Глава 16 Блестящие Близнецы

Глава 16

Блестящие Близнецы

Два года Марша Хант скрывала, что родила от Мика дочь Кэрис. Что еще поразительнее, за свое молчание она не требовала регулярных крупных выплат. Как она объяснит позже, она просто радовалась, что Мик признает свое отцовство и хочет видеться с дочерью. В припадке идеализма, возможного, пожалуй, только в шестидесятые, Марша верила, что в итоге он поступит с их общим ребенком как полагается.

Женитьба на Бьянке и грядущий второй ребенок поначалу вроде бы не изменили его отношения к Кэрис. Мик обещал, что дочь приедет к нему во Францию, и сдержал слово; летом 1971 года, вскоре после свадьбы, он пригласил Маршу с ребенком в провансальский анклав «Стоунз».

Однако, когда они прибыли, выяснилось, что жить им предстоит не с Миком и Бьянкой в Биоте, а с Миком Тейлором и его женой Роуз в Грассе, — все равно что у слуги поселить. В Биот Маршу пригласили всего раз, на ужин, где Мик и Бьянка почти все время болтали по-французски, прекрасно зная, что она ни слова не понимает. Затем Мик разок повидался с Кэрис — пробыл с ней всего час. Уезжая, Марша, к своему смущению, вынуждена была попросить у него 200 фунтов на оплату счетов, которые ждали ее в Лондоне.

По большей части она содержала себя и Кэрис, работая певицей и фотомоделью, хотя со времен «Волос» слава ее существенно угасла. Лишь в случаях крайней нужды она через лондонскую контору «Стоунз» просила денег у Мика. Ей редко требовалось больше пары сотен фунтов, и они всегда поступали тут же. Когда в 1971 году Бьянка родила Джейд, Мик поначалу возжелал познакомить своих дочерей. Он пригласил Маршу с Кэрис на Чейн-уок и сфотографировал ее в саду — на коленях у нее сидит Джейд, Кэрис играет рядом.

Летом 1972 года, когда «Стоунз» готовились к американским гастролям, Маршу позвали в ФРГ солисткой группы «22». Она хотела взять Кэрис с собой и попросила у Мика 600 фунтов, чтобы прихватить и няню; как всегда, деньги ей послали без вопросов. Как-то вечером в немецком кафе Кэрис опрокинула на себя чашку чая и сильно обожгла руку, ногу и грудь. Марша помчалась с ней в местный американский военный госпиталь, затем позвонила в США Мику — тот, как она потом вспоминала, ужасно встревожился и предложил помощь. Договорились, что Марша как можно скорее вернется с Кэрис в Великобританию, а Мик оплатит частную клинику.

Ожоги были довольно серьезные, и Кэрис пролежала в клинике десять дней. Марша ночевала у нее в палате, отлучившись всего раз, на выступление в Уэльсе, — очень нужны были деньги. Счет за лечение составил 75 фунтов, но обещанные деньги от Мика так и не пришли. Марше пришлось среди ночи сбегать из клиники — там к ней были добры, и она сильно угрызалась. Позже, когда они с Миком встретились в Лондоне, он беспечно отмахнулся: мол, она бы на эти деньги, наверное, «туфель накупила». Тут терпению Марши, ее такту и вере в его доброту пришел конец, и она наняла адвоката.

По сравнению с четырьмя миллионами долларов, которые, по прогнозам, должны были заработать «Стоунз» на гастролях по Америке в 1972-м, ее желания были скромны — трастовый фонд в 25 тысяч фунтов, которые Кэрис получит, окончив школу лет шестнадцать спустя. Марша надеялась, что Мик согласится по-хорошему, но ее молодой адвокат предусмотрительно отправился в магистратский суд и получил ордер — судебную повестку предполагаемому отцу. Планировалось, что Марша поговорит с Миком и попросит трастовый фонд; повестку доставят, только если Мик ей откажет.

Рандеву состоялось под памятником принцу Альберту в Гайд-парке, через дорогу от Королевского Альберт-холла. Мик пришел один, как Марша и просила, и они сидели под памятником, а адвокат спрятался у подножия лестницы в парк. Если Мик скажет «нет», Марша должна была покачать головой. Вскоре она подала сигнал, и адвокат подошел. «Вы Мик Джаггер?» — спросил он (несколько избыточно — он был пылким поклонником «Стоунз»). «А кто спрашивает?» — огрызнулся в ответ Мик. Адвокат вручил ему повестку, тот глянул, рявкнул: «Да пошел ты!» — и ее разорвал.

Далее в ходе переговоров адвокаты Мика поначалу предложили трастовый фонд в 20 тысяч фунтов, затем передумали и сократили сумму до 17 тысяч. В те времена внесудебные соглашения по таким делам предполагали небольшие суммы, и адвокат, к которому Марша обратилась за советом, порекомендовал ей согласиться. После неприятной сцены у памятника Альберту отношения ее с Миком наладились — ее с Кэрис даже пригласили на первый день рождения Джейд. Но спустя почти полгода после того, как Марша согласилась на небольшой трастовый фонд, никаких признаков его создания не наблюдалось. Поскольку, вопреки всему, что Мик прежде говорил о Кэрис, — и вопреки тем ценностям, на которых его воспитали и которые он по большей части разделял, — он теперь намеревался отрицать отцовство.

В июне 1973 года Марша подала иск об отцовстве в Мэрилебонский магистратский суд, в двух шагах от Харли-хауса, прежнего Микова обиталища. Сам он на слушания не пришел. Его адвокат сказал, что заявление Марши «не признано» и «стороны обсуждают, насколько обоснованны эти обвинения».

В результате история попала в британскую прессу, а достоинство и такт Марши обернулись против нее. Она так долго держала в тайне свою связь с Миком, что теперь выглядела какой-то оппортунисткой, золотоискательницей, которая выскочила чертиком из табакерки и хочет разрушить его новенький брак. Мик на все вопросы отвечал с расчетливой беззаботностью, намекая, что все это устроено ради рекламы новой пластинки Марши. Его адвокаты между тем развернули обструкцию, требуя отсрочек и анализов крови. Близких помощников — Ширли Арнольд, к примеру, которая видела, что прежде Мик признавал Кэрис своей дочерью, — все это потрясало. «Я ему говорила, что надо ее признать, а если кто спросит меня, я скажу, что она его дочь, — вспоминает Ширли. — Но он и слушать не хотел».

