15 Взрыв
15
Взрыв
Ушла Ника довольно вызывающе. Она могла бы снять скромную квартирку в Лондоне или поселиться в коттедже при одной из родовых усадеб – но нет, ей понадобился сьют в отеле «Стэнхоуп», импозантной гостинице с видом на музей Метрополитен, подле Центрального парка Нью-Йорка. Отель, построенный в 1927 году, был схож со многими особняками Ротшильдов: все та же подделка под европейское шато. Сквозь неоитальянский подъезд гости попадали в обширный холл (Франция, XVIII век) с мраморными полами, статуями, ручной работы стенными панелями, с отделкой двадцатичетырехкаратным золотым листом. Мужчинам полагалось носить костюмы с галстуками, женщины редко выходили без шляп и длинных перчаток. Политика сегрегации здесь строго соблюдалась: чернокожие пользовались исключительно служебным входом. Разумеется, им не сдавали апартаменты, не допускали в номера или туда, где собирались гости.
Случались, конечно, и неприятности. В 1946 году дама из американского высшего общества Кики Престон выбросилась с верхнего этажа отеля. Отцом ее ребенка называли английского принца Георга, она приходилась племянницей Глории Вандербильт, родилась с серебряной ложкой во рту – но сменила ее на серебряный шприц, как писали в прессе, намекая на ее наркозависимость. Самоубийство мисс Престон вызвало, конечно, вопросы о том, что же таится за тяжелыми шторами «Стэнхоупа», и новый скандал владельцам отеля вовсе не требовался. Но едва Ника въехала, как начала причинять беспокойство.
«Я слыхал, что она упражнялась в стрельбе из пистолета по лампочкам, – рассказывал мне мой отец Джейкоб. – Боялась утратить обретенную на войне меткость. Время от времени отцу [Виктору, брату Ники] приходилось мотаться в Нью-Йорк и уговаривать владельцев отеля не выселять ее». Ника подтвердила эту историю, но с некоторым уточнением: «Управляющий сказал мне: можете стрелять в портье, лишь бы не по канделябрам».
Первым делом Ника приобрела новехонький «роллс-ройс». Она держала его перед входом в «Стэнхоуп» с работающим мотором – вдруг внезапно куда-нибудь соберется. Позднее она перешла на «бентли», но и с ними обращалась с той же веселой небрежностью. «Водила, словно на гонках в Ле-Мане, правилами дорожного движения пренебрегала напрочь, – вспоминал ее сын Патрик. – При разводе среди прочих условий отец внес пункт: всем детям строжайше запрещается садиться в машину, когда Ника за рулем. Разумеется, этот запрет постоянно нарушался».
Однажды вечером на Манхэттене, когда она притормозила у светофора, рядом с ее «бентли континенталь конвертибл» остановился броский спортивный автомобиль. Элегантный водитель жестом попросил Нику опустить окно:
– Мадам, стыдитесь! У вас редкий, замечательный автомобиль, а вы так дурно с ним обращаетесь.
Ника глянула на советчика и буркнула:
– Иди нах!
На следующем светофоре джентльмен снова ее нагнал и снова посигналил опустить окно. Несмотря на только что произошедший обмен репликами, Ника послушалась. Джентльмен сказал ей:
– При всем уважении, мадам, – и вы туда же!
«Красавчик!» – восклицала Ника.
Над такими рассказами я смеялась, но и задумывалась. Эти роскошные отели, дорогие автомобили – больше похоже на гедонизм, чем на «призвание». Мне казалось, она и с прежней жизнью рассталась в той же манере, в какой водила «бентли», – и посольская жизнь, и дорогой автомобиль считались редкой и ценной привилегией, а ей было попросту наплевать. И нет ли сходства между тем, как Виктор пренебрег наследством, которое мешало ему следовать своей страсти, и тем, как легко ушла от своих обязанностей Ника?
Конечно, Жюль и тут пытался все контролировать, но ведь он всего лишь хотел защитить детей. Как доверить их женщине, которая не раз уже садилась за руль пьяной, вдребезги разбивала машину? Мне бы хотелось верить, что Ника билась за право опеки над детьми, я искала подробности об их разводе, прочесывала старые газеты в поисках хоть каких-то упоминаний о споре из-за детей, заглядывала и в семейную переписку. Ничего. И тогда авторитет Ники пошатнулся в моих глазах. А что, если она всего лишь богатый и безответственный трутень?
