Вперед, на запад!

Вперед, на запад!

Операция «Багратион». Напутствие маршала. Наши боевые девчата. «Поскорее бейте врага!» В небе Восточной Пруссии. Прощай, родная дивизия... Победа!

21 июня, за два дня до начала Белорусской операции, получившей условное наименование «Багратион», в штабе 1-й воздушной армии собрались командиры и начальники политотделов авиационных корпусов и дивизий. Здесь мы встретились с представителем Ставки на 3-м Белорусском фронте Маршалом Советского Союза А. М. Василевским и с новым командующим фронтом генералом И. Д. Черняховским. И того, и другого я видел впервые.

Запомнился спокойный взгляд утомленных проницательных глаз маршала Василевского. Черняховский — высокий, стройный, с красивыми волевыми чертами лица. Они ознакомили нас с подробностями предстоящей операции, заслушали доклады командиров корпусов и дивизий о состоянии частей и соединений, их готовности к боевым действиям. Наш комдив генерал Андреев тоже доложил, как дивизия намерена выполнять боевую задачу. В общем плане наступления 3-й гвардейской бомбардировочной авиадивизии отводилась важная роль.

И вот с напутствием, советами и указаниями к собравшимся обратился маршал Василевский.

— Главная полоса обороны противника перед вашим фронтом представляет собой сильно развитую систему полевых укреплений, — заметил он. — Задача авиаторов первой воздушной армии — сделать все, чтобы без задержки протолкнуть пехоту через этот оборонительный рубеж, уничтожить подходящие резервы врага, изолировать поле боя от его истребителей, штурмовиков и бомбардировщиков, надежно прикрыть наземные войска. Пехота будет спешить, и я прошу вас — не отставайте от нее... У вас, Иван Данилович, есть еще что сказать товарищам? — обратился маршал к генералу Черняховскому.

— Несколько слов командующему воздушной армией товарищу Хрюкину, — ответил командующий фронтом. — Тимофей Тимофеевич, если события будут развиваться не так, как сейчас мы наметили, прошу срочно докладывать лично мне. Но давайте лучше не отступать от принятых схем и планов. Давайте бить врага так, как мы хотим его бить...

Уверенный тон, убежденность и вера в свои силы и замыслы — все это нравилось в командующем фронтом, тридцативосьмилетнем генерал-полковнике. В войсках генерала Черняховского уже хорошо знали как талантливого военачальника, и авторитет его среди воинов был очень высок. Вдвоем с шофером, вооруженным автоматом и десятком гранат, мчался наш командующий фронтом без всякой охраны и «сопровождающих лиц» по фронтовым дорогам и бездорожью, и где бы он ни появлялся, бойцы и командиры встречали его с большим восторгом. А появляться генерал привык там, где было всего труднее и опаснее, никогда не кланяясь вражеским снарядам и пулям.

Став генералом армии в том же сорок четвертом году и получив вторую Звезду Героя, Иван Данилович остался прежним «солдатским генералом», о котором на фронте ходили легенды. Позже, в феврале 1945 года, всего лишь за два месяца до Великой Победы, мы узнали о трагической гибели командующего фронтом. Острой болью эта весть отозвалась в сердцах всех, кто его знал, кто о нем слышал. Рассказывали такие подробности гибели И. Д. Черняховского.

Ехал он на своем неизменном «виллисе» в 3-ю армию. В машине находилось пять человек. Неожиданно разорвался шальной снаряд — машину встряхнуло, но никто из находившихся в ней рядом с командующим не пострадал, остался невредимым и «виллис». Осколком снаряда смертельно ранило только командующего фронтом, спасти его не удалось...

Но пока что шла напряженная подготовка 3-го Белорусского к предстоящей операции. Из тыла непрерывным потоком поступала боевая техника, в том числе самолеты, личный состав, военное снаряжение. Войска накапливали силы. К началу наступления на нашем фронте было 767 истребителей, 547 штурмовиков, почти 400 дневных и 81 ночной бомбардировщик.

И вот ранним утром 23 июня в полках зачитывается обращение Военного совета фронта к войскам. Это был боевой призыв перед началом операции.

Наступило время взлетать. Но в воздух не поднялось ни одного самолета: ночью прошел ливень, и базовый аэродром покрылся огромными лужами, грунт размок. Весь личный состав дивизии мы бросили тогда на борьбу со стихией — копали канавы, отводили дождевые воды с взлетно-посадочной полосы всеми имеющимися в распоряжении батальонов аэродромного обслуживания средствами.

Первый удар по эшелонам на железнодорожной станции Богушевск дивизия нанесла после обеда, когда удалось взлететь с раскисшего грунта лишь самым подготовленным экипажам. Больно было смотреть, как при взлете, особенно в первой половине разбега, колеса вязли в грязи и самолет, медленно набирая скорость, отрывался от земли лишь у самой границы поля.

24 июня войска 5-й армии, которой командовал генерал Н. И. Крылов, встретили у Богушевска упорное сопротивление противника. Здесь наша 3-я гвардейская авиадивизия участвовала в массированном ударе по опорным пунктам и укреплениям врага. Колонну девяток вели комдив С. П. Андреев и штурман Г. И. Армашов. Я летел в группе 122-го гвардейского полка.

