20 Чудовищный плод
20
Чудовищный плод
В одиннадцать часов утра 15 октября 1958 года, в среду, Ника выехала из Нью-Йорка – навстречу большим неприятностям. Знакомые не раз отзывались о ней как о человеке, притягивающем к себе беду. Ребенком она чересчур высоко залезала на дерево, девицей ускользала от дуэньи, став супругой и матерью, не ценила размеренную жизнь, умирала от скуки. И вот настал момент, когда не помогло уже и счастливое сочетание везения, богатства и шарма, которое прежде позволяло Нике выпутаться, и впервые в жизни оказалось, что быть белой, богатой, красивой, быть англичанкой, женщиной, иметь связи и титул – все это ничего не значит, и даже виновна она или нет, в конечном счете безразлично. Баронесса покинула Нью-Йорк свободной и счастливой женщиной, но вскоре запуталась в сети событий и оказалась на грани не только личной катастрофы, но и опасности лишиться того самого образа жизни, ради которого стольким пожертвовала.
Выполнив с утра кое-какие дела, Ника направила свой «бентли» в сторону центра, выехала с Манхэттена через туннель имени Линкольна, поспешая в джаз-клуб в Делавере, штат Мэриленд, примерно в 500 километрах от Нью-Йорка. На заднем сиденье расположился молодой тенор и саксофонист Чарли Роуз, на переднем – Монк. В архивах Клинта Иствуда я обнаружила интервью с Роузом и Коломби по поводу этого инцидента. В архивах Балтимора сохранились судебные протоколы, и, опираясь на эти источники, я смогла восстановить картину происшествия.
Настроение в машине было напряженное. Они выехали слишком поздно, едва ли успевали хотя бы сыграться в Балтиморе перед выступлением, о репетиции уже говорить не приходилось. Ни Баронесса, ни Монк не умели подниматься до полудня, а Монк еще более задержал выезд, примеряя и меняя костюмы и шляпы. Нелли, которая обычно подбирала ему костюм и помогала одеться, слишком плохо себя чувствовала. Монк не спал уже пятьдесят два часа и теперь не раскрывал рта. Гарри Коломби даже подумывал, не отменить ли выступление, но все же отважился рискнуть – при условии, что Ника сама отвезет Монка в Балтимор и не будет сводить с него глаз.
Ника понимала, как важен этот концерт для Монка. С тех пор как в 1957 году он восстановил лицензию, каждое выступление, даже самое незначительное, приносило ему не только деньги, но и эмоциональное удовлетворение. Монк семь лет отсутствовал – пусть же теперь играет, вновь покоряет публику. Чтобы поддержать настроение Монка, Ника, зажав правым коленом руль, развернулась назад и включила стоявший там восьмидорожечный магнитофон. Она часто проигрывала Монку его мелодии, чтобы подбодрить музыканта. Сейчас она выбрала «Паннонику», которую почти каждый вечер исполняли в «Файв Спот».
«Добрый вечер всем», – разнесся по автомобилю ее неподражаемый голос.
Двадцать лет спустя, в интервью для «Неразбавленного виски», Чарли Роуз воспроизвел ту сцену во всех подробностях.
– Красиво, правда? – обратилась Ника к Роузу, который сидел в одиночестве на заднем сиденье.
Понимая, что кроме него никто за дорогой не следит, Роуз отчаянно шепнул в ответ:
– Баронесса!
– Что такое? – переспросила она, все так же перегибаясь назад и пытаясь отрегулировать громкость.
Роуз жестом указал на приближавшийся грузовик. Ника вывернула руль, «бентли» ушел на свою сторону шоссе, в последний миг избежав столкновения. Для успокоения нервов Ника отпила изрядный глоток из походной фляжки.
Через полчаса они миновали развязку в Нью-Джерси, свернули на шоссе номер 295 и понеслись на скорости 150 км/ч. Ника включила дневные новости. В тот день Си-би-си сообщала, что число жертв урагана Ида в Японии достигло 1200 человек. Президент Эйзенхауэр собирался выступить в сенате в связи с полученными сведениями об испытаниях ядерного оружия в СССР на Новой Земле, а за билетами на трансатлантический перелет – новинку от ВОАС – записывались в очередь. Тем утром популярный актер Джон Гамильтон, звезда «Супермена», скончался в возрасте 61 года. Четвертую неделю подряд первую строку в рейтингах занимал «Volare» Доменико Модунго.
Через два с небольшим часа после выезда Монк впервые открыл рот:
– Мне нужно выйти.
Простата уже сильно портила ему жизнь – не только долгая поездка в машине становилась затруднительной, но и за пианино он не мог усидеть.