После еще двух слушаний Марше поступило новое внесудебное предложение: 500 фунтов в год и трастовый фонд 10 тысяч фунтов, если ее адвокат подпишет документ, гласящий, что Мик не является отцом Кэрис, а выплаты делаются только во избежание огласки. Адвокат посчитал, что лучше предложения она, вероятнее всего, не получит, и Марша велела ему подписать документ.

* * *

1973-й — год, когда Мик стал респектабельным или, говоря точнее, когда бунтарь поневоле, изобретенный Эндрю Логом Олдэмом, наконец растворился без следа, как и полагается миражу, а на его месте возник бунтарь собранный, расчетливый и конформный.

В мае бывшая угроза внутренней безопасности США — и поднадзорный ФБР — стал первой поп-звездой, официально чествованной в Вашингтоне. Благотворительный концерт «Стоунз» в пользу пострадавших от землетрясения в Никарагуа принес в общей сложности 787 500 долларов, и Мика пригласили лично вручить чек адресатам — поддерживаемому правительством Фонду панамериканского развития. «Не только Мик, — восторгалась обычно сдержанная „Вашингтон пост“, — но и новейшая суперзвезда семейства Бьянка Джаггер, его жена и близнец с такими же надутыми губами».

На церемонию собралась стайка латиноамериканских послов и американских сенаторов, в том числе либеральный сенатор-республиканец от Нью-Йорка Джейкоб Джейвиц, чьей помощью заручилась Бьянка, дабы оградить благотворительные средства от загребущих лап никарагуанского президента Анастасио Сомосы. Но даже такой повод не побудил Мика прибыть вовремя. «А теперь, — съязвил Джейвиц, когда в очередной раз гостей обнесли канапе, а дипломатические светские беседы подувяли, — нам остается только ждать Гамлета».

Гамлет пришел не «в соболях», а в сине-белом полосатом блейзере с желтой розой на лацкане; его угрюмая Офелия облачилась в зеленое пальто от Осси Кларка, такую же соломенную шляпу и туфли с блестками. В благодарность за великолепную, как ни посмотри, благотворительную работу им обоим вручили золотой ключ (хотя прочим «Стоунз» за участие в концерте даже спасибо не сказали).

Всего четырьмя месяцами раньше, перед гастролями на Дальнем Востоке, Мику из-за прошлых историй с наркотиками отказали в японской визе и ненадолго запретили въезд в Австралию. После вашингтонской церемонии Америка больше не сочтет его подрывным элементом, его нигде не объявят персоной нон грата — разве что в снобском ресторане «Sans Souci», куда он отправился в тот же день с золотым ключом от округа Колумбия в кармане; его завернули за то, что не надел галстука.

Еще на заре своего брака Бьянка без улыбки — а потому не вызвав особой симпатии — заявила, что хочет быть не просто трофейной женой рок-звезды. «Я сама по себе личность, — сказала она одному интервьюеру. — Достижения и успехи Мика — это его достижения и успехи. Я тут ни при чем. Я должна добиваться успеха сама. Он музыкант, я нет. Все, кто окружает „Стоунз“, купаются в отраженном свете. Я так не желаю».

Теперь же она, красивая, стильная, да еще и с фамилией Джаггер, могла бы ракетой взлететь на вершину общества и обрести там полнейшую самостоятельность. Легко представить, как ею одной заполнены многие страницы английского, а также французского «Вог», как она царит в фоторепортажах с вечеринок в «Татлере», водит корреспондента «Хелло!» или «Дома и сада» по новой тосканской вилле, участвует в жюри «Американского идола», трясет блестящими черными волосами в телерекламе шампуней или роскошно хмурится, донося до зрителя послание от продавцов косметики «Л’Ореаль»: «Потому что ты этого достойна!»

Но в Великобритании 1973 года звездная культура в ее нынешнем понимании еще только зарождалась. Не было колонок сплетен, кроме смутно пародийных образчиков в массовой прессе; не было супермоделей, звезд реалити-ТВ, законодателей мод и жен футболистов, стоивших миллиарды, а красный ковер полагался только королеве. Слава зиждилась на постижимых успехах — скажем, звездной роли в кино или вокале в рок-группе, — и явление «известен своей известностью» оставалось неведомо широким массам. Поэтому Бьянка, созданная для звездной культуры, но вспыхнувшая слишком рано, была непредсказуема.

Пожалуй, она стала прообразом супермодели — хотя не вышла ростом и была ужасно худа, так что для подиума не годилась и к тому же выглядела чересчур оригинально: ее уникальный стиль сочетал парижскую элегантность 1930-х с намеком на госпожу-садистку. Ее жестко-сексуальные платья, сшитые на заказ костюмы и шляпки-таблетки с вуалями резко контрастировали с псевдонаивной кукольностью шестидесятых и зачали отдельную моду. Когда она появилась на показе мод в пользу «Оксфама» в Гроувнор-хаус в двуцветном завитом парике и с тростью с серебряным набалдашником, единственные лондонские продавцы тростей «Джеймс Смит и сын» впервые узрели женщин среди своей клиентуры.

Дело происходило на заре эпохи бессмысленных наград, и Бьянке их давали щедрыми горстями — например, премию «Женская шляпка 1972 года», — обычно в надежде, что на награждении вместе с ней появится Мик. В беседах с репортерами она была немногословна, и один журнал прозвал ее «Современной Гарбо», а другой сообщил (не раскрыв источников), что «она не носит нижнего белья, а соски у нее как розовые бутоны». Несмотря на глубочайшее недоверие британцев к иностранным именам, целую толпу новорожденных девочек назвали Бьянками. С такой репутацией разумно было бы создать какой-нибудь бренд «Бьянка Джаггер». Но, разумеется, в семействе Джаггер нашлось место лишь для одного бренда.