Удар авиации по позициям врага на восточной окраине Богушевска резко улучшил обстановку в пользу наземных войск. Еще когда мы были в воздухе, по радио прозвучали слова благодарности в наш адрес от командующего воздушной армией генерала Т. Т. Хрюкина: он находился на наблюдательном пункте и хорошо знал положение дел. По заключению маршала А. М. Василевского, наш удар по врагу был настолько эффективным, что наземные войска легко овладели Богушевском.

На следующий день дивизия бомбила укрепления на южной окраине Витебска. Я видел с высоты полета горящий город, вокруг него, как и у Ржева, густо изрытую воронками землю, следы упорных боев. И здесь гитлеровцы ожесточение сопротивлялись, обстреливали наши самолеты интенсивным зенитным огнем. Но к утру 26 июня советские войска овладели Витебском — началась ликвидация окруженных гитлеровских дивизий. Задачу эту поставили и 3-й гвардейской.

В одном из боевых вылетов тех дней группа 119-го гвардейского бомбардировочного авиационного полка, ведомая командиром эскадрильи старшим лейтенантом М. С. Демахиным, обнаружила на открытой местности копны сена.

Некоторые из них почему-то стояли на проезжей части накатанной полевой дороги. Это невольно насторожило комэска, и он решил их прочесать из пулемета. Копны сразу ожили, начали рассыпаться, а через минуту по полю бежали в панике пытавшиеся замаскироваться сеном гитлеровцы. Немало врагов полегло тогда от осколочных бомб и пулеметных очередей наших пикировщиков.

Наступление продолжалось. Вслед за Витебском к утру 27 июня наши войска овладели Оршей, преследуя противника, устремились к Березине. Наступательный порыв передавался и всем экипажам пикировщиков. В каждом боевом вылете мы убеждались в четкой работе оперативных групп штаба воздушной армии, которые находились в наземных войсках на основных направлениях наступления. Подлетая к линии фронта, я, как ведущий группы, запрашивал у земли разрешение на атаку объектов, и, получив «добро», группа наносила удар. Через рации командующего воздушной армией генерала Т. Т. Хрюкина и его заместителей уточнялись боевые задачи, экипажи бомбардировщиков получали приказания о переносе действий о одного участка фронта на другой.

Таким образом, благодаря оперативным группам, командарм в короткое время мог собрать в нужном районе почти всю находящуюся в воздухе авиацию и организовать массированные удары там, где того требовала обстановка.

Рядом с полками нашей дивизии действовали полки 1-го бомбардировочного авиационного корпуса, которым командовал наш бывший командир генерал В. А. Ушаков. Мы вместе наносили удары по отходящему противнику, разрушали переправы через Березину, подавляли артиллерию. бомбили железнодорожные станции.

Исключительно важное значение имел железнодорожный узел Молодечно. К нему с четырех сторон сходились железные и шоссейные дороги, по которым немцы подтягивали резервы и увозили в свой тыл награбленное в нашей стране добро, материальные ценности. Бомбардировку железнодорожного узла Молодечно можно смело отнести к числу наиболее удачных в боевой работе 3-й гвардейской авиадивизии. К моменту нашего налета 2 июля на путях узла стояло около тридцати вражеских эшелонов. Удар наносили тремя группами, которые выходили на цель одна за другой с разных высот и направлений. Первая группа — две девятки — во главе с летчиками и штурманами майором Ф. Т. Андреевым, подполковником С. Н. Гавриловым, подполковником Г. И. Армашовьш, майором А. Н. Медведевым прорвалась к объекту сквозь плотный зенитный огонь с востока. Сброшенные ими с высоты 2500 метров бомбы точно накрыли стоящие на путях составы.

Не успели зенитчики пристреляться по первой группе, как с северо-востока на высоте 1700 метров над станцией появилась вторая, ведомая подполковником Н. К. Зайцевым и штурманом капитаном М. М. Федоровым. Третий заход сделали две девятки подполковника В. И. Дымченко, капитана А. А. Лоханова и штурманов майора М. П. Попова и старшего лейтенанта Козыренко. Они подошли к цели на высоте 2100 метров с юго-востока.

Эшелонирование девяток по высоте, заход с разных направлений и уход от цели с разворотами то влево, то вправо дезорганизовали стрельбу зенитчиков; они не успевали приноровиться к отражению одного налета, как следовал второй, не похожий на предыдущий. Всего лишь один самолет подбили тогда фашисты. А железнодорожный узел Молодечно и все, что на нем находилось, мы вывели из строя.

Радостная весть облетела дивизию на исходе 3 июля: освобожден Минск. Вечером над Москвой в честь этого события прогремел салют. В приказе Верховного Главнокомандующего в числе войсковых соединений 3-го и 1-го Белорусских фронтов, которые отличились при взятии Минска, отмечались и летчики генерал-полковника авиации Т. Т. Хрюкина.

Освободив Минск и окружив в лесах, восточнее, многочисленные группировки вражеских войск, наши пехотинцы, танкисты и артиллеристы, поддерживаемые авиацией, продолжали продвигаться вперед, на запад. Темп наступления был настолько высок, что для нашей боевой работы неожиданно возникли серьезные осложнения. Каждый вылет теперь проходил на пределе запаса горючего. Многие экипажи возвращались из боя с сухими баками и нередко производили посадки на случайных площадках. В памяти моей прочно отложились слова представителя Ставки Маршала Советского Союза А. М. Василевского: «Пехота будет спешить — не отставайте от нее». Но что было делать, не имея перед собой летных полей, аэродромов?..

