Глава четвертая

Глава четвертая

Тем не менее, и влившись в империю СС, власовское движение не избавилось от многочисленных опасностей, подстерегавших «освободителей России» на каждом шагу.

26 июля 1942 года исчез зять наркома Бубнова (или Корнея Ивановича Чуковского?), ученик Николая Ивановича Бухарина — Мелетий Александрович Зыков.

Зыков к тому времени женился на русской эмигрантке [77] из Югославии и жил в деревне под Берлином.

Телефон в деревне был только в трактире.

Зыков обедал дома, когда пришла хозяйка трактира и сказала, что «герра Зыкофа» приглашают к аппарату.

Сопровождаемый секретарем Ножиным, Мелетий Александрович вышел из дома, но до трактира не дошел.

За углом его ожидали мужчины в черных кожаных пальто. После возбужденного разговора все четверо сели в машину и уехали.

Д’Алькен, собиравшийся задействовать Мелетия Александровича в продолжении операции «Скорпион Восток», навел справки, но служба безопасности никаких следов ни Зыкова, ни Ножина не обнаружила.

Начали говорить, что СД, считавшая ошибочным использование еврея-марксиста в акции «Скорпион Восток», поспешила ликвидировать его. Так это или иначе неизвестно, но совершенно определенно, немцы обошлись с «наркомзятем» суровее И.В. Сталина. В Советском Союзе Зыков имел всего четыре года ссылки.

Некоторые мемуаристы считают, что Власов терпеть не мог Зыкова, другие утверждают, что Мелетий Александрович был правой рукой Андрея Андреевича.

Как было на самом деле, сказать трудно.

Но точно известно, что из-за исчезновения Зыкова — как же Русское освободительное движение без еврея останется? — Власов переживал сильно. Даже запил по такому случаю.

Беспокоило Власова и то, что намечавшаяся встреча с Гиммлером была отложена на неопределенное время. Он понимал, как сильно загружен сейчас рейхсфюрер работой в подвалах гестапо, но все же…

Однако не одними только печалями и горестями жил Власов.

Были и у него в том тревожном берлинском лете сорок четвертого года и свои маленькие радости.

«О Власове узнали. Стали появляться женщины, делая ему разные предложения, — вспоминает Сергей Фрелих. — Он им редко отказывал».

Летом 1944 года Фрелих летал в Ригу, чтобы эвакуировать свою фирму.

Здесь его разыскала Мария Воронова, которая скрашивала Власову фронтовые будни и под Москвой, и в Волховских болотах.

«Госпожа Воронова неожиданно появилась в моем кабинете. По ее словам, она случайно узнала, что я нахожусь в Риге. И поскольку она также знает, что я имею отношение к Власову, то высказала пожелание поехать в Берлин».

Фрелих выхлопотал Вороновой нужные документы и, выдав ее за служащую своей фирмы, посадил на пароход «Монте Роза», вывозивший гражданских беженцев из Риги.

Воронова первый раз ехала в Германию, но никакого волнения не испытывала — все путешествие она провела в своей каюте, где читала криминальные романы.

В Берлине ее ожидала восторженная встреча.

«Объятия, поцелуи и водка лились вовсю.

В первый же вечер Воронова созналась генералу, что была послана партизанами с приказом отравить его. Это признание вызвало новую пьянку, которая продолжалась до раннего утра».

А.С. Казанцев, побывавший в эти дни у Власова, рассказывал, что генерал чрезвычайно обрадовался ему.

— А! — сказал он. — Это ты, Александр Степанович! Садись. Водку кушать будем. Маруся! Принеси стакан.

И когда Воронова вышла, Власов шепотом рассказал Казанцеву, что, когда немцы выпустили его ППЖ из лагеря, она попала к партизанам, и те поручили ей вернуться к нему и отравить.

— Но Маруся все мне рассказала, как только Серега привез ее к нам! Выпьем, Александр Степанович, за наших русских женщин! За любовь, которая яд, и за яд, который превращается в любовь!

И тем не менее хлопоты и заботы о Русской освободительной армии заставили Власова оторваться от фронтовой подруги.

В середине августа он отправился к эсэсовской вдове.

Хотя, может быть, его увезли к Хейди насильно.

