15. И. Т. Смилга

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

15. И. Т. Смилга

Летом 1926 года, во время каникул, МК партии направил меня в Орехово-Зуево — прочитать ряд лекций по политической экономии на курсах секретарей укомов. Поехало нас трое — я, Митин, читавший философию, и Горюнов. Срок курсов — два месяца. Время было летнее, и мы сочетали чтение лекций с отдыхом — купались, загорали, катались на лодках. Разумеется, я близко познакомился со всеми членами нашей группы. Митин, как это легко было заметить и тогда, был человек самых заурядных способностей, ограниченный, без всякого проблеска творческой мысли. В сочетании с тем единственным, чем он отличался, — усидчивостью, эти его качества, видимо, и сделали его «ведущим философом» страны.

Осенью, вернувшись в институт, мы узнали о разногласиях в Политбюро и о создании оппозиционного блока троцкистов и зиновьевцев. К этому блоку примкнул и недавно ставший директором нашего института Ивар Тенисович Смилга.

Мои отношения с И. Т. Смилгой связаны с целой полосой моей партийно-политической жизни. Этот во всех отношениях замечательный человек оказал на меня большое влияние, и я считаю необходимым рассказать о нем подробнее, чем о других.

Как сказано выше, во второй половине 1926 года И. Т. Смилга, оставаясь заместителем председателя Госплана СССР, был назначен одновременно директором нашего института и взял на себя чтение курса лекций по экономической политике Советской власти.

Наше организационно-хозяйственное отделение, готовившее плановиков, просило И. Т. взять на себя руководство семинаром по экономической политике. Переговоры об этом вел с И. Т. Смилгой я как член президиума отделения.

Начало этих переговоров по времени совпало с чтением членами нашей партячейки протоколов июльского пленума ЦК 1926 года. В числе студентов, участвовавших в этих чтениях, были и те, кто ранее состоял в троцкистской или зиновьевской оппозиции. Ознакомившись с протоколами мы уяснили для себя суть разногласий: по китайскому вопросу (об отношении к Гоминдану); об отношении к англо-русскому профсоюзному комитету (в связи с предательством генсовета английских профсоюзов); о политике РКП(б) в области индустриализации; о политике РКП(б) в деревне; о строительстве социализма в одной стране; о внутрипартийной демократии.

Читали протоколы ЦК в институтской читальне (разумеется, когда никого, кроме членов партии, там не было), причем чтением этим руководил секретарь институтской партячейки Балтис — член райкома, член партии с 1916 года.

Когда протоколы были прочитаны, Балтис стал опрашивать коммунистов персонально, как относятся они к выявившимся в ЦК разногласиям? Главным образом интересовался он отношением к разногласиям в ЦК бывших оппозиционеров. Я, Илюхов, Имяреков, Ефретов и ряд других заявили, что мы согласны с платформой объединенной оппозиции.

Как-то, когда я зашел к И. Т. Смилге по поводу занятий на нашем семинаре, он спросил меня, участвую ли я в чтении протоколов Пленума ЦК и какую позицию занимаю я и другие студенты. Я ответил. Мы еще немного поговорили о разногласиях в ЦК, и когда он вполне выявил мою позицию, пригласил меня к себе на квартиру. Предварительно спросил, с кем я особенно дружу, узнал, что с Илюховым, и предложил привести и его.

В назначенное время мы пришли к Смилге. Жил он тогда на углу Воздвиженки и Волхонки (ныне проспекты Калинина и Маркса), на пятом этаже дома, в котором расположена Приемная Верховного Совета СССР. В этом доме семьи И. Т. Смилги и его брата П. Т. Смилги занимали одну большую квартиру. Ивар Тенисович подробно расспросил нас о расстановке сил в парторганизации института, о количестве выявившихся оппозиционеров, об их выступлениях во время чтения протоколов пленума ЦК. С тех пор мы стали часто бывать у Смилги и постепенно вошли в круг его друзей.