Запомнился мне один из эпизодов тех дней. Летчик 119-го бомбардировочного авиаполка младший лейтенант А. А. Бабич временно не имел со своим экипажем боевого самолета и как-то упросил меня слетать в бой на моей «пешке». Я хорошо знал Бабича, не раз убеждался в его высоком боевом мастерстве и согласился:

— Ну что ж, лети. Машина хорошая. Не форсируй только без нужды моторы, следи за расходом горючего. Кстати, расположение промежуточных аэродромов не забыл?

— Нет, не забыл... — ответил он и ушел на задание.

Волнение мое началось чуть позже — когда группа полка возвратилась с задания без Бабича, а еще больше усилилось после того, как мне доложили, что самолет, управляемый им, отвалил от девятки возле деревня Сырокоренье. Там неподалеку базировались самолеты связи, и площадка для посадки Пе-2 не годилась. Я знал эту площадку. Ограниченная по размерам, она имела закрытые лесом подходы, так что даже «кукурузники» садились на нее с трудом.

Через некоторое время от связистов поступила телеграмма, в которой сообщалось, что Бабич приземлился нормально. По приказанию командира дивизии на место посадки вылетел старший инженер соединения инженер-подполковник Н. А. Зиханов.

— Все в порядке, — доложил он после возвращения. — Экипаж невредим, самолет в полной исправности. Сели из-за того, что израсходовали все горючее.

— Что будем делать с самолетом? — спросил генерал Андреев.

— Взлететь с площадки невозможно, придется буксировать по полевой дороге на истребительный аэродром, а потом уж взлетать, — ответил Зиханов.

Когда старший инженер передавал в полк распоряжение комдива об отправке на площадку технической команды, оттуда вдруг сообщили:

— Бабич только что прилетел!

— Как прилетел? На чем?

— На Пе-2 полковника Дубровина.

Факт оставался фактом. Как потом выяснилось, перед взлетом летчик и штурман тщательно измерили длину площадки, включая ее продолжение — участок, заросший молодым сосняком, выгрузили из самолета все лишнее, залили в баки бензина ровно столько, чтобы долететь до своего аэродрома, оставили на земле стрелка-радиста и взлетели...

Так вот приходилось нам работать в те напряженные дни Белорусской операции. Именно тогда, помню, в нашу дивизию прибыло большое пополнение девушек. Они выполняли обязанности мотористов, мастеров по вооружению, электрооборудованию, работали в штабах и даже летали в качестве стрелков-радистов.

Окруженные вниманием и заботой однополчан, девчата быстро освоились со своими обязанностями, не гнушались никакой, даже самой тяжёлой, явно не женской работой — и бомбы подвешивали, и моторы заменяли. А на первых-то порах в темные ночи восемнадцати — двадцатилетним девушкам просто жутко было нести службу по охране самолетов и объектов.

Вспоминаю москвичку И. Д. Политову. Поначалу служила она радиотелеграфисткой в 244-м батальоне аэродромного обслуживания. Знаком «Отличный связист» был отмечен ее ратный труд в этом батальоне. Но, глядя, как уходят в небо наши пикировщики, Идея Политова все чаще задумывалась о боевой работе непосредственно на самолете. И вот сначала робкие, а потом настоятельные просьбы: пошлите учиться на летчицу. Наконец ей разрешили и перевели в 122-й бомбардировочный авиаполк стрелком-радистом.

Энергично взялась Политова за изучение самолета, его вооружения, теории воздушной стрельбы. В тире девушка метко поражала мишени, силуэты фашистских самолетов. Хорошие результаты она показала и в стрельбе по буксируемому в воздухе конусу. За войну Идея Политова совершила 65 боевых вылетов. Орден Красного Знамени, медали «За боевые заслуги», «За взятие Кенигсберга» и другие награды были вручены бесстрашному стрелку-радисту. После войны Идея Дмитриевна Политова стала доцентом, ученым секретарем Ученого совета Тимирязевской академии.

Отважно сражалась и ее боевая подруга стрелок-радист старший сержант Виктория Тикутьева, уроженка города Тулуна Иркутской области. Летала она в экипаже вместе с младшими лейтенантами летчиком Чернышевым и штурманом Козловым. В Белорусской операции совершила 17 боевых вылетов. Однажды их самолет был подбит и от удара о землю загорелся. Ценой неимоверных усилий Виктория вытащила из горящей машины беспомощных от ран боевых друзей и оказала им первую помощь. Орденом Славы III степени и медалью «За отвагу» наградили сержанта Тикутьеву. 18 марта она поднялась в воздух, и самолет взял курс на Кенигсберг. Из того полета Виктория не вернулась...

Не имея возможности рассказать о всех отважных девчатах нашего гвардейского соединения, назову лишь некоторых из них. Это капитан медицинской службы Любовь Швецова, моторист Татьяна Крюкова, оружейницы Анна Пяткова, Наталья Лазеева, Мария Павлова, Анна Вагайцева, Александра Королева, специалисты по электрооборудованию и приборам Мария Крамаровская, Мария Галошина, Анна Долгих, Евгения Ковалева, Анна Фалалеева, Александра Сурикова, парашютоукладчицы Полина Рогозина. Елена Грачева, связистка Ольга Бухлицкая, секретарь политотдела Проня Данилко, машинистка штаба Лиза Мурашева.

Фронтовой, отнюдь не женский труд многих наших девчат я не раз ставил в пример пилотам и техникам. Старался почаще с ними встречаться, вникать в их заботы, по заслугам отмечать боевые успехи.

