочка Орлова дарила меня своей дружбой, и по сей день я очень тоскую по дорогом моем друге, любимом товарище, прелестной артистке. За мою более чем полувековую жизнь в театре ни к кому из коллег моих я не была так дружески привязана, как к дорогой доброй Любочке Орловой».

После «Весны» Раневская снялась у Григория Александрова еще раз — два года спустя. В фильме «Встреча на Эльбе» ей досталась роль алчной американской генеральши Мак-Дермот. Сюжет агитки, снятой любимым режиссером Сталина, можно выразить одной фразой: советские люди хотят мира, а вот в Америке это желание разделяют далеко не все. Раневская снова сыграла «характерный типаж», несмотря на то, что никогда не видела американских генеральш.

Вторым фильмом Раневской в 1947 году стала «Золушка». Добрая старая сказка…

«Золушка, или Хрустальный башмачок» Шарля Перро — вечная сказка. В Советском Союзе ее экранизировали… дважды. Сначала фильм «Золушка» с Любовью Орловой в главной роли сняли в 1940 году. Муж Орловой, режиссер Григорий Александров, взял за основу сюжет сказки «Золушка» и адаптировал его к условиям социалистической действительности.

Простая деревенская девушка Таня Морозова на протяжении фильма чудесным образом превращалась из простой (но прошу заметить — сознательной!) ткачихи в некое подобие советской принцессы, а именно — в депутата Верховного Совета СССР. Заодно и замуж выходит за красавца инженера Лебедева, которого играл актер Евгений Самойлов.

Картина чуть было не вышла на экраны под названием «Золушка», но сам товарищ Сталин предложил другое название — «Светлый путь». Само собой — пошел вариант вождя, иначе и быть не могло.

Уже после войны, в 1946 году, Евгений Шварц написал свой вариант старой сказки в качестве основы для сценария фильма, договор на который он подписал с киностудией «Ленфильм» в январе 1945 года.

Идею ему подала режиссер Надежда Кошеверова, женщина талантливая и настойчивая. Она вспоминала: «В сорок четвертом году, возвращаясь из эвакуации, я встретила в Москве Жеймо.[3] Она сидела в уголке — такая маленькая, растерянная… Я взглянула на нее и неожиданно предложила: «Яничка, вы должны сыграть Золушку…» Она немного повеселела, и мы тут же отправились к Помещикову, который заведовал тогда Сценарным отделом в Комитете кинематографии. Возражений у него не было, он только спросил: «А кто напишет сценарий?» И я не задумываясь выпалила: «Шварц». Разумеется, никакой предварительной договоренности с Евгением Львовичем у меня не было, но, узнав о замысле, он тоже им загорелся».

В середине мая 1946 года Кошеверова получила от Шварца первый вариант «Золушки». Пора было готовиться к съемкам, которые проходили в Ленинграде, на киностудии «Ленфильм».

Писать музыку для фильма пригласили Антонио Спадавеккиа, итальянца, родившегося в Одессе и приехавшего в Москву учиться у Сергея Прокофьева. Спадавеккиа был счастлив. Он писал: «Я приходил на съемочную площадку, и мне начинало казаться, будто я сам нахожусь в некоей волшебной стране с ожившими сказочными героями…»

На роль Золушки утвердили Янину Жеймо, Эраста Гарина (сыгравшего жениха в фильме «Свадьба») утвердили на роль Короля, Фаину Раневскую — на роль Мачехи, Василия Меркурьева — на роль Лесничего, отца Золушки.