В моей голове бушевала гражданская война мнений. Хорошей Ника была или плохой? Наивной или же эгоистичной? Я тратила многие часы на бесплодные размышления и в итоге заключила сама с собой перемирие. Хватит судить Нику, лучше попытаться понять ее поступки с точки зрения ее личного опыта и принципов того времени. Начнем с детства: родителей толком не было, отец погиб внезапной и страшной смертью, мать – фигура скорее условная, воспитывать детей она предоставляла слугам. Они выросли, так и не узнав близости, даже боясь ее. Виктор не останавливался перед жестокостью, лишь бы удерживать всех на расстоянии вытянутой руки. Он запугивал и только что не пытал детей и обеих жен. Либерти вообще не была способна вступать в отношения. Мириам работала как одержимая. Ника, чтобы ни с кем чересчур не сближаться, распределяла свою любовь как можно шире. На всех фотографиях она окружена автомобилями, детьми, взрослыми.
В браке Нике столько пришлось странствовать, что она то и дело теряла контакт с одними знакомыми и обрастала новыми. В отзыве одной из родственниц о Нике грусть смешивалась с изумлением. Они были ровесницами, жили по соседству. В детстве они вместе играли, потом вместе охотились – и на диких животных, и на женихов. Их дружба сохранилась и тогда, когда Ника с Жюлем поселились во Франции. Однако, уйдя от Жюля, Ника больше не звонила своей кузине, не отвечала на ее звонки и письма. «Она вдруг утратила ко мне всякий интерес».
Среди излюбленных выражений Ники одно происходило из сферы охоты и скачек. «Перебрось свое сердце через забор, и голова последует за ним», – советовала она. Вероятно, стоило бы добавить: «Только не оглядывайся». Она переехала в США, уверенная, что все у нее получится: о ней позаботятся, а детей как следует вырастит Жюль. По поводу ее финансового положения Патрик говорил: «Моя мама была состоятельной, получала доход от трастового фонда, но у нее вечно случались денежные затруднения». Ника тратила деньги без оглядки, справедливо полагая, что семья не даст ей пропасть. Наша родственница Ивлин де Ротшильд припоминает, что старший менеджер банка мистер Хоббс постоянно снаряжался в Нью-Йорк, чтобы проверить расходы и попросить Нику вести себя поаккуратнее. Мистер Хоббс представлялся мне в виде жителя пригорода в шляпе-цилиндре, совершенно не готового к поездке в Америку на поиски заблудшей овечки. «Нет, ты ошибаешься! – поправила меня очередная родственница. – Хоббс был дамским угодником. Он присматривал за всеми женщинами в нашей семье, и ему это нравилось».
Невыгодные для Ники условия развода объяснялись и законами того времени. Вплоть до парламентского акта 1969 года – к тому времени брак Ники давно завершился – при разводе женам обычно не оставляли детей и не назначали содержание. В 1967 году Франсис Кидд, мать принцессы Дианы, ушла от мужа к Другому человеку и тут же лишилась и права воспитывать детей, и возможности претендовать на какую-либо финансовую поддержку. Вплоть до развода принцессы Маргарет в 1969 году в королевскую ложу на скачках не допускались две группы людей: отбывавшие срок и разведенки. Ника не стала бороться за право опеки над младшими детьми еще и потому, что это было заведомо бесполезно. И возможно, она была достаточно честна сама с собой и понимала, что с отцом детей ждет более стабильная жизнь.
Старшая дочь, Джанка, в 16 лет переехала к матери в Нью-Йорк. В письмах к ней Ника обращается словно к сестренке, а не к дочери: радуется ее любви к джазу, хвалит ее познания о музыке и музыкантах. Позднее попробовал пожить с Никой и Патрик, но, по его словам, еженощные концерты мешали ему заниматься. Трое младших, Шон, Берит и Кари, жили в Нью-Йорке с 1953 года по 1957 год вместе с отцом, исполнявшим тогда обязанности уполномоченного представителя Франции в США и Канаде. Позднее они вместе с Жюлем перебрались в Перу, куда он был назначен послом.