Считаю своим долгом добрым словом отозваться и о неутомимых организаторах партполитработы, о которых отдельно рассказать в этих воспоминаниях не представилось возможным. Среди них те, кто крепко держал и штурвал боевого самолета — заместители командиров полков по политчасти подполковник А. Г. Невмержицкий, майор Д. Д. Ёркин, парторги частей капитан В. А. Басараб, старшие лейтенанты Н. И. Пруцков, В. Д. Григорьев, комсорги старшие лейтенанты И. К. Гончаренко, Н. М. Химиц. Как и все остальные пилоты, они вступали в бои, горя одним желанием — поскорее прогнать врага с родной земли.

. В своей агитационно-пропагандистской и воспитательной работе с личным составом в дни Белорусской операции партийные и политические работники дивизии уже широко применяли оборудованные радиоустановками агитмашины, использовали письма, приходящие от родных и близких, публикации в периодической печати, передачи Всесоюзного радио.

23 июня, в день начала наступления, в армейской газете появилась публикация, о которой я не могу умолчать. «Когда советские войска освободили от оккупантов родные места офицера Григория Дубовца, — сообщала газета, — он послал своей жене Даше сразу несколько писем. Долго не было ответа. Наконец Дубовец получил ответ, но не от жены, а от своей бабушки. Воин! Письмо, адресованное на имя старшего лейтенанта Дубовца, адресовано и тебе. Прочти его и мсти проклятым гитлеровцам, беспощадно уничтожай фашистского зверя!»

Далее газета помещала текст письма. Привожу его полностью.

«Дорогой мой внучек, Гриша-солнышко! Я получила твое письмо к Даше и сыновьям, так очень мне стало не по себе от радости и от горя. Пришло оно ко мне в самую радуницу, когда я могилки обходила. Они все в разных местах, и за день я побывала только на трех, что в яру около нашей Королевки и что у Пронского, помнишь, мы туда арбузы на базар возили, километров десять от нас. Так вот что сталось тут с нами, дорогой Гришутка. Королевки нашей нет, вроде мы и не строили ее, вроде и садов мы не садили, вроде она так и лежала всю жизнь под пеплом. Это все фашист проклятый сделал.

Хоть и больно будет тебе, расскажу все по порядку. Батьку твоего фашисты как угнали, так ничего и не слышно о нем. Дашу твою тоже было погнали, но она сбежала. Ее поймали, обвязали гранатами и кинули в реку Буг. Такую вот смерть ей придумали звери фашисты.

Когда деревни нашей не стало, и от нее уже и дымом не пахло, я с матерью твоей и сыновьями твоими Колей и Мишей жила в окопах. Наложили сверху хвороста, соломы и жили. Мокро очень было. Коля простудился, воспалением легких болел. Слава богу, выжил тогда. Потоп его сыпняк валял, но тоже выжил. Среди бела дня прилетели немецкие самолеты и низко-низко летали над окопами и стреляли по нам. Когда они улетели, приходил комендант проверять, правильно ли стреляли, сколько жертв. Он ушел, и самолеты опять прилетели. Люди расползались в разные стороны, кто без руки, кто без ноги, у других внутренности волочились по земле.

Коля сейчас в Харькове. У него как-то назад руки вывернуло и лицо скосилось. Мама твоя не выдержала, с ней что-то случилось после бомбежки, и она стала заговариваться. Водили в больницу. Немецкие доктора посмотрели на нее и дали чего-то. Она после этого умерла.

В деревне нам нельзя было ходить. Когда на дорогах появлялся кто-нибудь гражданский, мы все выползали навстречу и говорили одно слово: «Спаси...» Ну после этого кто-нибудь и принесет несколько картошин или еще что. По одной картошинке съедим, бывало, по другой оставим.

Гришутка, родименький! Жить мне осталось, может, мало, так я опишу тебе, где родные твои похоронены. Может, будешь в этих местах, так зайди, поклонись. Дашина могилка на краю гая Пронского, рядом с криницей. Самой-то Даши там нет, ее всю на куски разорвало и унесло водой. Маму похоронили в лесу около Королевки, на кладбище фашисты хоронить не разрешили. На могилке мы камень положили и дерном ее обнесли.

Сестра Дашина — Нюра была партизанской. Пришла к коменданту. Там было много офицеров-карателей. Она что-то сделала, и все взлетело на воздух. Сама тоже погибла.

Вот ей и построили в Соколовке памятник около школы, где она была учительницей.

Гриша, солнышко мое! Уж и слов не хватает про все сказать тебе. Ты пойми, внучек мой милый, сколько фашисты горя нам оставили, сколько погостов и крестов! Наказываем тебе моим и Мишиным словом беречь нашу фамилию, не позорить ее ни в чем. Поскорее бейте врага, до последнего изверга!

Целуем тебя с Мишей разом очень крепко. Благословляем тебя. Твоя бабушка Марфа. Твой сын Михаил».

Письмо это я храню до сих пор. А тогда политработники дивизии зачитали его во всех эскадрильях. Стоит ли говорить, какой гнев вызвало оно в сердцах наших бойцов.

Через несколько дней стремительного наступления, летая уже на ликвидацию окруженной под Минском группировки противника, мы видели, как варварски немцы разрушили столицу Белоруссии. Сплошные руины, пепел, развалины... По мере продвижения вперед мы узнавали и о новых кровавых преступлениях гитлеровцев на белорусской земле. Одно из них — чудовищное злодеяние, учиненное над жителями деревни Хатынь, неподалеку от Минска.