Янина Жеймо вспоминала: «В сценарии Евгения Шварца «Золушка» героиня просто надевала туфельку по приказанию мачехи. Моя Золушка, как я ее представляла, не могла просто из чувства страха или покорности мачехе исполнить приказание. Я долго просила Шварца дописать фразу, объясняющую согласие Золушки надеть туфельку. Но он считал, что для Золушки, которую любят дети всего мира, ничего не нужно объяснять. Этот поступок ничуть ее не унизит. Вслед за драматургом и режиссеры считали, что нечего заниматься отсебятиной. И тогда я пошла на хитрость. На съемке эпизода с туфелькой Раневская-мачеха начинает льстиво уговаривать Золушку надеть туфельку. Я, Золушка, молчу. Раневская опять обращается ко мне. Я опять молчу. Фаина Георгиевна теряется от моего молчания и неожиданно для всех — и для самой себя тоже — заканчивает фразу: «А то я выброшу твоего отца из дома». То есть говорит то, что мне и нужно было. Моя Золушка соглашается, боясь за отца. Присутствующий в павильоне Шварц принял бессознательную «подсказку» Раневской: «Только вы забыли, Фаина Георгиевна, конец фразы: «…и сгною его под забором». Так родилась в фильме реплика Раневской, отсутствовавшая в первоначальном сценарии…»

Выслушивая похвалы за женскую роль в фильме «Золушка», Фаина Георгиевна неизменно уточняла: «Лучше меня в этом фильме сыграла Янина Жеймо».

Уму непостижимо, как Кошеверовой удалось добиться утверждения Янины Жеймо, чей возраст тогда подходил к сорока годам, на роль юной Золушки! Она не ошиблась — актриса блестяще справилась со своей задачей, донеся до зрителя именно такой образ своей героини, какой был задуман автором и режиссером.

Известного актера Василия Меркурьева на роль Лесничего порекомендовал Шварц. Ему возразили — как, дескать, может сыграть Лесничего актер, недавно снимавшийся в фильме «Член правительства», а до того — в картине «Возвращение Максима»? Негоже лилиям прясть, иначе говоря — не следует после появления на экране в ролях положительных героев, настоящих, как говорится, советских людей, играть труса и подкаблучника, панически боящегося своей злой и сварливой жены.

За Меркурьева вступилась Фаина Георгиевна, очень высоко ценившая его актерское дарование. Поговаривали даже, что у Раневской с Меркурьевым был роман. Достоверных сведений об этом нет, но то, что Фаина Георгиевна искренне симпатизировала Василию Васильевичу, можно судить по ее воспоминаниям: «Известие о кончине Василия Васильевича Меркурьева было для меня тяжелым горем. Встретились мы с ним в работе только один раз в фильме «Золушка», где он играл моего кроткого, доброго мужа. Общение с ним как партнером было огромной радостью. Такую же радость я испытала, узнав его как человека. Было в нем все то, что мне дорого в людях — доброта, скромность, деликатность. Полюбила его сразу крепко и нежно. Огорчилась тем, что не приходилось с ним снова вместе работать. Испытываю глубокую душевную боль от того, что из жизни ушел на редкость хороший большой актер».

Кандидатура самой Раневской сомнений не вызвала. Евгений Львович Шварц и не представлял себе никого другого в роли Мачехи. Он разрешил Фаине Георгиевне «дописывать» и менять текст своей роли так, как ей захочется. За это Раневская платила Шварцу искренней любовью, переходящей порой в обожание.

Елена Юнгер, сыгравшая капризную сестрицу Золушки — Анну, вспоминала: «С Раневской мне выпало счастье сниматься в картине «Золушка». Ее требовательность к себе не имела границ — съежившись где-нибудь в углу, прячась от посторонних глаз, она часто сердито бормотала: «Не получается… Нет, не получается! Не могу схватить, не знаю, за что ухватиться…» Во время съемок Фаина Георгиевна очень похудела и, гримируясь, безжалостно обращалась со своим лицом. Подтягивала нос при помощи кусочков газа и лака, запихивала за щеки комочек ваты. Все это было неудобно, мешало… «Для актрисы не существует никаких неудобств, если это нужно для роли», — говорила она».

Никаких неудобств!

В съемочном коллективе «Золушки» Раневскую любили. Она была для коллег этакой всеобщей заботливой мамой. Всех подкармливала, всех подбадривала и всегда умела поднять настроение веселой шуткой.