Поначалу Мика забавляло, что он женат на законодательнице мод (хотя тогда это еще так не называлось), и он в разумных пределах делился с нею огнями рампы. Под ее влиянием он еще одержимее возился со своим гардеробом и присвоил несколько ее идей — например, с опозданием приветствуя послов и сенаторов в Вашингтоне, под мышкой сжимал трость с серебряным набалдашником. Пара стала участвовать в модных съемках, и в январе 1973 года 2000 экспертов и редакторов модных журналов со всего мира признали их «лучше всех одетыми». Через несколько недель лондонский «Санди таймс мэгэзин» заказал их фотографию на крыше кенсингтонского универмага «Байба» престарелой Лени Рифеншталь, чей фильм «Триумф воли» воспел нюрнбергский съезд НСДАП в 1934 году. Что наверняка понравилось бы американскому критику Альберту Голдмену, который сравнивал концерты «Роллинг Стоунз» с этим самым съездом, а Мика — с «Вождем».

Пара, позирующая в Верхнем саду универмага, — она в кружевном платье а-ля Скарлетт О’Хара и с парасолью, он в ярко-охряном костюме — как будто олицетворяла идеальную рок-н-ролльную сказку. На деле же все обстояло иначе. Позже Мик заметит, что их брак был «хорош только первый год», а потом превратился в притворство перед публикой, все менее убедительное. По оценкам Бьянки, хороший период оказался еще короче.

Для группы и ближайших помощников она оставалась аутсайдером — ей не доверяли, над ней насмехались. Кит злился, что она умыкнула его Проблескового Близнеца в блестящий мир кутюрье и европейских кинозвезд, где никто слыхом не слыхивал о Блайнд Бое Фуллере или настройке по открытой соль. Анита Палленберг злилась, потому что Бьянка была прекрасна, стильна и холодна, — и особенно Анита злилась теперь, когда ее божественное лицо изуродовал героин, ее стрижка на восемнадцать карат поблекла и обвисла, а ее завораживающий сиплый голос неприятно каркал. Билл Уаймен, Мик Тейлор и их жены были с Бьянкой ровны, но держали дистанцию, как и положено сержантскому составу. Однако, как ни удивительно, с ней подружился Чарли Уоттс. Искренность Чарли позволяла Бьянке отдохнуть от низкопоклонства, что окружало Мика, и к тому же, по мнению Бьянки, из всех жен внутреннего круга Мик не тронул только жену Чарли.

Даже в целом терпимые и добросердечные люди, которые работали на Мика в лондонской конторе, затруднялись потеплеть к Бьянке, а потому с легкостью думали о ней дурно. Ее считали беспощадной золотоискательницей, которая добивается только его денег (никто ведь не знал о брачном контракте, предъявленном ей утром перед свадьбой) и интересуется только своей персоной (о ее работе в пользу жертв никарагуанского землетрясения все как-то забывали). Ее неизбежно заподозрили в том, что Миково решение отказаться от Кэрис — ее рук дело. Логично: зачем ей делиться наследством с чужими детьми, если у нее своя дочь есть?

Пока Мик работал в студии или был еще чем-нибудь занят, развлекать Бьянку выпадало жене Леса Перрина — Джейни. Обычно развлекали Бьянку так: сажали на заднее сиденье машины с шофером, вручали пачку 20-фунтовых купюр и отправляли по магазинам на Бонд-стрит или в Найтсбридж. С шоферами вечно не ладилось — Бьянка ожидала от них практически рабской покорности. Одного отослали просто за то, что не коснулся фуражки в знак приветствия. Из-за Бьянки компания, у которой «Стоунз» годами нанимали машины, отказалась с ними работать. Джейни Перрин уже страшилась телефонных бесед, в которых ей сообщали, что очередному шоферу недостало уважительности и Бьянка — как она выражалась с легким испанским акцентом — «зердится».

Даже если она и интриговала против Кэрис ради Джейд, мать из нее вышла равнодушная — ее раздражало, что приходится торчать дома, пока Мик шляется где хочет. Временами она вроде бы проникалась к Джейд, с восторгом накупала одежды и наряжала дочь, а то бросала девочку с няней или родителями Мика и отправлялась по магазинам и в парикмахерскую в челсийском «Риччи Бёрнс». Какое-то время у Джейд была одна няня на двоих с ее ровесницей Хлои, дочерью Мика и Роуз Тейлор. Эта молодая женщина трудилась на двух знаменитых Миков, но зарабатывала мизерные деньги и в отместку разрешала девочкам играть с папиными «золотыми» дисками в ванне.

Когда-то и сомнений не возникало в том, что Бьянка способна прижать Мика к ногтю. Во время записи «Exile on Main St.», приезжая к ней с Лазурного Берега в Париж, он порой обнаруживал, что в отеле ее нет, — она куда-то пропадала, как Крисси Шримптон за десять лет до нее. Как и с Крисси, ему приходилось унижаться, обзванивая ее друзей и выспрашивая, не видали ли они его жену. Пока он записывался на Ямайке, Бьянка от сугубой скуки и злости остригла роскошные черные волосы под мальчика. Марианна Фейтфулл в 1969-м поступила так же, но она с короткой стрижкой пугающе походила на Брайана Джонса, а Бьянка временно превратилась в близняшку Мика — отчего тот, по воспоминаниям бывшего сотрудника, «пришел в восторг».

Все эти уловки давно потеряли силу. Мик и Бьянка делили постель, но за дверью спальни ей приходилось сражаться за его внимание с целой толпой других желающих. Она ненавидела затейливую паутину Миковых консультантов и помощников, с которыми приходилось вести переговоры, чтобы к нему пробраться; в узком кругу она называла это «нацистское государство» — возможно, подсознательно вспоминая фотосъемку Лени Рифеншталь. Мик стал скуп и невнимателен, что замарало даже его героическую никарагуанскую работу. Он уехал на дальневосточные гастроли, а Бьянка осталась в Манагуа и жила в съемном доме, за который Мик пообещал заплатить. Деньги не пришли, и она часами, и не всегда успешно, дозванивалась до нью-йоркской конторы Ахмета Эртегана, пока проблему наконец не решили.