Это случилось, как я узнал, побывав на пепелище Хатыни, 22 марта 1943 года. Специальный отряд карателей-фашистов нагрянул в деревню неожиданно. Жители не успели опомниться, как в хаты с автоматами в руках и собаками на поводках ворвались гитлеровцы. Угрожая оружием, натравливая собак, они загнали в самый большой в деревне сарай 149 человек. Затем каратели заперли дверь, обложили стены сарая соломой, облили бензином и подожгли его. В небо взметнулось огромное пламя. Крики, плач детей, стон стариков и женщин слились с гулом бушующего огня. Когда под напором обезумевших людей рухнули двери сарая и, охваченные ужасом, в горящей одежде хатынцы пытались вырваться из пламени, палачи открыли по ним огонь из автоматов. Хатынская земля содрогнулась от людских мук, залилась невинной человеческой кровью. 149 жителей Хатыни сгорели заживо в огне. Среди принявших мученическую смерть — 75 детей.

Уже потом, через много лет я узнаю, что не все хатынцы погибли. Посетив второй раз Хатынь — теперь уже мемориальный архитектурно-скульптурный комплекс, — я ознакомлюсь с подробностями хатынской трагедии. Троим ребятам — Володе Яскевичу, его сестре Соне и Саше Желобковичу во время облавы удалось незаметно скрыться от фашистов. И еще трое — Иосиф Каминский, Антон Барановский и Виктор Желобкович — вышли из огня живыми.

В горящем платье, крепко ухватив за руку семилетнего сына Витю, выбежала из пылающего сарая Анна Желобкович. Засвистели вслед пули, и, прикрывая сына, мать, скошенная автоматной очередью, упала. Он так и пролежал не в силах шевельнуться от страха, пока каратели не ушли от пепелища.

Из одиннадцати человек семьи Барановских в живых остался один двенадцатилетний Антон. Когда он выбежал из сарая, его настигли пули. Раненный в обе ноги, мальчик упал, и палачи, приняв его за мертвого, прошли мимо.

Третий оставшийся в живых свидетель страшной трагедии — Иосиф Каминский — выполз из-под горящих обломков вместе с сыном Адамом, но фашистские пули сразили обоих. Отец услышал последние предсмертные слова сына, и сам потерял сознание.

Иду по Хатыни... Дорожка из серых железобетонных плит ведет к каждому из двадцати шести некогда стоящих здесь домов. После зверской расправы с людьми фашисты разграбили деревню, а дома сожгли. На месте домов — символические венцы первого сруба, внутри — силуэт обелиска, означающего кирпичную печную трубу. На каждом обелиске — мемориальная плита с высеченными на ней фамилиями и именами сожженных жильцов дома.

Читаю фамилии и имена на одной из «труб»: Яскевич Антон Антонович, Яскевич Алёна Сидоровна, Яскевич Ванда, Яскевич Надя 9 лет, Яскевич Владик 7 лет, Яскевич Виктор, Яскевич Вера (19-летняя мать), Яскевич Толик 7 недель (ее сын). Спрашиваю себя: «Какие преступления перед людьми совершил Яскевич Толик семи недель от роду? В чем провинились перед миром девятилетняя Надя и семилетний Владик? За что их сожгли живьем германские изверги?..»

Хатынь не одна. 186 белорусских сел и деревень сожгли вместе с людьми гитлеровские головорезы, 260 лагерей смерти и их отделений насадили по Белоруссии — в них уничтожили сотни тысяч советских граждан.

Лагерь смерти Малый Тростенец — в десяти километрах от Минска по Могилевскому шоссе. Мы с группой политработников 1-й воздушной армии посетили его в конце июля 1944 года. Перед войной здесь расстилалось колхозное поле, стояли постройки колхозных дворов. И вот перед нами наполненная трупным запахом, обнесенная колючей проволокой площадка. Возвышаются вышки для вооруженной охраны, на них с разбитыми стендами прожектора, мрачные стены бараков, хранящих сырую могильную затхлость.

Массовые расстрелы заключенных фашисты совершала невдалеке от лагеря в урочище Благовщина. Трупы сбрасывали в заранее отрытые узниками траншеи, засыпали землей и утрамбовывали трактором. Тут же возвышалась кремационная печь, обнесенная колючей проволокой и охраняемая стражей. К печи шла подъездная дорога для автомашин-душегубок. Кузов машин герметически закрывался, а в него нагнетался отработанный от двигателя газ — чего проще! Запертые в кузове люди задыхались за считанные минуты. Из душегубок умерщвленных пленников выгружали в кремационную печь и сжигали.

За несколько дней до освобождения Минска и Тростенца, в конце июня 1944 года, фашисты расстреляли и сожгли в сарае, расположенном на территории лагеря, 6500 человек. А всего в этой фабрике смерти гитлеровские садисты замучили, повесили, расстреляли и задушили свыше 206500 мирных советских граждан.

Чудовищны преступления фашистов на белорусской земле: за три года оккупации они разрушили 209 городов, уничтожили 9200 сел и деревень, свыше 2 миллионов 200 тысяч человек. От рук оккупантов погиб каждый четвертый житель республики.

Зверства фашистов, перед которыми меркнут даже ужасы средневековой инквизиции, вызывали лютую ненависть к ним, звали к отмщению. И мы без устали вели боевую работу, громя врага в небе Белоруссии.