На квартире у Смилги мы познакомились и часто встречались с К. Радеком, Х. Раковским, В. Трифоновым — постоянными его гостями. Нередко к Смилге заходили Л. Д. Троцкий, Г. Л. Пятаков, Е. А. Преображенский, А. К. Воронский. Бывали, но очень редко, и Зиновьев, и Каменев.

Познакомились мы и с братьями жены Смилги — Надежды Васильевны Полуян. Все они — старые большевики: Яков работал в Центросоюзе, Дмитрий был членом коллегии НКПС, Ян был раньше секретарем ВЦИК, Николай служил в Красной армии.

Из числа наших студентов, кроме меня и Илюхова, у Смилги бывали А. Бригис, Т. Имяреков, В. Карапетов. Из других помню командира авиации Мальцева, бывшего члена коллегии ОПТУ Иоселевича, Чеслава Козловского, Яна Строуяна. Многие из нас бывали у Смилги с женами, в том числе и я.

Собирались у Смилги обычно вечером. Говорили, главным образом, о животрепещущих политических вопросах, а их было при сталинском правлении больше чем достаточно.

Имя И. Т. Смилги в советской печати теперь замалчивается. В живых осталось всего несколько человек, лично знавших его. Попытаюсь рассказать все, что мне известно об этом замечательном человеке.

Ивар Тенисович был прост, демократичен, одинаково обращался с людьми независимо от занимаемого ими положения. Исключительно интересный собеседник, он прожил богатую, насыщенную жизнь, и ему было о чем рассказать.

Родился И. Т. Смилга в 1892 году в Лифляндии (ныне Латвийская СССР), в семье фермера-землевладельца. «Отец и мать моя были вполне интеллигентные люди», — писал И. Т. в своей автобиографии, напечатанной в словаре Граната (см. 7-е издание, 41 т., III часть, статья «Союз Советских социалистических республик», раздел «Деятели СССР и Октябрьской революции»). «По своим политическим убеждениям, — писал далее Смилга, — отец мог бы быть отнесен к типу демократов-просветителей». В 1904–1905 годах отец Смилги принимал активное участие в революционной и политической жизни. «Мой отец левел одновременно с левением тогдашнего общества, — вспоминает в той же автобиографии И. Т., — и играл чрезвычайно видную роль в революционных событиях. В конце 1905 года, во время ликвидации волостных правлений, отец был избран председателем революционного распорядительного комитета в нашей волости. В 1906 году он был расстрелян карательной экспедицией царского правительства».

Интерес к политической жизни пробудился у Ивара Тенисовича рано. «Моя революционная совесть, — писал он там же, — была разбужена в 1901 году выстрелом Карповича в министра народного просвещения Боголепова». Правда, это не значит, что он этому выстрелу сочувствовал. «Как это ни странно, пишет он дальше, — несмотря на вполне либеральную и свободомыслящую обстановку в семье, лет 9-10 я придерживался весьма религиозно-монархических взглядов. Помню, что после убийства Боголепова в нашей семье было нечто вроде праздника, в котором только я один никакого участия не принимал».

Ивар Тенисович пишет, что 1901–1903 годы явились годами перелома в его сознании. Следует учесть, что в 1901 году ему было неполных 9 лет.

Под влиянием широко распространенного в Латвии социал-демократического движения Ивар Смилга в 12 лет становится «убежденным атеистом и сторонником революции». «В январе 1907 года, — писал И. Т., — будучи учеником реального училища, я вступил в социал-демократическую рабочую партию. В студенческие годы (1909–1910) окончательно сложилось мое марксистское мировоззрение».

Смилга изучает философские труды Плеханова, работы Ленина, и такие ленинские книги как «Что делать», «Шаг вперед, два шага назад» делают его активным сторонником большевизма, ленинских организационных принципов построения партии. Он полностью на стороне Ленина в борьбе против «отзовизма», «ликвидаторства», «богоискательства».

К 1907 году относится первое знакомство Смилги с полицией: перед празднованием 1 Мая его обыскали и на несколько часов задержали.