Ее любовь к людям порой была поистине безграничной. «Когда закончились съемки «Золушки», я сразу получила какую-то большую сумму денег, — вспоминала Раневская. — То есть не большую, деньги тогда были дешевы, а просто очень толстую пачку. Это было так непривычно. Так стыдно иметь большую пачку денег. Я пришла в театр и стала останавливать разных актеров. Вам не нужно ли штаны купить? Вот, возьмите денег на штаны. А вам материя не нужна? Возьмите денег! И как-то очень быстро раздала все. Тогда мне стало обидно, потому что мне тоже была нужна материя. И к тому же почему-то вышло так, что я раздала деньги совсем не тем, кому хотела, а самым несимпатичным».

Свою неистощимую фантазию Фаина Георгиевна направила на придумывание деталей, подчеркивающих те или иные черты ее героини. Фразочки и жесты били из нее фонтаном. Она находила и притаскивала на съемочную площадку самые разнообразные аксессуары. «В сцене, где готовилась к балу, примеряла разные перья — это я сама придумала: мне показалось очень характерным для Мачехи жаловаться на судьбу и тут же смотреть в зеркало, прикладывая к голове различные перья, и любоваться собой».

«Золушку» сняли дружно и быстро, но путь на экран у этой картины был тернист.

В конце апреля 1947 года Евгений Шварц писал в своем дневнике: «Чудеса с «Золушкой» продолжаются (самым первым «чудом» было обвинение драматурга в «неуважительном отношении» к классической сказке, от которого Шварцу удалось отбиться не без помощи многих деятелей искусств, в том числе Фаины Раневской и Анны Ахматовой. — А. Ш.). Неожиданно в воскресенье приехали из Москвы оператор Шапиро и директор. Приехали с приказанием — в самом срочном порядке приготовить экземпляр фильма для печати, исправив дефектные куски негатива. Приказано выпустить картину на экран ко Дню Победы. Шапиро рассказывает, что министр смотрел картину в среду. Когда зажегся свет, он сказал: «Ну что ж, товарищи: скучновато и космополитично» (во времена антисемитской борьбы с «безродными космополитами» подобное обвинение могло иметь самые фатальные последствия. — А. Ш.). Наши, естественно, упали духом. В четверг смотрел «Золушку» худсовет министерства. (24 апреля 1947 г. состоялось обсуждение фильма «Золушка» на заседании художественного совета при Министерстве кинематографии СССР. Кроме перечисленных Шварцем участников обсуждения выступили также А. Д. Головня, Ю. А. Шапорин (особо отметивший первую работу в кино композитора А. Э. Спадавеккиа), В. Г. Захаров и С. Д. Васильев. — А. Ш.). Первым на обсуждении взял слово Дикий.[4] Наши замерли от ужаса. Дикий имеет репутацию судьи свирепого и неукротимого ругателя. К их великому удивлению, он стал хвалить. Да еще как! За ним слово взял Берсенев.[5] Потом Чирков.[6] Похвалы продолжались. Чирков сказал мне: «Мы не умеем хвалить длинно. Мы умеем ругать длинно. Поэтому я буду краток». Выступавший после него Пудовкин[7] сказал: «А я, не в пример Чиркову, буду говорить длинно». Наши опять было задрожали. Но Пудовкин объяснил, что он попытается длинно хвалить. Потом хвалил Соболев. Словом, короче говоря, все члены совета хвалили картину так, что министр в заключительном слове отметил, что это первое в истории заседание худсовета без единого отрицательного отзыва. В пятницу в главке по поручению министра режиссерам предложили тем не менее внести в картину кое-какие поправки, а в субботу утром вдруг дано было вышезаписанное распоряжение: немедленно, срочно, без всяких поправок (кроме технических) готовить экземпляр к печати. В понедельник зашел Юра Герман. К этому времени на фабрике уже ходили слухи, что «Золушку» смотрел кто-то из Политбюро. Юра был в возбужденном состоянии по этому поводу… Он остался у нас обедать… Я доволен успехом «Золушки» — но как бы теоретически. Как-то не верю…»

Вопреки всему фильм-сказка «Золушка» вышел в прокат в 1947 году!