Участие 3-й гвардейской бомбардировочной авиадивизии в Белорусской операции стало всесторонней проверкой зрелости командиров, штабов, политического и летно-технического состава полков и дивизии в целом. Этот экзамен на боевую зрелость мы выдержали с честью. Командование 1-й воздушной армии, Военный совет фронта неоднократно отмечали большую эффективность наших бомбардировочных ударов. Не случайно в ходе операции дивизия четырежды отмечалась в приказах Верховного Главнокомандующего.

За проявленную доблесть и мужество 119, 122 и 123-й гвардейские авиаполки были награждены орденом Красного Знамени, а 123-й гвардейский, кроме того, и орденом Александра Невского. Дивизия тем же указом награждалась орденом Кутузова II степени. Высокие правительственные награды получили многие мои товарищи по оружию. Среди них — командиры полков гвардии подполковники Н. К. Зайцев, С. Н. Гаврилов, В. И. Дымченко, штурманы гвардии майоры М. М. Федоров, А. Н. Медведев, П. М. Попов. С большой радостью орден Красного Знамени прикрепил к своей груди и я.

Наступил август. Наша дивизия получила боевую задачу, которую все авиаторы восприняли с каким-то особенным подъемом. Нам предстояло нанести массированный удар по фашистским войскам, сосредоточенным в Восточной Пруссии, — первый удар за пределами нашей Родины!

На всю жизнь запомнился тот день. Боевые полки взлетали при вынесенных на аэродромы знаменах, под звуки маршей, исполняемых духовыми оркестрами. Музыка сливалась с гулом моторов, и уверенней стучали сердца воздушных бойцов, которые улетали бить врага в его собственном логове. На задание тогда ушли все политработники полков, мой заместитель майор Б. С. Харабадзе, помощник по комсомольской работе капитан Д. В. Одноглазов. Я вел свой боевой корабль вместе со всеми.

Летели в условиях ограниченной видимости. Из-за густой облачности и дождя пришлось снизиться и идти под огнем зениток, подвергаться атакам немецких истребителей. Но несмотря ни на что, удар состоялся. Пролетая над территорией Восточной Пруссии, стрелки-радисты с особым усердием прочесывали пулеметными очередями движущиеся по дорогам вражеские войска и машины, С этого дня наши боевые вылеты в Восточную Пруссию стали регулярными.

* * *

Хорошо запомнились бои в районе Шяуляя. Описывая боевые действия тех дней, Маршал Советского Союза И. X. Баграмян вспоминает, как на юго-западных подступах к Шяуляю в бой вступили крупные силы пехоты и до 250 танков противника. Действительно, из донесений разведки нам стало известно, что эти танки отборной фашистской моторизованной дивизии СС «Великая Германия»: враг стремился во что бы то ни стало вновь овладеть Шяуляем, из которого он был выбит войсками 1-го Прибалтийского фронта.

Удар по скоплению вражеских танков на опушке леса западнее Шяуляя командующий 1-й воздушной армией приказал нанести силами двух бомбардировочных эскадрилий. Выбор пал на 122-й бомбардировочный авиаполк, которым командовал подполковник С. Н. Гаврилов.

Накануне, когда я проводил обычное в таких случаях короткое совещание с политотдельцами, ко мне обратился мой заместитель Харабадзе. Борис Сергеевич просил включить его в расчет на боевое задание. Возражать «летающему комиссару» оснований не было, и рано утром следующего дня он вылетел в составе экипажа Пе-2, командиром которого был летчик старший лейтенант И. Д. Беляев.

Подробности полета я потом узнал от Бориса Сергеевича. К слову сказать, за выполнение этого важного боевого задания вместе с другими он был награжден орденом Отечественной войны II степени.

Так вот, взяв на борт по 1000 килограммов бомб, восемнадцать Пе-2 направились к линии фронта. Примерно в середине пути к ним примкнули истребители сопровождения. На подлете к цели бомбардировщиков встретил бешеный огонь вражеских зениток, а прикрывающих истребителей связала боем большая группа «мессершмиттов». Но линию фронта экипажи перелетели без потерь.

Цель обнаружили, как и предполагалось, вблизи лесного массива, на извилистой, поросшей кустарником опушке. Неподвижные, очевидно, изготовившиеся к броску, замерли танки противника. Но замысел врага был сорван. С пикирования «пешки» нанесли сокрушительный удар по бронированной технике: около двадцати тонн смертоносного груза точно обрушили по целям штурманы экипажей.

На обратном пути в воздухе их атаковали «мессершмитты». Борис Сергеевич потом вспоминал, как бросал машину то влево, то вправо командир экипажа старший лейтенант Беляев. Как он сам «засек» двух истребителей, наседающих на их Пе-2 с хвоста. Стрелок-радист открыл огонь по одной машине, а через несколько секунд, подпустив атакующего ближе, срезал «мессера» из своего пулемета и штурман Харабадзе. Длинная огненная трасса вонзилась в истребитель врага, и он, резко клюнув носом, устремился к земле.

Не все наши самолеты возвратились в тот день на свой аэродром. Три Пе-2 были подбиты. Один из них упал на территорию, занятую врагом, и судьба его экипажа осталась неизвестной. А остальные через два-три дня возвратились в родной полк целы и невредимы. В этом боевом вылете отличились многие наши воздушные бойцы. Среди них командир эскадрильи майор Н. И. Лихачев, ставшие впоследствии Героями Советского Союза майор А. Н. Медведев, капитан В. К. Судаков, а также политработники П. Т. Березин, С. П. Алейник, Д. В. Одноглазов.