«Второй раз я был арестован в 1910 году в Москве, на Театральной площади, на студенческой демонстрации против смертной казни, связанной со смертью Л. Н. Толстого. После месячной отсидки я был выпущен. В 1911 году весной я вел нелегальную партийную работу в Лефортовском районе. В июле того же года был снова арестован и после трехмесячного сидения сослан в Вологодскую губернию на 3 года. Вернувшись оттуда в 1914 году, уже после начала войны, я немедленно вошел в Петербургский комитет РСДРП большевиков, в котором проработал до мая 1915 года, когда был снова арестован и сослан на 3 года в Енисейский уезд, откуда вернулся после Февральской революции».

Таков краткий перечень деятельности И. Т. Смилги с момента его вступления в партию и до Февральской революции, когда ему исполнилось 24 года.

В ссылке Смилга пробыл в общей сложности 5 лет, и, как для многих политических ссыльных, эти годы были для него годами серьезного образования. Он много читал: произведения русской и иностранной художественной литературы, серьезные философские, исторические, экономические труды. Вернувшийся в Петроград 24-летний Ивар Смилга был уже вполне сложившимся, образованным марксистом, способным к самостоятельной работе в любой сфере политической деятельности, хотя в те времена, как пишет он, «предстоящая партийная работа мне мыслилась преимущественно в пропагандистской деятельности».

На апрельской конференции 1917 И. Т. Смилгу избирают в состав Центрального Комитета партии, состоявшего тогда всего из девяти человек: Ленин, Зиновьев, Каменев, Сталин, Милютин, Ногин, Свердлов, Смилга и Федоров.

Современная история всячески затушевывает или вовсе замалчивает выдающуюся роль в Октябрьской революции Троцкого, Бухарина, Сокольникова и других оппозиционеров, в том числе, конечно, и И. Т. Смилги. Только в 5-м издании собрания сочинений В. И. Ленина упоминается о том, что И. Т. Смилга был председателем областного комитета армии, флота и рабочих Финляндии, которому Ленин отводил особую роль в Октябрьской революции. В 34 т. этого издания напечатано и тогдашнее письмо Ленина Смилге. В печально известном «Кратком курсе» имя И. Т. Смилги, естественно, не упоминается вообще.

О чем же писал В. И. Ленин Смилге в сентябре 1917 года?

В августе 1917 года, когда власть в России еще находилась в руках Временного правительства, в Финляндии был избран Областной комитет Армии, Флота и рабочих Финляндии в составе 65 человек. Из них 37 были большевиками, 26 — левыми эсерами, 2 — меньшевиками-интернационалистами. Председателем комитет избрал И. Т. Смилгу.

27 сентября Ленин, находившийся тогда подпольно в Финляндии, пишет И. Т. Смилге письмо, проникнутое беспокойством по поводу пассивности партии в деле подготовки военных сил для восстания. Придавая большое значение тому, что войска и флот в Финляндии находятся под влиянием большевистской партии, Ленин рассматривал их как важнейший резерв для успешного осуществления восстания в Петрограде.

«История, — пишет он Смилге в письме от 27 сентября 1917 года, сделала коренным вопросом сейчас вопрос военный. Дальше о вашей роли. Кажется, единственное, что мы можем вполне иметь в своих руках и что играет серьезную военную роль — это финляндские войска и Балтийский флот. Я думаю, Вам надо воспользоваться своим высоким положением, свалить с себя на помощников и секретарей всю мелкую рутинную работу, не тратить времени на „резолюции“, а все внимание отдать военной подготовке войск + флота для предстоящего свержения Керенского». (ПСС В. И. Ленина, 5-е изд., т.34, стр. 264–265)

В этом же письме Ленин давал Смилге и другие указания: о пропаганде в казачьих частях, расположенных в Финляндии; о подготовке агитаторов из числа солдат и матросов, едущих в отпуск; о налаживании транспорта литературы из Швеции в Петроград и др. Особенно предостерегал В. И. Ленин против попыток Временного правительства вывести «неблагонадежные» войска из Финляндии. «…Мы ни в коем случае не можем позволить увода войск из Финляндии, это ясно. Лучше идти на все, на восстание, на взятие власти — для передачи ее съезду Советов». (Там же, стр.265)

Последнее замечание Ленина вызвано тем, что Временное правительство собиралось направить в Гельсингфорс карательный отряд для разоружения и вывода войск, отказывавшихся выполнять распоряжения Временного правительства.