Для стремящихся к новой жизни послевоенный Нью-Йорк был желанной гаванью. Там бурлила энергия, экономика переживала рассвет, и в этом городе нормально чувствовал себя любой иностранец – на каждой улице смешивались самые разные языки. Китайский квартал примыкал к итальянскому, а дальше корейский, афроамериканский, вест-индский, русский, польский, еврейский, мусульманский, латиноамериканский. Никто не тяготился таким соседством. Где могла бы лучше устроиться Ника, с ее венгерско-англо-немецко-еврейскими корнями, мужем – французом из австрийцев, имевшая опыт жизни в Европе, Африке и Латинской Америке?
Стоимость жизни в ту пору была там невысока, и Нью-Йорк словно магнитом притягивал к себе деятелей искусства и литературы, танцоров, поэтов, философов и психоаналитиков. Идеи, образы и мысли вызревали в кафе, барах и джаз-клубах. Подруга Ники Феба Джейкобc убедительно объясняет, чем этот город соблазнил Нику: «Она приехала сюда, где есть свобода, какой нигде больше не найдешь. Мы послали к черту хороший вкус и манеры. Это возбуждало, она хотела войти в тусовку, стать своим парнем».
Сал Парадайз, герой романа Джека Керуака «В дороге», тоже попал в Нью-Йорк 1950-х годов.
«Вдруг я оказался на Таймс-сквер, прямо в час пик, и смотрел непривычными к большому движению глазами на бешеное безумие и совершенное сумасшествие Нью-Йорка: миллионы несутся куда-то в погоне за зеленью, за мечтой маньяка – брать, хватать, тащить, отдавать, стонать, умирать и упокоиться на ужасном городе-кладбище по ту сторону Лонг-Айленда. А там, у края земли, – высокие башни, где родилась Бумажная Америка».
Джазовые клубы на Пятьдесят второй стрит были невелики, в них каждый вечер наведывалась одна и та же публика. Ника общалась с Керуаком, Уильямом Берроузом, Алленом Гинсбергом и художниками-абстракционистами – Джексоном Поллоком, Виллемом де Кунингом, Францем Клайном и Фрэнком Стелла, она слушала Чарли Паркера, Диззи Гиллеспи, Джона Колтрейна и Майлза Дэвиса. Появлялись и представители нового поколения американских писателей – Сол Беллоу, Норман Мейлер, Том Вулф. Всех зазывал джаз. Музыка перетекала в иные формы искусства, вдохновляла поэтов Черной горы отказаться от контроля и разрушить структуры. Художники вроде Роберта Раушенберга работали в технике коллажа, а Берроуз выхватывал фразы из газет и строил коллажи из слов и смыслов.
Джон Дэнкворт, друживший с Никой английский саксофонист, в то время жил в Нью-Йорке, слушал ту же музыку. «Фантастический мир, особенно для того, кто явился из разоренной войной Европы, где продукты все еще выдавали по карточкам и вдобавок наступила худшая за полвека погода. Нью-Йорк был для меня раем. Прекрасно понимаю, почему Ника мечтала слиться с ним».
С тех пор как в 1920-х годах открылся «Коттон», многие белые наведывались в джаз-клубы. Но Ника не собиралась уходить домой и когда клубы закрывались. Клинт Иствуд, режиссер, познакомился с Никой, когда снимал фильм «Птица», посвященный Чарли Паркеру. Он рассказывал мне: «Люди заглядывали послушать свинг или джазовый ансамбль, потом шли себе дальше, а Ника приняла культуру джаза и бибопа целиком и полностью, восторгалась этой мятежной стихией».
Робин Келли, биограф Монка, добавил к образу Ники еще один штрих: «Насколько я понимаю, в детстве она жила словно в банке с ватой. А потом, уже взрослой, заболела корью и чуть не умерла. Когда человек растет изолированно, когда его со всех сторон ограждают и защищают, он, став взрослым, может и вразнос пойти».
На тридцать лет установилась даже своего рода рутина. Ника ведь не просто слушала джаз – теперь она жила им. Жизнь начиналась с наступлением темноты, светлое время суток Ника пренебрежительно растрачивала.
Прошло лишь несколько месяцев после переселения в Нью-Йорк, и плотно переплетенная сеть семейных связей сменилась не менее сложным и тесным кругом музыкантов. Вместо британской аристократии – «джазократия». Ника выяснила, кто на кого влиял, кто кого любил, предал, кого воспитал, кому подражал. Она усвоила их жаргон, их распорядок дня, их привычки. Сделалась своей в стране джаза.