Ее декларация независимости от «Стоунз» («Я к ним отношения не имею!») объяснялась, как она признается впоследствии, не столько высокомерием, сколько страхом. Бьянка до смерти боялась, что ее засосет в мир, где стрессы и излишества способны были убивать людей, что нередко и проделывали. И боялась она не только за себя. Да, она не была идеальной матерью, но в сравнении с Марлоном и Дэнделайон, детьми Кита и Аниты, жизнь Джейд была образцом нормальности.

Кит теперь отчасти поселился на Ямайке — его привлекали музыка, ганджа и, как он поведает впоследствии, шанс наконец-то как следует обучиться бою на ножах, раз уж он все время таскает с собой нож. В марте, возвращаясь с Дальнего Востока в свою пляжную резиденцию в Очо-Риосе, Кит крупно поругался с Анитой — ему представлялась неприглядной ее дружба с какими-то местными растафарианцами. Он хлопнул дверью и один улетел в Лондон; Аниту тем временем замели за хранение каннабиса, бросили в чудовищную ямайскую тюрьму, а двое детей сидели дома в одиночестве, пока соседи не сообразили, что творится, и не забрали их к себе.

26 июня лондонская «Ивнинг стандард» возопила: «„РОЛЛИНГ СТОУН“ РИЧАРД ОБВИНЕН В ХРАНЕНИИ ОРУЖИЯ И НАРКОТИКОВ»; полиция устроила налет на дом Кита и Аниты на Чейн-уок, в результате чего всплыли героин, каннабис, метаквалон, огнестрельное оружие без лицензии (две штуки) и россыпь боеприпасов; все это дало основания для обвинений по двадцати пяти статьям. (Что интересно, никто не попытался обыскать дом Мика чуть дальше по улице. Как будто из Вашингтона успели шепнуть пару слов; британская полиция Мика больше не тронет.)

Тяжелые и легкие наркотики, а также промышленные количества алкоголя и сигарет — не единственные опасности, с которыми жили дети Кита. Сассекский коттедж «Редлендс», декорации их с Миком мученичества в 1967 году, погиб при пожаре. Поскольку тревогу поднял четырехлетний Марлон, сделали вывод, что кто-то из обдолбанных родителей уснул с зажженной сигаретой, хотя Кит утверждал, что возгорание случилось из-за мыши, перегрызшей какие-то провода. В октябре он отпраздновал мягкий приговор суда за июньские находки (с него — 250 фунтов штрафа, с Аниты — год условно) вечеринкой в своем номере отеля «Лондонберри». Пока взрослые веселились, в спальне Марлона начался пожар, пришлось эвакуировать весь этаж, и отель на веки вечные занес Кита в черный список. Тот снова отрицал, будто кто-то уснул с сигаретой, и во всем винил электропроводку.

В свои четыре года Марлон уже был сторожем отцу своему — вечно караулил, не идут ли полицейские и не горит ли сигарета на покрывале. Анита была любящей матерью, но ее уход за детьми оставлял желать лучшего. Порой за Марлоном приглядывали Бьянка и Мик — и оба, разумеется, были к нему добры. Как-то раз Бьянка попыталась снять с ребенка носки и обнаружила, что они приросли к его ногам, — так долго он их носил.

Ее недруги так и не поняли, что Бьянкин образ независимой египетской кошки маскировал традиционную, даже пуританскую натуру, для которой жизнь с Миком обернулась бесконечным каталогом разочарований. Она не умела выносить непостоянства их жизни — которая из-за его налоговой ситуации превратилась в бесконечные кочевания между США, Францией, Великобританией и Ирландией, и нигде они не задерживались дольше нескольких недель. Он бегал от налогового управления, как Кит от полиции, и страшно боялся нарушить свой статус нерезидента — особенно в Великобритании, где налоговиков полагают всеведущими и вездесущими. Позже Бьянка припомнит противозаконную ночевку на Чейн-уок, когда они пригибались, проходя мимо окон, чтоб не увидели с улицы, и вообще вели себя «как сквоттеры».

А еще были другие женщины. Всего через несколько недель после свадьбы, еще беременная, Бьянка узнала про Маршу Хант и Кэрис. Она уверяла, что ее не волнует ни тайное внебрачное дитя Мика, ни Маршин иск, но ни капли не убедила тех, кто взаправду ее знал. Потом появились и другие женщины, о которых она знала, и еще больше тех, о которых так и не узнала. Слабым утешением, сказала она «Санди таймс», ей служило то, что «Мик спит со многими, но редко заводит романы. Они все пытаются его использовать… из никого стать кем-то».

На одну такую измену Бьянке вряд ли было бы плевать — но она была не в курсе. Спустя какие-то недели после их знакомства с Миком он сыграл финальный аккорд с ее предшественницей Марианной Фейтфулл. «Стоунз» тогда записывали «Sticky Fingers», где, кстати, прозвучала и Микова версия «Sister Morphine» — песни, знаменовавшей Марианнину капитуляцию перед героином.

К тому времени былой Деве Марии от поп-музыки буквально нечего было терять: наркомания убила ее певческую и актерскую карьеру, сожрала все деньги, лишила опеки над сыном Николасом, а ее мать, когда-то неутомимую баронессу Эриссо, довела до попытки самоубийства. В частной наркологической клинике санитар выбил ей два передних зуба, когда подруга контрабандой принесла ей героин. Надир наступил, когда Марианна несколько месяцев прожила уличной наркоманкой в Сент-Энн-корт, грязном переулке Сохо, названном в честь святой Анны, как и часовня в Сан-Тропе, где венчались Мик и Бьянка.

Как-то раз Марианна бросила своих вест-эндских друзей-наркоманов, отправилась ностальгически прогуляться по Кингз-роуд в Челси и перед бутиком «Бабуля поехала» столкнулась с Миком. Потом она вспоминала, что он поздоровался, будто они расстались только вчера, расцеловал ее, а потом принялся щупать таким манером, что стало ясно: ее попытки стать непривлекательной к оглушительному успеху не привели. Управляющий магазином «Бабуля поехала» пустил их в комнату над бутиком, где они позанимались сексом, не говоря ни слова, затем поцеловались и разошлись каждый своей дорогой.