Карательная экспедиция не состоялась: на отмене ее настоял меньшевистский ЦИК, опасавшийся гражданской войны. Но в тревожные часы, когда ожидалось наступление карателей, руководимый Смилгой Областной комитет привел в боевую готовность части 42-го корпуса в Выборге и полки Гельсингфорса. Тогда же Областной комитет обращается в Петроградский Совет с призывом к революционному пролетариату Петрограда:

«В грозный час нашего существования мы обращаемся к вам. Вы авангард революции, мы — ваш тыл. Петроградский пролетариат до сих пор мог быть спокойным. Охрана его тыла была в верных руках флота, армии и рабочих Финляндии. Правительство отдало приказ о выводе из Финляндии ряда революционных полков и о замене их неизвестными частями. Твоему тылу угрожает смертельная опасность. Против нашей воли мы можем выступать, тем самым поставить тебя перед фактом гражданской войны… Мы ждем вашего властного слова», — так заканчивал Смилга обращение к Петроградскому Совету.

Смилга, несомненно, осуществлял замысел Ленина. Когда было еще не ясно, как будет развиваться конфликт между Петроградским Советом, Временным правительством и Петроградским военным округом, Ленин намечал, в случае необходимости, подключить преданные большевикам военные силы, расположенные в Финляндии, для общего наступления на вооруженные силы Временного правительства. О том, что именно Смилге была поручена подготовка к осуществлению ленинского плана, свидетельствуют и приведенное выше письмо Ленина, и ряд документов, подтверждающих постоянные контакты со Смилгой Ленина, находившегося в то время в Финляндии. Так, в опубликованных в 1922 году воспоминаниях Густава Ровио, у которого осенью семнадцатого года жил в Гельсингфорсе Ленин, говорится, что о пребывании Ленина в Финляндии «из русских товарищей, проживавших в Финляндии, знал лишь И. Т. Смилга. Когда Владимир Ильич поселился у меня, он попросил привести к нему И. Т. Смилгу… Не помню, Шотман или Смилга рассказывал про пресловутое Демократическое совещание». Об этом пишет и сам И. Т. Смилга в комментариях к письму Ленина от 27 сентября 1917 года (впервые опубликовано в 1925 году в IV Ленинском сборнике). «Владимир Ильич в это время находился в Финляндии, — пишет Смилга. — …Я в то время часто встречался с Владимиром Ильичом, беседовал с ним о складывающейся обстановке и получал от него указания не только по работе в Финляндии, но и для всего ЦК. Я привез в Питер, например, знаменитое письмо Владимира Ильича об окружении Александринки». А в 1919 году, вспоминая о роли гарнизона и флота Финляндии и Кронштадта в Октябрьской революции, Смилга писал: «План наш заключался в том, что если революционным рабочим и солдатам Петрограда не удастся сразу захватить весь город, то непременно должны острова и Выборгскую сторону… в таком случае борьбу должен решить я при помощи войск из Финляндии». (И. Смилга, «Историческая ночь», отрывок из воспоминаний, журн. «Красноармеец», №№ 10–15 за 1919 г.)

К слову сказать, с установкой Ленина, данной им в письме к Смилге по вопросу о выводе революционных войск из Финляндии, полностью совпадала установка, принятая неделю спустя руководимым Троцким Петросоветом по вопросу о выводе революционных войск из Петрограда.