Когда она явилась к ним – на сверкающем белом «роллс-ройсе», с толстой чековой книжкой и бьющим через край энтузиазмом, – музыканты ошалели от такого везения. Эта женщина восхищалась ими, с готовностью брала на себя расходы, самим своим присутствием повышала их реноме. «Однажды мы поужинали у нее, – пишет в автобиографии Хорейс Сильвер, – а потом надумали съездить в "Бердленд"[10]. Уселись в ее «роллс-ройс» – она за рулем – и понеслись по Бродвею. А прохожие, белые, таращились: как, мол, ниггерам позволили кататься в «роллс-ройсе» да еще и с белой леди?»
Перед расходами Ника не останавливалась: деньги на то и нужны, чтобы их тратить. Она хотела войти в эту новую жизнь, а музыканты стали ее проводниками. Внук Ники Стивен говорил мне: «Для нее музыка была символом свободы, того, чего она никогда не знала, пока не попала в Нью-Йорк. В этом все дело. Афроамериканская музыка сумела выразить ее страсть к свободе. Если б это удалось сделать китайцам, она бы обратилась к ним. Музыканты стали в ее глазах воплощением жизни и свободы».
В своем интервью Нату Хентоффу для Esquire Ника говорит почти то же самое: «Я отзываюсь на музыку. Иногда этот звук я ловлю в переборе венгерских гитар – очень красиво, очень печально. Страстное желание свободы. И за всю мою жизнь у меня не было других таких друзей, которые так согрели бы меня своей дружбой, как эти джазмены».
Ника последовала своему призванию, нашла свой рай. Никто теперь не указывал ей, когда вставать и когда ложиться, как одеваться, что есть, с кем разговаривать, чего не пить. Никаких поваров, горничных, нянь, никаких указаний от сурового мужа. Захотелось есть – закажет еду в номер, захотелось куда-то съездить – «роллс-ройс» наготове. Она могла сохранить фамилию мужа или вернуть себе девичью, но предпочла называть себя «Баронессой».
Многие подозревали в дружбе Ники с джазменами сексуальный подтекст. «Черный мужчина, белая женщина – что их может связывать, кроме постели? Старый, подлый, всем известный предрассудок, – с горечью вспоминал друг Ники тромбонист Кертис Фуллер. Кертис с конца 1940-х годов много общался с Никой. – Но я никогда не видел, чтобы она обжималась с кем-то или что. Пятеро детей – женщине, может, уже охота и отдохнуть от всего этого».
Первым романтическим увлечением Ники стал барабанщик и дамский угодник Арт Блэки. Она купила ему «кадиллак», всем членам его ансамбля – по костюму. Говорили, он, мол, ее использует, но для Ники Арт был талантливым, интересным человеком, который ввел ее в клубы, знакомил с музыкантами, учил слушать музыку. Нике также приписывали связь с Элом Тимоти, саксофонистом с Тринидада, который в 1948 году приехал в Англию, – их познакомил Тедди Уилсон. По-видимому, Ника любила Тимоти, или его музыку, или и Тимоти, и его музыку. Вернувшись ненадолго в Лондон в 1954 году, она вдохнула новую жизнь в захиревший клуб «Студио 51» и пригласила Тимоти с его ансамблем. Потом Тимоти навещал Нику в Нью-Йорке, и она фотографировала его вместе с Монком и Сонни Роллинзом.
Слухи и сплетни преследовали Нику, однако никаких доказательств «физической связи» с приписываемыми ей любовниками нет. Среди самых ее близких друзей был и Тедди Уилсон, некогда учивший Виктора играть на пианино. В 1953 году он приехал на гастроли в Шотландию, и Ника повезла его на автомобиле из Лондона в Эдинбург. Вновь разорались газеты: «Блюзмен в "роллс-ройсе"». Уилсон наслаждался пейзажами Англии, катя в «четырехдверном седане, с открытым верхом, на максимальной скорости». Ника теперь была хозяйка своему времени, у нее своя машина – она свободна.
Но ей никак не удавалось найти того, кто написал «Около полуночи». В поисках своего «принца джаза» Ника прочесывала клубы – но тщетно. Телониус Монк из-за наркотиков угодил в тюрьму, а когда вышел, оказался никому не нужным. Без работы, без денег, он заперся у себя в квартире, точно в тюрьме.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.