Марианнина дорога привела к очередной попытке вылечиться — на сей раз не где-нибудь, а в больнице Бексли под Дартфордом, в Кенте, где в летние каникулы работал санитаром школьник Майк Джаггер.

* * *

Последним модным веянием британской поп-музыки стал глэм-рок; звук — пастиш рок-н-ролла 1950-х, стиль — то, что Мик вытворял уже года четыре или пять. Группы, чья гетеросексуальность не вызывала сомнений, наряжались в блескучие женские тряпки, зачесывали волосы в помпадуры с перьями и покрывали лица сплошным слоем макияжа. Глэм-рок сделал девчоночьими иконами нескольких музыкантов, чей успех в шестидесятых был отнюдь не оглушителен, — Род Стюарт, Элтон Джон и прежняя любовь Марши Хант, Марк Болан. Но никто не претендовал на Миков трон откровеннее Дэвида Боуи.

Боуи, родившийся Дэвидом Джонсом в 1947 году, тоже происходил из Кента — рос сначала в Бромли, затем в еще менее симпатичном Бекенэме. После единственного хитового сингла «Space Oddity» он стал сочетать высокое искусство с поднебесно высоким кэмпом, что отнюдь не помешало женской аудитории умирать по нему, как поклонницы «Стоунз» умирали по Мику. Миков сценический персонаж всегда был выдумкой, но Боуи сделал следующий шаг: он создал настоящее альтер эго, белолицего инопланетянина Зигги Стардаста, с шипастой прической и в обуви на платформе; Зигги упал на землю и стал рок-звездой.

Глядя на эту смесь водевиля с научной фантастикой, никто бы не догадался, что Боуи в немалой степени лепил себя под Мика. Сценическое имя Боуи — наполовину отсылка к ножу покорителей американского Фронтира, наполовину — поклон Джаггеру; он записывался на студии «Олимпик», потому что она была исторически связана со «Стоунз»; он даже сфотографировался в кружевном платье от «Мистера Фиша» — как у Мика в Гайд-парке. Большинство его песен рождались в его собственном диковатом бесполом мире, но изредка в них — например, в «The Jean Genie» с альбома «Aladdin Sane» — прорывались пылающие гитарные риффы и недвусмысленный сексуальный вызов, наводившие на подозрение, что Боуи предпочел бы солировать в «Стоунз». Не один и не два британских музыкальных журналиста нарекли его «наследником Мика Джаггера».

Зигги Стардаст пользовался громадным успехом, но Боуи быстро устал от этого надувательства и в июле 1973 года после аншлагового концерта в лондонском «Хаммерсмит-Одеоне» объявил, что убьет Зигги. Мик пришел на концерт и потом на вечеринке в «Кафе-Рояль» поцеловал Боуи в губы, чем до онемения потряс зал, полный звезд, среди которых были Барбра Стрейзанд и Ринго Старр.

Невзирая на свою мегакэмповость, Боуи был женат на молодой американке, прежде известной как Энджи Барнетт; в его взлете она сыграла ключевую роль. Оба они утверждали, что бисексуальны, брак их славился открытостью, и вскоре поползли слухи о том, что Мик крутит романы параллельно с обоими. Восхищение Боуи и в самом деле граничило с обожанием. Нью-йоркский корреспондент «Мелоди мейкер» Майкл Уоттс вспоминает, как Боуи однажды весь вечер пел Мику дифирамбы, явно «влюбленный в него по уши».

Для пущего удобства этого m?nage ? trois у семейства Боуи имелась квартира на Оукли-стрит в Челси, поблизости от Чейн-уок. Неопровержимых улик связи Мика с мистером или миссис Боуи так и не всплыло, но Энджи утверждала, что как-то спозаранку, вернувшись домой из поездки в Америку, застала Мика в постели с Дэвидом. Боуи через своего адвоката заявил, что все гипотезы об их сексуальных отношениях — «чистой воды фантазия», а Мик отмахнулся, объявив их «полнейшей ахинеей». Однако оба не то чтобы мешали построению гипотез — сохранился снимок, где они двусмысленно обнимаются на диване.

Возможно, Мик просто приглядывал за своим крупнейшим соперником со времен Джими Хендрикса. Боуи, по сути дела, официально бросил ему вызов, объявив, что Руди Валентино, его очередное альтер эго, — «следующий Мик Джаггер». Склонность Мика проводить с ним время отдавала старой пословицей мафиози — «Друзей держи близко, а врагов еще ближе». Иногда случались непредвиденные побочные эффекты: когда Боуи пришел на концерт «Стоунз» в Ньюкасле, Мику выпало новое, неизведанное переживание — посреди песни зал потерял к нему всякий интерес. Обернувшись, Мик сообразил, что передние ряды заметили морковную шевелюру Боуи за кулисами.

Очередной альбом «Стоунз» «Goats Head Soup» (вышедший в Великобритании 31 августа, а в США 12 сентября) доказывал силу текущих позиций глэм-рока. Суп из козлиных голов — ямайский деликатес, и на внутреннем развороте конверта была изображена безглазая козлиная башка в бульоне — ингредиенты скорее сатанинского ритуала, чем ужина. Снаружи на конверте поместили фотографию Дэвида Бейли — лицо Мика, снятое сквозь вуаль, алые губы надуты в кокетливом удивлении, отчасти напоминают Мэрилин Монро в «Зуде седьмого года», когда ветер из метро раздувает ей платье.

Синглом стала баллада «Angie», спетая пафосным шепотом, который не столько искажал имя, сколько растягивал его на дыбе: «Ayn-jeh… Ay-y-y-n-n-jeh…» Все сочли, что Мик поет серенаду супруге Дэвида Боуи, но на самом деле песню написал Кит для своей дочери Дэнделайон, которую в швейцарском роддоме окрестили в честь местной святой Анджелы. Ахмет Эртеган сомневался, стоит ли выпускать столь нетипичную для «Стоунз» пластинку, но был подавлен большинством голосов, и сингл тут же занял первую строчку чартов в Америке, хотя в Великобритании только пятую.