Комплекс вопросов, связанных с подготовкой Октябрьского восстания, и в частности, вопрос об участии в ней войск и флота Финляндии, в нашей исторической литературе искажены и фальсифицированы. Так, в книге Антонова-Ракитина «Именем революции», изданной в [в рукописи пропуск — ред. ] году, в очерке о В. А. Антонове-Овсеенко сообщается, что между Антоновым-Овсеенко и Дыбенко было условлено: в случае необходимости помощи Балтфлота Петроградскому гарнизону Антонов-Овсеенко пошлет следующую телеграмму: «Центробалт Дыбенко высылай устав Антонов».

Как обстояло дело на самом деле, ясно из воспоминаний И. Т. Смилги, опубликованных в 1919 году:

«Так как телеграф в Петрограде был в руках Временного правительства, то о начале борьбы меня должны были известить условной депешей. В 12 часов ночи 24 октября, с группой товарищей ужиная в знаменитом матросском клубе, я беседовал о событиях дня. В это время ко мне подошел один из товарищей, левый эсер Ковригин и сообщил, что в областном комитете на мое имя получена странная телеграмма: „Гельсингфорс Смилге присылай устав Свердлов“. „Что это значит?“ „Это значит, что в Петрограде началась борьба, что от нас требуют помощи“, — крикнул я ему и другим… Через 10 минут на военных судах, стоящих на рейде, появились огоньки. Это значило, что весть о восстании уже долетела. В три часа ушел первый эшелон, в 5 часов утра второй, уехало 1800 вооруженных бойцов, готовых помочь рабочим Петрограда свершить историческую миссию пролетариата, уехало на 300 человек больше, чем было условлено с Лениным и Свердловым. К приезду наших отрядов в Петроград там, в сущности, уже все было кончено. Матросы участвовали только при взятии Зимнего дворца». (Журн. «Красноармеец», № 10–15, 1919 г.)

В воспоминаниях самого Антонова-Овсеенко, изданных в 1922 году, тоже говорится, что телеграмма была подписана Свердловым, а адресована И. Т. Смилге.

Каким же образом в книге «Именем революции» появилась сфальсифицированная телеграмма?

Автор использовал в ней воспоминания Антонова-Овсеенко, изданные в 1933 году, когда имя Смилги было запрещено упоминать в печати, и Антонов-Овсеенко поэтому вычеркнул его из своих воспоминаний.

В 1965 году издаются воспоминания того самого левого эсера А. И. Ковригина, о котором Смилга упоминает в своих воспоминаниях. Ковригин подтверждает, что телеграмма была направлена Свердловым и адресована Смилге. В том же 1965 году в «Известиях» (№ 163 от 13.7) кандидат исторических наук А. Совокин писал: «В 1927 году ХV съезд ВКП(б) исключил И. Т. Смилгу как активного участника троцкистской оппозиции из партии. И тогда и Антонов (Овсеенко), и Дыбенко переделали телеграмму, вычеркнули и Свердлова, и Смилгу, вставив свои фамилии. Так был сфальсифицирован исторический документ».

Прочитав эту заметку, я подивился смелости и историка А. Совокина, и редактора «Известий». Но не надолго хватило их мужества! Через месяц с небольшим, в № 206 «Известий», я прочел заметку за подписью того же А. Совокина, в которой автор опровергал свои прежние утверждения. Фальсификаторы истории не хотели допустить, чтобы истина начала пробивать себе дорогу. Истина же заключалась в том, что именно И. Т. Смилга, член ЦК партии, был уполномочен Лениным подготовить расположенные в Финляндии войска к тому, чтобы выступить на помощь петроградскому восстанию.

После Октябрьской революции И. Т. Смилга остается в Финляндии и в качестве уполномоченного СНК принимает активное участие в финляндской революции. Затем, в течение всей гражданской войны, его деятельность как одного из выдающихся политических руководителей Красной армии неразрывно связана с военной борьбой Советской России на фронтах. Смилга становится членом Революционного Военного Совета Республики и первым начальником Политуправления армии и флота. Центральный Комитет партии направлял его на все фронты: на Восточный, где он вместе с С. С. Каменевым руководил разгромом Колчака; на Южный, где он, входя вместе с М. Н. Тухачевским в Военный совет фронта, возглавлял борьбу против Деникина; на Кавказский, где Красная армия, руководимая Тухачевским, Смилгой и Орджоникидзе, освободила Грузию, Армению и Азербайджан; на Северо-Западный, куда он был переброшен вместе с Тухачевским, чтобы разгромить белополяков. Последний фронт, в котором И. Т. Смилга участвовал в качестве члена Военного совета, был Врангелевский.