– До Уилмингтона всего шесть миль. Там я знаю одно местечко, – подал с заднего сиденья голос Роуз.
– Останови! – потребовал Монк.
Ника и Роуз встретились взглядами в зеркале заднего вида. Оба понимали, что тут найти Монку место пописать будет непросто. Они ехали к западу от линии Мейсона – Диксона, юридически оставались на эмансипированном Севере, но этот штат в свое время богател за счет сельского хозяйства и рабского труда, так что в душе солидаризировался с Югом. Расовые предрассудки здесь все еще были не исключением, а нормой.
Со стороны Нью-Касл выглядел тихим, заурядным городком – красный кирпич, дощатые дома, раз в году ярмарка куроводства, фабрика, производящая тонкие шелковые чулки. Но здесь лишь недавно отменили публичную порку и раздельное обучение, а гостиницы и бары только для белых все еще существовали. Проезжая по главной улице, Ника тщетно высматривала заведение, которое позволило бы Монку воспользоваться туалетом. Жители Нью-Касла останавливались и таращились на проезжающих. «Бентли конвертибл» сам по себе был необычным зрелищем, а уж с женщиной-водителем в меховой шубе – и вовсе событие. Но «бентли» с женщиной-водителем в шубе и двумя неграми на пассажирских сиденьях – это уже сенсация.
Сразу было понятно, что в газировочную на углу Второй и Черри-стрит Монка не впустят. Оттуда в негодовании глядели на Нику и ее друзей враждебные белые лица. Столь же неприветливо смотрелся и «Устричный дом Комеги», и сосисочная «Дирхед» – опять же одни белые. В «Булочной Бена», «У Джино» и в «Угольной яме» на Мэриленд-авеню мелькали смуглые лица – но только уборщиков.
Ника свернула на шоссе 40, увидела «Плаза-мотель» и притормозила. На открытках того времени запечатлено низкое здание под оранжевой крышей, подковой охватывающее парковку. Вывеска гласила: «Рады всем». Ника проскочила мимо аккуратно размеченных мест для парковки к входу, взгромоздила «бентли» боком на тротуар, обеими руками дернула ручной тормоз и остановилась прямо перед дверью. «Она парковалась у перекрестка, под пожарным гидрантом, где угодно, на правила плевать», – рассказывал один из бестрепетных друзей, которому часто доводилось ездить с Никой. Монк, как всегда, отменно выглядел в фетровой шляпе, бежевом костюме с черной рубашкой и узким черным галстуком, но при росте за метр восемьдесят и весе в сто с лишним килограммов он мог показаться опасным. Он вышел из автомобиля и проследовал в мотель – мимо портье, в сторону гардеробной.
– Он всего лишь хотел воспользоваться туалетом, – свидетельствовал впоследствии Роуз. – Никому не угрожал. В Делавере все еще живы предрассудки, несколько отсталый городишко, и я вижу причину всего произошедшего в расизме.
– В ту пору, если коп видел черного парня с белой женщиной, у него в глазах темнело, – пояснил Коломби. – Даже в Гринич-Виллидж люди постарше при виде смешанной пары беситься начинали.
Ника и Роуз сидели в машине и ждали. Чем дольше ждали, тем больше тревожились.
Первым патрульный автомобиль заметил Роуз. Автомобиль несколько раз проехал мимо отеля, словно белая акула, высматривающая добычу, затем остановился метрах в двадцати позади. В зеркало Ника видела водителя – мужчину средних лет. Таких следовало остерегаться, объясняли мне музыканты: человек давно не получал повышения, он уже понял, что никогда не продвинется, и в этом, разумеется, винил изменившийся социальный уклад.
Монк сходил в туалет, но теперь ему понадобилась вода. Он сильно потел на дневной жаре, но был совершенно спокоен.
– Воды, – сказал он женщине, сидевшей за стойкой регистрации.
Она не разобрала. Монка мало кто из незнакомых мог понять.
– Воды! – повторил он погромче.
Женщина испугалась.
– Воды!
И она схватила трубку и позвонила в полицию.
Полвека спустя я читала рассказ моей двоюродной бабушки о том, что произошло, – в виде протокола допроса для заключительной апелляции.
В: Когда вы увидели, как патрульный Литтел подъехал к вам в полицейском автомобиле 15 октября 1958 года?
Ника: Около 1.15, полагаю, я увидела, как патрульный Литтел подъехал и припарковался поблизости от меня.
В: Что патрульный Литтел сделал после того, как подъехал, и что он говорил – если вы это слышали?
Ника: Он вышел из машины, подошел к моему автомобилю с той стороны, где сидел Монк, и велел ему выйти.