Зато Эртеган выиграл другой бой — за песню Мика «Starfucker», сатиру на женщин прекрасно известного ему типа, в которой была строчка «giving head to Steve McQueen».[291] Название пришлось заменить на «Star Star», а насчет «берет в рот» — справиться у Маккуина, не против ли он (тот, разумеется, был страшно польщен). В процессе сочинения Мик позвонил Крис О’Делл — она немало удивилась, они не виделись со времен своей дружбы с плюсами годом раньше. С воодушевлением, какого никогда не наблюдала публика, Мик пропел ей «Starfucker» по телефону и дал понять, что все еще встречается с Карли Саймон.

«Goats Head Soup» возглавил и альбомные чарты, в Штатах став в итоге трижды платиновым (три с лишним миллиона экземпляров), однако критиков порадовал немногим больше, чем «Exile on Main St.». Лестер Бэнгз в журнале «Крим» писал, что «есть теперь в „Стоунз“ некая печаль — они вызывают такой гигантский вопрос „ну и что?“». С точки зрения Томаса Эрлуайна, альбом знаменовал конец «величайшей полосы удач в истории рок-музыки… имидж „Стоунз“ затмевает их достижения, Мик взлетает к вершинам звездного общества, Кит тонет в наркомании… На „Goats Head Soup“ слышно, как они движутся в разных направлениях — порой в одной и той же песне».

В сентябре начались британские и европейские гастроли в поддержку выхода альбома, где Мик принял серьезные меры против обычного гастрольного бардака. Больше всех досталось саксофонисту Бобби Кизу, самому верному сообщнику Кита. Бобби уже запятнал репутацию на дальневосточных гастролях, когда в аэропорту Гавайев при досмотре из одного его сакса выпал шприц. 17 октября он не явился на предпоследний европейский концерт в брюссельском «Форе Насьональ», поскольку был занят с бельгийской девицей в ванне шампанского. Мик без промедления его уволил и оставался неумолим, сколько ни просил за Киза Кит.

В общем, как ни печально, Бобби пропустил первый показ документального фильма Роберта Фрэнка об американских гастролях 1972 года под названием «Блюз хуесоса» — одно из его любимых выражений. Название происходило из Микова порнографического блюза о мальчиках-проститутках и сексе со свиньями, который «Стоунз» записали в качестве прощального привета «Декке», когда сбежали на «Атлантик». Он написал эту песню в шутку, но она как-то просочилась наружу и в чужом исполнении даже фигурировала во внебродвейском спектакле «Подсудимый „Оз“» — о преследовании журнала «Оз» по британским законам о борьбе с безнравственностью. Руководитель «Роллинг Стоунз рекордз» Маршалл Чесс планировал включить Микову оригинальную версию в альбом музыки «только для взрослых», куда войдут песни других крупных исполнителей. Сессионный пианист Доктор Джон, порой игравший со «Стоунз», уже предоставил свой вклад под названием «How Much Pussy Can You Eat?».[292]

Документальный фильм «Блюз хуесоса» развил эту тему. Рок-н-ролла в нем было не много (Роберт Фрэнк слишком серьезный художник, чтобы просто снимать группу на сцене), зато наркотиков и секса предостаточно. Временами снимая в цвете, но в основном в черно-белой гамме — как впоследствии выразится американский писатель Дон Делилло, «размытая голубизна, развратная и разъедающая»,[293] — Фрэнк на полную катушку использовал свой полный допуск и орды операторов. В фильме люди беззастенчиво нюхают кокаин, курят сами и подкуривают других, а в одной устрашающей сцене девчонка в гостиничном номере колется героином. Голая групи валяется на постели, широко раскинув ноги, вдохновенно ласкает себя, а мужской голос за кадром восторгается ее «мандой». Вокруг, бессмысленно чирикая, возлежат другие неодетые лица женского пола — словно товары на полке в супермаркете.

В основном на экране действуют второстепенные фигуры гастрольной тусовки, хотя ближе к началу показано, как Мик запускает руку в сатиновые трусы и вроде бы мастурбирует (ему-то зачем?). Посреди сцены крайнего разврата во время оргии на борту «Вываленного языка» он откровенно пытается отстраниться от прочих. На пике сцены дородный немолодой гастрольный менеджер догола раздевает девятнадцатилетнюю групи, затем подхватывает ее и зарывается лицом ей в промежность. Мик между тем танцует по проходу с Миком Тейлором, тряся трещоткой в латиноамериканском ритме и усмехаясь, — мол, это «шоу» заслуживает «Оскара».

Жизнь на американских дорогах Фрэнк тоже снимал беспощадно: голые бетонные стены за сценой, одинаковые гостиничные номера, бесконечный разбор и сбор вещей, карточные партии на неубранных постелях, лес винных бутылок, переполненные пепельницы, разоренные тележки обслуживания в номерах, бесконечные скучающие брожения туда-сюда между смежными комнатами номера, чернокожие монолитные телохранители, в страхе перед «Ангелами ада» круглосуточно выставленные в коридорах. В одной сцене за кулисами обдолбанный до невменоза Кит сидит на корточках на железной скамье и невнятно бубнит, а Ахмет Эртеган в безупречном блейзере вполголоса старается поддакивать в подходящих местах. Показан также момент в Денвере, переплюнувший «Спинномозговую пункцию», — Кит и Бобби Киз демонстрируют перед камерой, как хулиганят рок-звезды, из окна номера этаже на седьмом-восьмом сбрасывают телевизор на мусорные баки и сгибаются пополам, не очень убедительно изображая истерическое веселье.

Фрэнка допустили даже в номер Мика и Бьянки в нью-йоркском «Шерри-Незерленд» перед финальными концертами в «Медисон-сквер-гардене». У Мика день рождения, но в громадной парчовой пустоте стоит тишина, только до крайности скромный шофер и помощник Мика Алан Данн складывает и пакует спортивные костюмы. Бьянка вся в белом порхает туда-сюда, не говоря почти ни слова. В какой-то момент она высказывается, что не прочь пойти в ресторан «У Элейн», чья владелица держит общий стол для любимых звездных клиентов вроде Вуди Аллена. Однако Мик — тихо-тихо — возражает: «Отвратная еда, отвратные люди, отвратная женщина».