После окончания гражданской войны партия направляет И. Т. Смилгу на хозяйственную работу — на самый боевой и самый сложный тогда участок мирного строительства: восстановление топливной промышленности (отсутствие топлива было причиной паралича промышленности, транспорта и городского хозяйства). Смилга назначается начальником главного управления топливной промышленности и первым заместителем председателя Высшего Совета народного хозяйства (ВСНХ), председателем которого в то время был Богданов.

Начиная с апрельской конференции 1917 года вплоть до ХIV съезда И. Т. Смилга на всех съездах, кроме Х-го, избирался в состав Центрального Комитета.

…После июльского пленума ЦК 1926 года я и Илюхов (а после отхода летом 1927 года Илюхова от оппозиции — я и Трофим Имяреков) стали постоянными посетителями Смилги. Не реже, чем два раза в неделю мы собирались на квартире Ивара Тенисовича и располагались в его кабинете. Каждый из нас рассказывал о событиях в наших парторганизациях за прошедшие дни, о новостях, рассказанных нам оппозиционерами из других ячеек заводских, студенческих и учрежденческих. Потом Ивар Тенисович сообщал нам о том, что произошло в верхах партии — в ЦК, ЦКК и Коминтерне — и в других городах.

Иногда Ивар Тенисович рассказывал нам различные эпизоды из внутрипартийного прошлого, рассказывал и о своих взаимоотношениях с Троцким, Зиновьевым, Каменевым и другими лидерами партии. В частности, он рассказал нам историю своих взаимоотношений с Л. Д. Троцким во время гражданской войны.

В 1919 году, когда армия Колчака подошла к Волге, а Деникин — к Орлу, Политбюро созвало военное совещание, в котором участвовали все руководители Реввоенсовета Республики, командующие и члены военных советов фронтов. Председательствовал на совещании В. И. Ленин. Речь шла о том, какова должна быть ближайшая стратегия Красной Армии. Л. Д. Троцкий и главком Вацетис считали, что обеспечить одновременное наступление на Восточном и Южном фронтах сейчас невозможно. Они предлагали сосредоточить главные силы против Деникина, для чего направить на Южный фронт все пополнения и материальные ресурсы, а также перебросить туда часть дивизий с Восточного фронта. И. Т. Смилга и командующий Восточным фронтом С. С. Каменев, наоборот, считали основным Восточный фронт, и предлагали направить основной удар против Колчака, сосредоточив для этого все новые войсковые части и материальные ресурсы. Они, в свою очередь, предлагали перебросить две-три дивизии, наоборот, с Южного на Восточный фронт.

После длительного и детального обсуждения этих двух диаметрально противоположных планов Политбюро приняло предложение Смилги и С. Каменева и возложило на них ответственность за осуществление всех оперативных планов нанесения главного удара белым армиям на Восточном фронте. Одновременно по предложению И. Т. Смилги на посту главкома Вацетиса заменил С. С. Каменев. Л. Д. Троцкого было решено временно направить на Южный фронт.

Сам Л. Д. Троцкий в своей книге «Моя жизнь» следующим образом изложил эту историю:

«Первый острый спор возник в Центральном Комитете летом 1919 года, в связи с обстановкой на восточном фронте… Вацетис считал, что после первых наших крупных успехов против Колчака нам не следует зарываться слишком далеко на восток по ту сторону Урала. Он хотел, чтобы Восточный фронт зазимовал на горном хребте. Это должно было дать возможность снять с востока несколько дивизий и перебросить их на юг, где Деникин превращался во все более серьезную опасность. Я поддерживал этот план. Но он встретил решительное сопротивление со стороны командования Восточным фронтом С. С. Каменева и членов Военного Совета Смилги и Лашевича, старых большевиков. Они заявили: Колчак настолько разбит, что для преследования его нужно немного сил: главное не давать ему передышки, иначе он за зиму оправится… В оценке врага Колчака правота была на стороне командования Восточного фронта.