Обратите внимание, как по-прибалтийски благопристойно сформулировал Сергей Фрелих эту пикантную ситуацию:

«Во имя безопасности Власова и с целью подсказать ему другие мысли, мы предложили ему посещение Руполдинга, а точнее, здравницы для солдат СС поблизости Таубензее».

Главное, что ни слова неправды тут нет — появление Марии Вороновой и впрямь, вероятно, могло угрожать — она просто споила бы его! — безопасности генерала, не говоря уже о деле освобождения народов России.

Приехали в Мюнхен, переночевали и на поезде поехали в Руполдинг, а там уже ждала машина, посланная Хейди Биленберг за ее любимым «генералом Власоффым».

Горный курорт с его ярко окрашенными домиками потряс Андрея Андреевича. По простоте души Власов предположил, что это дачи богачей и у него тоже когда-нибудь будет такой домик. Но ему объяснили, что в домиках — вот оно, истинное торжество национал-социализма! — живут теперь простые немецкие рабочие. Власов не поверил и потребовал, чтобы его завели в один из домиков.

«Любезная хозяйка, которой мы объяснили причину нашего визита, охотно показала нам все: весь дом, комнаты, кухню, кладовую, скотный двор со свиньей и курами. Власов открывал шкафы и ощупывал кровати».

— Вы, немцы, дважды победили меня, — сказал он, наконец. — Один раз на Волхове и второй раз здесь, в сердце Германии.

Сергей Фрелих вспоминает, что эсэсовская вдова Адельхейд (Хейди) Биленберг, руководившая курортом, была весьма интересной особой. Ей было лет тридцать пять. Начитанная, общительная, она охотно играла на гитаре и пела.

«Мы сидели в ее комнате на мягких креслах у круглого стола и пили чай. Казалось, что Власов был под сильным впечатлением от этой не обычной уютной атмосферы и вообще от личности хозяйки. Они ходили вместе гулять и с удовольствием беседовали. За это время Власов настолько освоил немецкий язык, что мог заставить себя понимать его, а госпожа Биленберг знала несколько фраз по-русски».

Мы не случайно выделили слова о языке.

После блужданий по Волховским болотам, а затем и в плену во Власове необыкновенно развилась способность к мимикрии. Он как-то мгновенно улавливал теперь самые слабые токи симпатий и предпочтений и тут же менялся в соответствии с ними, принимая обличие нравящегося его собеседнику (или собеседнице) политического и общественного ландшафта.

Протоиерей Александр Киселев приводит любопытную сцену.

Власов спросил у белогвардейского генерала А.А. Лампе о его отношении к РОА.

— Видите ли, Андрей Андреевич, — сказал Лампе, не симпатизировавший планам немецкого национал-социализма относительно России. — Мы с генералом Красновым — монархисты!

Ответ, способный обескуражить кого угодно, но только не Власова.

— Поезжайте в наше село, господа генералы, — дружелюбно загудел он. — Там вы найдете еще одного монархиста — моего отца. Он — кирасир, и его идеал — император Александр Третий.

И дело тут не только в быстроте реакции, не только в сообразительности и даже не в беспринципности и цинизме — отца у Власова давно уже не было в живых, — ав способности, как мы говорили, мгновенно улавливать самые слабые токи симпатий и предпочтений собеседников и меняться в соответствии с ними. Меняться, не задумываясь, даже и не сознавая, что ты меняешься.

Вероятно, эта способность, помимо прочих достоинств, и способствовала Власову в преодолении языкового барьера с Хейди Биленберг.

— Вы, я смотрю, господин генерал, совсем уже освоили немецкий язык, — криво улыбаясь, сказал Власову его «домашний святой», Штрик-Штрикфельдт.

— Вильфрид Карлович, — ответил Власов, — для Руполдинга и моего немецкого хватает.

Какая-то горькая ирония ощущается в том, что, создавая свое детище — Комитет освобождения народов России и Русскую освободительную армию, Власов повторяет карьеру в Китае.

Попав в постель Хейди Биленберг, Власов устанавливает родственные отношения с высшим эсэсовским руководством (брат Хейди был ближайшим помощником Гиммлера).

Теперь и обретает наконец реальность его проект создания настоящей, а не пропагандной «Русской освободительной армии».