Что касается боевого задания в целом, то оно было выполнено. Контрудар вражеских моторизованных войск и пехоты на Шяуляй был сорван, и немалая заслуга в том была и авиаторов нашей гвардейской дивизии.

В середине сентября приказом командующего ВВС Красной Армии маршала авиации А. А. Новикова наша дивизия была выведена в состав резерва Верховного Главнокомандования и перебазировалась на юго-запад Белоруссии, на полевой аэродром возле Пружан. Мы получили задачу доукомплектоваться и подготовиться к дальнейшим действиям в составе 16-й воздушной армии, которой командовал генерал С. И. Руденко.

Готовясь к новым боям, авиаторы дивизии, по заданию командования ВВС Красной Армии, одновременно выполняли боевые испытания нового усовершенствованного бомбардировочного прицела. Прицел этот мы испытали, он показал хорошие по тем временам результаты, и его приняли на вооружение.

За время базирования близ Пружан мне с командиром дивизии не раз приходилось летать в штаб и политотдел воздушной армии, бывая в польских городах Бяла-Подляска, Седлец. Хотя и немного времени мы уделили знакомству с этими городами, но вполне убедились в добрых чувствах поляков к советским воинам.

Припоминается такой случай. Начальник комендатуры батальона аэродромного обслуживания получил задачу срочно восстановить сильно разрушенный полевой аэродром. Его подразделение никак не могло управиться в отведенный срок с большим и трудоемким объемом работ. Но тут коменданта осенило, и он направился... в местный костел. Там как раз ксендз проводил богослужение. Безропотно приостановив святое мероприятие, он внимательно выслушал русского офицера. А через час во главе с ксендзом на аэродром прибыла команда, более тысячи прихожан — жителей поселка. Работали с великим старанием почти целые сутки. Утром на отремонтированный аэродром перелетал полк советских боевых машин.

Повоевали мы в составе 16-й воздушной армии недолго. По приказу штаба ВВС Красной Армии в конце октября нашу дивизию направили в Литву, в район Шяуляя. В эти дни войска 1-го Прибалтийского фронта под командованием генерала И. X. Баграмяна приступили к ликвидации отрезанной от Восточной Пруссии более чем полумиллионной группировки противника.

Гитлеровцы упорно сопротивлялись, располагая немалыми силами, старались сковать действия 1-го Прибалтийского фронта — не дать возможности усилить войска, штурмующие укрепления Восточной Пруссии. Ожесточенный характер принимала и борьба в воздухе.

Запомнились мне боевые вылеты на Либаву. Эти вылеты приходилось совершать с большими трудностями. Группы «Петляковых» почти каждый раз встречались с немецкими истребителями, на всех высотах нас обстреливали огнем береговых и корабельных зенитных установок. Стремясь обеспечить внезапность налетов, мы то и дело изменяли время вылетов, направления заходов — то с моря, то с суши. В полосе зенитного огня экипажи маневрировали высотами, курсами, скоростью полета.

6 ноября, возвратившись с пробитыми плоскостями после очередного боевого задания, я получил указание из штаба воздушной армии. По телеграфу мне сообщали: передать дела моему заместителю майору Харабадзе и срочно убыть в распоряжение начальника политуправления Харьковского военного округа. Такой поворот для меня явился полной неожиданностью. О повышениях в должностях, признаться, я никогда не задумывался, всегда оставался вполне удовлетворенным своей работой, а к концу войны мечтал только об одном — с родной дивизией дойти до Берлина!

Почему же отзывают? Может быть, командир дивизии что-то знает? Пришел к генералу Андрееву, но и он недоуменно пожал плечами:

— Понятия не имею. Кому, зачем ты понадобился? Да и со мной посоветоваться было бы не лишне тем, кто принимал решение, — заметил Сергей Павлович с грустью и досадой в голосе.

Но приказ есть приказ. Побывал я в полках, попрощался с товарищами, со своим экипажем — штурманом младшим лейтенантом Ю. Н. Зотиковым, стрелком-радистом старшим сержантом Николаем Закроевым, с которыми летал на выполнение боевых заданий с лета сорок четвертого года. Сердечно поблагодарил и техника своего самолета старшину Ивана Приймака — это он обеспечивал безотказность работы нашей «пешки».

Прощай, родная дивизия!.. Мы расставались, но в душе я навсегда оставался ее верным гвардейцем...

* * *

Прибыв в Харьковский военный округ, я вступил в должность заместителя командира по политико-просветительной части 1-го польского смешанного авиационного корпуса. Корпус этот формировался недалеко от Харькова, командовал им генерал-майор авиации Ф. А. Агальцов. Я знал Филиппа Александровича еще до войны, так что встретились мы как старые друзья. Испытанный и закаленный нелегкой жизнью и трудом, он всегда отличался большой скромностью, человеческой простотой, обаятельностью. Детство Филиппа Агальцова прошло в семье тульского крестьянина-бедняка, а ранние юношеские годы — в цехах на знаменитом Обуховском заводе. В 1919 году он вступил в партию, защищал молодую Республику Советов на фронтах гражданской войны. Спустя годы Филипп Александрович стал маршалом авиации.

Штаб 1-го польского смешанного авиакорпуса возглавлял полковник А. С. Дземишкевич. С ним мне тоже довелось вместе служить, бить немцев под Москвой. Рядом оказался и мой близкий друг — Герой Советского Союза полковник М. И. Мартынов. Он в корпусе командовал 1-й бомбардировочной авиадивизией. Признаюсь, обрадовался я этим встречам, так как опыт боевого товарищества позволял сразу же, без «пристрелки» в полную силу включиться в несколько новую для меня работу.