Этот конфликт привел к смене Главного командования. Вацетис был уволен, его место занял Каменев.» (стр. 185–186)

Но позже, когда армия Колчака была отброшена за Урал, В. И. Ленин вызвал Смилгу и сказал ему:

— Товарищ Смилга, вы понимаете, что заменить Троцкого на посту председателя Реввоенсовета вы не можете. Операция по разгрому Колчака в основном закончена. Поезжайте на Южный фронт и освободите место Троцкому. И учтите, что Троцкий сильнее вас в партии, и может сложиться такая ситуация, при которой он захочет нанести вам ответный удар…

Такая ситуация, по словам И. Т., сложилась в 1920 году, когда войскам Северо-Западного фронта, которыми командовал М. Н. Тухачевский (а членом Военного совета фронта был И. Т. Смилга) белополяки нанесли тяжелый удар под Варшавой, после чего началось отступление частей Красной армии. Известно, что по настоянию Сталина командование Юго-Западного фронта (командующий фронтом Егоров, член Военного совета Сталин) не выполнило указаний ЦК партии и Реввоенсовета Республики о переброске на Северо-Западный фронт трех армий, в результате чего Польша в решающий момент получила перевес.

Генерал А. И. Тодорский в своих воспоминаниях о маршале Тухачевском так описывает эту историю:

«5 августа пленум ЦК партии одобрил предложение Реввоенсовета республики о передаче в распоряжение Западного фронта 1-й Конной, 12-й и 14-й армий с Юго-Западного фронта. Однако передача этих армий по вине Реввоенсовета Юго-Западного фронта (главным образом члена РВС Сталина) затянулась до 20-х чисел августа, тогда как 16–17 августа противник перешел в контрнаступление, и Варшавская операция уже закончилась для нас неудачей. Наша армия вынуждена была отступать». (А. И. Тодорский. «Маршал Тухачевский». М.1963, стр.66)

Все верно. Требуется только одно уточнение: в срыве наступления на Северо-Западном фронте Сталин был виноват не «главным образом», а целиком. Ибо командующий фронтом Егоров настаивал на срочном выполнении приказа РВС, а член Политбюро и член Военного совета фронта Сталин отклонял его.

В книге «Моя жизнь» Л. Д. Троцкий объяснил, в чем состояла подлинная причина провала Варшавской операции, и «какая оценка была дана ЦК всему этому делу»:

«…Но и на нашей стороне, вместе с первыми крупными успехами, обнаружилась переоценка открывающихся перед нами возможностей. Стало складываться и крепчать настроение в пользу того, чтобы война, которая началась как оборонительная, превратилась в наступательную революционную войну…»

«Оценка Мархлевского (в отношении настроения польских рабочих и крестьян) вошла важным элементом в мое стремление как можно скорее выйти из войны… Во всяком случае у Ленина сложился твердый план… вступить в Варшаву, чтобы помочь польским рабочим массам опрокинуть правительство Пилсудского и захватить власть… Я решительно воспротивился этому. Поляки уже просили мира… Мы прошли мимо собственной победы — к тяжелому поражению. Ошибка стратегического расчета в польской войне имела огромные политические последствия. Польша Пилсудского вышла из войны неожиданно укрепленной. Наоборот, развитию польской революции был нанесен жестокий удар… Ленин, разумеется, лучше всякого другого понимал значение „Варшавской“ ошибки и не раз возвращался к ней мыслью и словом». (стр. 190–192)

И. Т. Смилга рассказывал нам, как по-разному вели себя Троцкий и Сталин в этом деле.