Маршалл Чесс, продюсер фильма, показал его «Стоунз», когда те работали в мюнхенской студии «Мьюзикленд» над новым альбомом, который позже станет называться «It’s Only Rock & Roll». По воспоминаниям Чесса, в мельчайших подробностях узрев свой персональный извод рок-н-ролла, «они все ошалели». Однако о первоначально задуманном всемирном кинопрокате речи явно не шло. Преимущественное право на дистрибуцию было у «Уорнер бразерс», финансировавшей «Представление». Но даже в Голливуде 1970-х, где стали нормой обнаженка и матерные слова, ни одна мейнстримная компания не перенесла бы фильма под названием «Блюз хуесоса» и вообще продвижения кино вот такого рода под любым названием. Не в последнюю очередь проблема была в том, что создатели фильма не получили письменного разрешения большинства тех, кто скомпрометирован на экране. «Когда трахаешься или двигаешь по вене, — говорит Маршалл Чесс, — обычно разрешения на показ не даешь».

Мик похвалил Роберта Фрэнка за блестящую работу, но сказал, что, если она выйдет, снова показаться в Америке ему не светит. И «Блюз хуесоса» лег на полку вместе с «Рок-н-ролльным цирком „Роллинг Стоунз“». Вместо этого команда из кинокомпании Джона Леннона «Баттерфлай» быстренько слепила лобовую запись гастролей 1972 года из материалов съемок на концертах в Форт-Уорте и Хьюстоне; результат озаглавили так, что не подкопаешься: «Дамы и господа — „Роллинг Стоунз“».

Те, кто много времени проводил подле «Стоунз», обычно необратимо менялись, и Роберт Фрэнк не стал исключением. Результат многих месяцев его тяжелой работы выбросили на свалку, но тем проклятие «Блюза хуесоса» не ограничилось. Вскоре после погибла дочь Фрэнка Андреа и его молодой помощник Дэнни Симор (который в титрах фигурирует как «Торчок-Звучок»).

* * *

В январском номере американского журнала «Вива» за 1974 год Бьянка впервые публично намекнула, что между ними с Миком растет отчуждение. У нее взяли интервью для статьи о Королях Рока (статус, который достался не только ей с Миком, но также Карли Саймон с Джеймсом Тейлором). «Может, я больше не нравлюсь Мику, — приводит ее слова журнал. — Когда мы только познакомились, я понимала, кто он такой. Сейчас — уже нет… Мне просто нужен искренний человек. Так грустно, когда выясняется, что тот, кого любишь, неискренен… Я не могу простить ложь. Ложь оскорбляет разум».

Здесь нам предстает совершенно другая Бьянка — уже не хмурая, необщительная модница, но неуверенная в себе и ранимая молодая женщина, которая признается, что ситуация пугает ее, особенно «когда я смотрю на Джейд. Мои родители развелись, и я помню, как больно быть ребенком, который разрывается между двумя любимыми людьми». В том же журнале опубликовали комментарий Мика — он заглаживал все намеки на серьезные разногласия и сказал лишь, что он «ни капли не домашний», а затем — откровеннее — что «я стараюсь не проводить с семьей больше времени, чем требуется».

Согласно стратегии, разработанной принцем Рупертом Лёвенштайном, в 1974 году у «Стоунз» гастролей не предвиделось. Кит почти весь год жил в Швейцарии, экспериментируя с новым методом исцеления (по фольклорным данным, ему выкачали всю пропитанную наркотиками кровь и заменили новой). В Швейцарию вновь переместился и командный центр «Стоунз». То и дело проводились деловые совещания, куда, по словам одного участника, являлись «человек двадцать юристов» и где принц Руперт и Мик планировали гастроли в США, Латинской Америке и на Дальнем Востоке в 1975-м и 1976-м; на сей раз — никаких молчаливых наблюдателей с кинокамерами.

Семейному досугу Мик предпочитал поездки в Лос-Анджелес, где он тусовался с единственным музыкантом, к которому прислушивался. За несколько месяцев до того Джон Леннон расстался с Йоко в Нью-Йорке и переехал на Западное побережье, где устроил загул, который позже назвал своим Потерянным Уик-эндом. Первым в программе значился секс — Леннон считал, что ему недодали секса в битловские времена, а сексом с Йоко он в последнее время пресытился. Леннон, как он сам не раз говорил, хотел быть как Мик — сидеть в баре нью-йоркского отеля «Плаза», дожидаться, пока его не снимет ошеломительная женщина, затем отбывать с ней в номера.

Он отчаянно хотел получить американский вид на жительство, но из-за наркотиков и его радикальных политических пристрастий Управление иммиграции и натурализации вечно грозило ему депортацией. Мик, в Вашингтоне ставший желанным гостем, запросто мог получить вид на жительство, но не собирался, поскольку тогда пришлось бы платить налоги в США.

Несмотря на усердное распутство, почти весь Потерянный Уик-энд Леннон провел в студии звукозаписи с доверенными британскими друганами: Ринго Старром, Элтоном Джоном и Миком. В ходе одной сессии на «Рекорд плант уэст» он срежиссировал Миково исполнение «Too Many Cooks (Spoil the Soup)» Вилли Диксона: Эл Купер на клавишных, Джесси Эд Дэвис — который появлялся в «Рок-н-ролльном цирке „Роллинг Стоунз“» — на гитаре, а Джек Брюс из Cream и блюзового «Илингского клуба» — на басу. Когда Леннон возвратился в Нью-Йорк (пока, впрочем, не к Йоко), они с Миком еще поработали над песней Диксона на «Рекорд плант ист»; кроме того, Мик навещал его и его подругу Мэй Пэнг в их квартире на Восточной 52-й улице.