А приближался завершающий этап войны — Берлинская операция. Укомплектованный боевыми самолетами авиационный корпус в срочном порядке передислоцировался на аэродромы к Одеру и с 24 апреля начал боевые действия на 1-м Белорусском фронте. Военный совет фронта обратился к войскам с воззванием. В нем, в частности, говорилось:

«Дорогие товарищи! Наступил решающий час боев. Перед вами Берлин, столица германского фашистского государства, а за Берлином — встреча с войсками наших союзников и полная победа над врагом. Обреченные на гибель остатки немецких частей еще продолжают сопротивляться...

Товарищи офицеры, сержанты и красноармейцы! Ваши части покрыли себя неувядаемой славой. Для вас не было препятствий ни у стен Сталинграда, ни в степях Украины, ни в лесах и болотах Белоруссии. Вас не сдержали мощные укрепления, которые вы сейчас преодолели на подступах к Берлину. Перед вами, советские богатыри, Берлин. Вы должны взять Берлин и взять его как можно быстрее, чтобы не дать врагу опомниться. Обрушим же на врага всю мощь нашей боевой техники, мобилизуем всю нашу волю к победе, весь разум. Не посрамим своей солдатской чести, чести своего боевого знамени.

На штурм Берлина — к полной и окончательной победе, боевые товарищи!..»

Для обороны Берлина Гитлер привлек все, что только мог. Каждую улицу, переулок, каждый дом нашим бойцам приходилось брать штурмом, в ожесточенных схватках с преданными и еще верящими в своего фюрера фанатиками. Рукопашные бои шли не только на земле, но и под землей — в тоннелях метро, в подземных коммуникационных ходах.

А над Берлином и его окрестностями висела густая дымка, поднимающаяся от земли: пожары и разрушения пришли под самое логово фашистского зверя. Дымы эти затрудняли ориентировку в полете, поиск экипажами заданных целей. Но выручали наземные радиостанции, наводящие самолеты на объекты бомбометания, а также сигналы, подаваемые атакующими частями...

И в эти горячие дни моя связь с родной дивизией не прекращалась. Из писем друзей я узнавал о боях гвардейцев на 3-м Белорусском фронте в Восточной Пруссии, о том, как они штурмуют «неприступные» кенигсбергские укрепления, суда и портовые сооружения немцев в порту Пиллау, громят вместе с наземными войсками земландскую и курляндскую вражеские группировки.

С большим волнением и гордостью читал я письмо Бориса Сергеевича Харабадзе. Мой преемник рассказал в нем о мужественном поступке командира эскадрильи 119-го бомбардировочного авиаполка капитана С. В. Барсукова и штурмана капитана Мазитова. После бомбардировки железобетонных фортов Кенигсберга их самолет поразил зенитный снаряд. Летчик капитан Барсуков получил ранение в оба глаза и перестал видеть.

По подсказке штурмана, не растерявшегося в труднейшей обстановке, летчик вывел плохо управляемый подбитый самолет на свой аэродром и произвел посадку.

Через некоторое время из полевого госпиталя мне прислал письмо сам капитан Барсуков. Он с радостью сообщал, что зрение ему восстановили, что скоро он снова встанет в боевой строй.

Приятно было узнать об успехах дивизии и из приказов Верховного Главнокомандующего: ее наградили орденом Суворова II степени. И то сказать: гвардейцы 3-й бомбардировочной прошли от Подмосковья до берегов Балтики, обрушили на врага почти 5 миллионов килограммов бомб!

* * *

А для авиаторов 1-го польского смешанного авиакорпуса день 3 мая 1945 года стал последним днем их боевой работы. В приказе командира корпуса генерала Ф. А. Агальцова так и определялись задачи частям на ближайшие дни: «Восточнее р. Хавель не бомбить и западнее р. Эльба не «летать»...

День Победы корпус встретил на аэродромах северо-западнее Берлина. Эту долгожданную весть мы услышали по радио. Неописуемому восторгу, великой радости поддались все вокруг! Радиоточки и радиоприемники, имеющиеся в распоряжении полков, работали на полную звуковую мощность, а радиопередачи, против обыкновения, передавались всю ночь. И в штабе корпуса не выключался радиоприемник. Эфир клокотал, на разных языках дикторы прославляли Победу над заклятым фашизмом. Торжествовал весь мир.

Вскоре после 9 мая наш корпус перебазировался в Польшу, где штаб был расформирован. Польские авиаторы остались у себя на родине, и мы стали готовиться к возвращению в родные края. Мой путь тогда лежал в далекий Иркутск, где предстояло принять должность заместителя командующего ВВС по политической части Восточно-Сибирского военного округа.

...Летит наш поезд на восток. Поздний вечер. В вагоне наступает тишина. От избытка чувств, от разноголосицы мыслей никуда не деться. Не спасает и то, что лежу на второй полке купейного вагона с закрытыми глазами, заставляю себя уснуть. Нет, сон не приходит. Думаю о том, какое же это великое благо — мирная тишина вокруг, мирное, отдыхающее от огня, грома и дыма, усыпанное звездами небо. Война позади. Бои окончены. Но я еду продолжать ратную службу, еду на восток, чтобы снова летать — беречь небо родного Отечества.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.