Фаина Георгиевна осталась довольна ролью Мачехи, что, признаться, случалось с ней не так уж и часто. Она говорила: «Какое счастье, что я поддалась соблазну и уступила предложению Шварца и Кошеверовой сняться в этом фильме. Кроме всех прелестей участия в нем, я в течение многих месяцев почти ежедневно встречалась с Анной Андреевной Ахматовой. Да и сам Шварц такая прелесть. До этого я знала его очень мало, а сейчас не представляю, что мы когда-то были незнакомы. «Подарки судьбы», — как любила повторять Анна Андреевна».

Писатель Глеб Анатольевич Скороходов в своей книге «Разговоры с Раневской» пишет: «В одной из своих реплик возмущенная Мачеха говорит о «сказочном свинстве». Его Раневская успешно воплотила в своей роли. В ее Мачехе зрители узнавали, несмотря на пышные «средневековые» одежды, сегодняшнюю соседку-склочницу, сослуживицу, просто знакомую, установившую в семье режим своей диктатуры. Это бытовой план роли, достаточно злой и выразительный. Но в Мачехе есть и социальный подтекст. Сила ее, безнаказанность, самоуверенность кроются в огромных связях, в столь обширной сети «нужных людей», что ей «сам король позавидует».

Причем у Шварца король не завидует Мачехе, но боится ее (это король-то!) именно из-за этих связей.

— У нее такие связи — лучше ее не трогать, — говорит он. Мачеха-Раневская прекрасно ориентируется в сказочном государстве, она отлично знает, какие пружины и в какой момент нужно нажать, чтобы достичь цели.

Пусть сказочно нелепа задача, которую она себе поставила, — ее и ее уродливых дочек должны внести в Книгу первых красавиц королевства, но средства, которыми она пытается добиться своего, вполне реальны. Мачеха знает: нужны прежде всего факты («Факты решают все!»), нужны подтверждения собственного очарования и неотразимости, а также аналогичных качеств ее дочерей. И начинается увлекательная охота за знаками внимания короля и принца; сколько раз король взглянул на них, сколько раз сказал им хотя бы одно слово, сколько раз улыбнулся «в их сторону». Учету «знаков внимания высочайших особ» Мачеха и ее дочки посвящают весь сказочный королевский бал.

Это одна из замечательных сцен фильма. В ней все смешно: и то, чем занимается милое семейство, и то, как оно это делает. Раневская здесь, повторим, минимальный соавтор Шварца-сценариста, но полная хозяйка роли. По сценарию дочки сообщают матери о знаках внимания, и та, зная силу документа, немедленно фиксирует в блокноте каждый факт. Ф. Г. ничего не добавила в текст. Она только повторила в несколько усеченном виде реплики дочерей. На экране сцена выглядела так:

Анна. Запиши, мамочка, принц взглянул в мою сторону три раза…

Мачеха. Взглянул — три раза.

Анна. Улыбнулся один раз…

Мачеха. Улыбнулся — один.

Анна. Вздохнул один, итого — пять.

Марианна. А мне король сказал «Очень рад вас видеть» один раз.

Мачеха. Видеть — один раз.

Марианна. «Ха-ха-ха» — один раз.

Мачеха. «Ха-ха-ха» — один раз.

Марианна. И «Проходите, проходите, здесь дует» — один раз.

Мачеха. Проходите — один раз.

Марианна. Итого три раза.

Свои реплики Раневская произносила меланхолически-деловито, как бы повторяя слова дочерей для себя. Притом она с легкой небрежностью вела запись в блокноте — точно так, как это делают современные официанты. Закончив запись, Мачеха не моргнув глазом подытожила ее тоже не менее «современно»:

— Итак, пять и три — девять знаков внимания со стороны высочайших особ!

Реплика неизменно вызывала смех. Находка Раневской вскрывает немудреный подтекст роли. В пору, когда любая критика чуть «выше управдома» находилась под запретом, подобные намеки находили у зрителя радостное понимание».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.