«It’s Only Rock & Roll», вышедший в октябре 1974 года, — первый альбом «Стоунз», спродюсированный Миком и Китом под псевдонимом «Проблесковые Близнецы». Поначалу планировали перемешать фрагменты живых выступлений на европейских гастролях 1973 года и соул-стандарты, вроде «Ain’t Too Proud to Beg» The Temptations. Но плодовитые Близнецы вскоре переключились на собственный материал, хотя чаще работали по отдельности, чем вместе. Конверт создал бельгийский художник Ги Пейларт, чьи обильно отретушированные портреты королей звукозаписи, от Хэнка Уильямса до Эдди Кокрэна, превратили его в Рубенса глэм-рока. Пейларт изобразил, как «Стоунз» шагают через какую-то палату парламента, — к ним тянет голые руки толпа прерафаэлитских дев и девочек, а музыканты их как будто и не видят.

Заглавный трек «It’s Only Rock & Roll (But I Like It)» идеально отражал глэм-роковую стилизацию и псевдонаивность. Тем не менее в американский «Топ-10» он не пробрался, а в британский продрался с боем. Звучал он вовсе не глэмово — обычная угловатая мешанина, и Мик нес какую-то саркастическую чепуху про каллиграфическое харакири: мол, если воткнуть перо в сердце, всю сцену зальет кровью. Озадачил зрителей цветной видеоклип: группа, когда-то презиравшая униформность, вырядилась в белые викторианские матроски и играла в палатке, которую постепенно затопляла пена. Пены оказался перебор, она неумолимо поднималась выше головы, и к тому времени, когда пять роковых матросиков допели, впечатление создавалось такое, будто они застряли в стиральной машине посреди цикла. Видимо, последнее, что на этом этапе хотели услышать от Мика поклонники: «Привет, морячок!»

Мику Тейлору в чопорном белом костюмчике и с мыльными пузырями на носу было особенно неуютно, и в декабре он подал заявление об уходе. За пять лет он многое вложил в «Стоунз»; он стоически мирился с парадоксальной ролью соло-гитариста, которого затмевает человек, берущий аккорды; он согласился быть тем Миком, о котором люди вспоминают отнюдь не в первую очередь; он отправился в изгнание, хотя у него не имелось проблем с налогами; он безропотно сносил последствия Китовой наркомании. И однако, он оставался просто наемным сотрудником, приписанным к тем же сержантским баракам, что Билл и Чарли.

Тейлор мечтал писать песни, но все его попытки безжалостно давил Джаггернаут Проблесковых Близнецов. При записи «It’s Only Rock & Roll» он активно участвовал в создании нескольких песен, но, жаловался он, его имя не упомянули. В душе он был концертирующим блюзменом, который неделям работы над риффом в студии предпочитал запилить рифф на несколько секунд на сцене. А для блюзмена, полагавшего, что он пришел в блюзовую группу, нынешний Миков набег на территорию глэм-рока оказался последней соломинкой.

Прошедшие пять лет сказались и на личной жизни Мика Тейлора. В 1969 году он пришел в группу некурящим вегетарианцем, теперь же потреблял героин, не слишком отставая от Кита. Боевая тревога (хотя тогда так не говорили) прозвучала в сентябре 1973 года, когда от героиновой передозы умер Китов приспешник, красавец Грэм Парсонс. И судьбу своего предшественника Брайана Джонса Тейлор тоже не забывал. Позже он скажет, что стал «единственным соло-гитаристом, который ушел из „Стоунз“ и выжил».

Газетам объяснили, что Тейлор хочет перемены обстановки. Кит тепло поблагодарил его в телеграмме; Мик же, когда его спросили о замене, отделался шпилькой: «Мы, несомненно, найдем гениального белокурого гитариста ростом шесть футов и три дюйма, способного самостоятельно накладывать макияж». То был глас «тирании клевизны»; на самом деле Мик считал, что искусная игра Тейлора идеально оттеняла ритм Кита, и настойчиво уговаривал другого Мика остаться. Последнюю попытку он предпринял на вечеринке у импресарио Роберта Стигвуда. «Мик в тот вечер долго говорил с Тейлором, а поблизости ошивался в жопу пьяный Эрик Клэптон, — вспоминает Маршалл Чесс. — Не помогло».

В ретроспекции похоже на то, что бесспорным кандидатом на место Тейлора был (о чем еще никто не заговаривал) его добрый друг, 27-летний Ронни Вуд, которого коллеги любовно звали Вуди. Вуди знал «Стоунз» еще со времен «Илингского клуба», когда его старший брат Арт пел с Blues Incorporated. Теперь он стал соло-гитаристом группы Рода Стюарта The Faces — иконы глэм-рока, однако не меньше мачо, нежели «Стоунз», и их основного конкурента в Великобритании и США. До появления Вуди The Faces назывались The Small Faces — та самая группа, которой занимался Эндрю Олдэм, расставшись со «Стоунз» в 1967 году.

Лицо же Вуди — костистое и длинноносое, смахивающее на морду обаятельного муравьеда, — идеально подходило к дуэту Мика и Кита; к тому же Вуди давно и плотно сотрудничал с обоими. В его викторианский особняк «Деревушка» в Ричмонд-Хилле — где он жил с женой Крисси, бывшей групи, которая, по слухам, переспала и с Джоном Ленноном, и с Джорджем Харрисоном, — нередко приходили повеселиться музыканты всех мастей. Кит появлялся часто, а в период размолвок с Анитой прожил гостем Вуда несколько месяцев. В результате за домом установили плотное полицейское наблюдение и однажды устроили налет, обнаружив, впрочем, только Крисси Вуд в постели с другой девицей.

В подвале «Деревушки» была студия звукозаписи, где Вуди изредка, между концертами с Родом Стюартом и Faces, работал над сольным альбомом. Там любил бывать Мик — он даже слегка помог с альбомом, особенно с треком «I Can Feel the Fire». В следующий раз, когда он забежал, Вуди помог ему записать черновую версию «It’s Only Rock & Roll» — они вдвоем на гитарах, а Дэвид Боуи на бэк-вокале (чего в итоговой версии не слышно). Помощь такого масштаба обычно предполагает совместное авторство, но Мика осенила идея получше: он не подпишет «It’s Only Rock & Roll» именем Вуди, а за это не потребует указания своего авторства за помощь с «I Can Feel the Fire». Эта сомнительная сделка давала представление о том, какова будет работа с Проблесковыми Близнецами.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.