В: Что сделал Монк, когда патрульный велел ему выйти?
Ника: Он ничего не делал. Просто уставился на патрульного Литтела и не двигался с места.
В: О чем вы говорили в тот момент с патрульным Литтелом?
Ника: После того как патрульный Литтел во второй раз велел ему выйти, а Монк не шелохнулся, я вышла со своей стороны автомобиля, обошла его сзади, подошла к патрульному Литтелу и спросила его, в чем дело. Потому что я не видела никакого правонарушения, и я сказала патрульному, что Телониус Монк – очень известный музыкант, а я – его агент и имею лицензию Американской музыкальной ассоциации и мы едем на концерт в Балтимор.
В: Что ответил на это патрульный Литтел?
Ника: Он ответил: «Хорошо» – и вернулся в свой автомобиль.
Ника включила первую скорость, замигала поворотником и начала медленно выворачивать на шоссе. Указатель подсказал им расстояние до Нью-Йорка: они вернулись на шоссе, однако нос автомобиля смот рел не в ту сторону. Ника развернулась. Им пришлось снова проехать мимо патрульного Литтела, и все трое находившихся в машине заметили, что патрульный говорит по рации. Через несколько мгновений взвыла сирена. В зеркало заднего вида Ника увидела, как полицейский автомобиль тоже развернулся и погнался за ними. Поравнявшись с «бентли», Литтел пальцем указал на обочину и в мегафон также выкрикнул команду остановиться. В «бентли» никто не обмолвился ни словом. На этот раз патрульный автомобиль остановился прямо перед «бентли». Полицейский вышел, держа наготове наручники, и рывком распахнул переднюю дверь со стороны пассажира. Он попытался надеть наручники на Монка, но тот спрятал ладони под попу и всем своим крупным телом отодвинулся подальше.
В: Произнес ли музыкант непристойное ругательство в присутствии патрульного Литтела?
Ника: Возможно, он сказал «Какого черта» или что-нибудь в этом роде.
В: Какой разговор имел место между вами и патрульным Литтелом?
Ника: Я спросила: «Что вы делаете?» А он ответил: «Он арестован».
Литтел выпрямился и медленно обошел вокруг машины. «Водительские права и техпаспорт!» – приказал он и, прежде чем вернуться в свой автомобиль, выдернул ключи из зажигания «бентли». Роуз, Ника и Монк, все еще в оцепенении, смотрели, как Литтел берет рацию и вызывает подмогу.
В: Что вы сделали тогда?
Ника: Я вышла из машины, подошла к нему и просила его не заходить дальше. Я заверила его, что попрошу Монка выйти из машины, если это нужно.
В: Что ответил вам на это патрульный?
Ника: Ответил: «Выйдет, не сомневайтесь!»
В: Что вы сделали затем?
Ника: Я вернулась к своей машине, но к этому времени подъехало еще несколько патрульных автомобилей и из них вышли полицейские.
В: Опишите господину судье, что произошло между этими подъехавшими полицейскими и Монком возле вашего автомобиля.
Ника: Их было четверо, они пытались вытащить Монка из машины, а он сопротивлялся, и они начали избивать его дубинками, а я просила их перестать, просила, чтобы не повредили ему руки, ведь он музыкант.
Роуз потом рассказывал, что сначала Ника просила полицейских поберечь руки Монка, но они ее не слушали и лупили затянутым в кожу свинцом прямо по пальцам, и тогда она стала умолять их остановиться. «Она уже вопила, выла: “Руки, бога ради, пощадите его руки!”»
Ника: Они не обращали на меня внимания, выволокли его из машины, повалили наземь, избивали, потом сковали руки ему за спиной, потащили в машину патрульного Литтела и старались запихнуть на заднее сиденье… Я подошла к старшему и сказала: «Прошу вас, перестаньте его калечить». Затем я вернулась к своей машине, но тут патрульный Литтел преградил мне путь и сказал: «Вы тоже арестованы».
Монк потерял сознание (вероятно, один из полицейских ударил его по голове), и полицейские ухитрились впихнуть неподвижное тело в машину, закинули ему ноги чуть ли не на голову и с трудом захлопнули дверь. Детектив Экрич разрешил Нике самой доехать на «бентли» до местного суда. Роуза тоже арестовали и усадили в другой патрульный автомобиль.
Новости об аресте распространились быстрее, чем Баронесса и музыканты успели добраться до здания суда. Полицейские позвали своих родных полюбоваться небывалой добычей. Сопливые детишки прижимались носом к стеклу, чтобы разглядеть Монка: он очнулся и сильно страдал от боли. Баронесса ничем не могла ему помочь, она лишь настаивала, чтобы ей дали позвонить адвокату. На Роуза тоже надели наручники и увели его в другое помещение.
– В чем нас обвиняют? – твердила Ника.
– Разрешите ваш бумажник?
– Если хотите обыскать мою сумку, обыскивайте. Но вызовите врача для мистера Монка. Ему плохо. Вы же видите, что ему плохо! Мы признаем вину. Назначьте штраф и отпустите нас.
– Придется обыскать вашу машину.
– Обыскивайте.
Это было совсем скверно.
Ника вышла вслед за полицейскими на улицу и села на скамейку. Она достала блокнот и машинально что-то в нем чертила.
В: Почему у вас был с собой блокнот для рисования?
Ника: Я всегда беру его с собой. Когда я волнуюсь, нервничаю, я обычно делаю наброски. И в тот раз тоже.
В: Когда полицейские начали выгружать багаж из вашей машины, вы знали, что в чемодане находится каннабис?
Ника: Да.
В: Почему же, баронесса, вы не отказались от обыска? Или у вас не было выбора?
Ника: Меня со всех сторон окружали полицейские, патрульные, детективы. Я растерялась. Несколько раз просила связать меня с моим адвокатом, но мне сказали, что не разрешат позвонить. Я была очень напугана и не знала, как помешать им проводить обыск.
В: Вы считали, что у вас не было выбора – разрешать им проводить обыск или запретить?
Ника: Нет.
В: Не было выбора?
Ника: Нет.
В: После того как вас доставили к судье Хэттону, когда вы попросили разрешения воспользоваться телефоном – кроме того раза, когда вы хотели позвонить адвокату?
Ника: Я просила об этом несколько раз. Когда они обнаружили у Монка следы от уколов, я хотела позвонить врачу, чтобы он объяснил, что это следы от витаминных инъекций.
Мало того, что Монк обильно потел, – у него еще и следы от уколов на руках. Какие еще доказательства требовались полицейским, чтобы увериться: очередного наркошу поймали!
А тут еще и марихуана в автомобиле. В те времена марихуана тоже причислялась к наркотикам, за хранение полагался тюремный срок. Прекрасно сознавая, на что идет, Ника заявила: трава принадлежит ей.
Гарри Коломби вел урок, когда его срочно вызвали к телефону. «В обычных обстоятельствах я бы не стал прерываться, но тут…» Он навсегда запомнил этот телефонный звонок и охватившее его беспросветное отчаяние, понимание, как несправедлива система. «Они даже машину конфисковали: автомобиль превратился в вещественное доказательство».
Коломби рассказывал, как вернулся в класс, где его ученики обсуждали какое-то произведение литературы, а сам он мог думать только о том, что Монка вновь лишат лицензии, то есть источника существования. Всего пятнадцать месяцев прошло с тех пор, как Монк восстановил лицензию, и за это время он успел приобрести популярность.
– Аудитория росла, его прекрасно принимали, – утверждал Коломби, – слух о нем уже разнесся. Это было, я бы сказал, возрождение. Да, столько лет он не получал должного признания – и наконец-то свершилось. Телониус должен был получить компенсацию за все. И тут это!
– Но ведь Ника взяла наркотики на себя. Разве тем самым она не спасла Монка? – спросила я.
– Она вляпалась, но это ничего не изменило.
Для Ники это изменило все. Ей грозил страшный приговор: до десяти лет тюремного заключения, огромный штраф, а по отбытии срока – немедленная депортация. Семья еще как-то смирилась с тем, что в сьюте Ники нашел свой конец женатый, с дурной репутацией, наркоман, но как воспримут обвинение в хранении наркотиков? Не откажутся ли от нее близкие, не подвергнут ли остракизму? Жюль добился полной опеки над детьми, но до сих пор не препятствовал им видеться с матерью. Но если она будет осуждена – подпустит ли он вообще ее к детям? Многие ли из друзей и родственников не поленятся съездить в тюрьму, чтобы навестить заключенную? Проиграв дело, Ника теряла и ту жизнь, которую наладила вместе с Монком и его кругом. Она вновь оказалась промеж двух миров: тем, от которого она ушла, и тем, который выбрала по любви. Будущее ее зависело от адвокатов и судьи, и даже влиятельное семейство Ротшильд ничем тут не могло помочь.
Хотела бы я знать, почему Ника пошла на такой риск. Просто потому, что любила Монка и готова была на все, лишь бы спасти его от тюрьмы? Один из ее старейших друзей, историк Дэн Моргенштерн, сказал мне:
– Она была готова пожертвовать собой ради него. Она даже не задумывалась. Такой она была, так относилась к людям. Она просто была такой.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.