Узнав, что Л. Д. Троцкий по поручению Ленина выезжает на Западный фронт, Смилга подумал: «Вот теперь он припомнит мне девятнадцатый год!». Троцкий приехал. Смилга и Тухачевский встречали его на перроне. И, взглянув на И. Т. Смилгу, Троцкий сразу все понял.

— Ивар Тенисович, — сказал он, — вы думаете, что я использую создавшееся положение, чтобы отомстить вам? Как же плохо вы меня знаете!

Действительно, ни Троцкий, ни Ленин, ни ЦК не винили в создавшемся положении командование Северо-Западного фронта — они знали, что виновником его являются Сталин и ошибочная тактика ЦК.

Сталин же всячески пытался свалить ответственность за провал Варшавской операции на Тухачевского и Смилгу. На IX партконференции Л. Д. Троцкий сказал: «Тов. Сталин говорит, что Реввоенсовет Западного фронта подвел ЦК. Я говорю, что этому есть оценка ЦК. Тов. Сталин представил дело так, что у нас была идеально правильная линия, но командование подводило нас, сказав, что Варшава будет занята такого-то числа. Это неверно». (Протоколы IX конференции, изд. 1970 г., стр.77). Известно, что и В. И. Ленин в своей речи на IX партконференции заявлял о пристрастном отношении Сталина к Смилге и Тухачевскому. К сожалению, ни стенограмма речи Ленина, ни та оценка, которую ЦК, по словам Троцкого, дал всему этому делу, не опубликованы, кроме той оценки, которая была дана Троцким в его воспоминаниях.

Сталин во взятом в конце заседания слове «по личному вопросу» заявил, что обвинение Лениным его, Сталина, в пристрастии к командованию Западного фронта «не соответствует действительности». Но теперь хорошо известно, что даже после того, как Сталин сумел избавиться и от Троцкого, и от Тухачевского, и от Смилги, он в «Кратком курсе» взвалил на них ответственность за поражение на Польском фронте, причиной которого — во всяком случае — был он сам.

Почему Сталин не выполнил указания ЦК? Почему он не послал на Западный фронт три требовавшиеся армии? По мнению Ивара Тенисовича, которое он высказывал в беседе с нами, — только из-за своего непомерного честолюбия. Он хотел нанести поражение польской армии «своими» войсками, войсками Юго-Западного фронта, и присвоить себе всю славу победы. Теперь, когда мы знаем, что честолюбие приводило Сталина к еще большим преступлениям, можно не сомневаться, что И. Т. Смилга был прав.

И хотя основной причиной провала польской кампании Троцкий считал ошибочную тактику ЦК, задержка Сталиным отправки трех армий на Северо-Западный фронт оказала резко отрицательное влияние на ход войны с Польшей.

Рассказывал нам Ивар Тенисович и об отношениях между Лениным и Троцким. Он говорил, что Владимир Ильич относился к Троцкому с большим уважением, считал его выдающимся стратегом, а в последнее время, когда они особенно сблизились, прочил его в свои заместители. Он нередко принимал перспективные наметки Троцкого при решении вопросов в Политбюро и нередко подчеркивал, что Л. Д. далеко видит прекрасно, но иногда ему не хватает уменья увязать далекую перспективу с сегодняшними задачами. Сам В. И. Ленин, по словам Смилги, обладал обоими этими качествами. Зиновьев же, наоборот, в совершенстве обладал даром сегодняшнего, «сиюминутного», но был лишен способности заглядывать вперед. Когда возникла объединенная оппозиция, в оппозиционном центре (это тоже со слов И. Т. Смилги) сложилось даже своеобразное разделение труда: Л. Д. Троцкий делал анализ международного и внутреннего положения СССР и намечал перспективы оппозиции, а Зиновьев увязывал эти перспективы с сегодняшними задачами оппозиции.

У Л. Д. Троцкого был еще один недостаток, о котором с огорчением говорил Смилга. Если В. И. Ленин умел слушать и выслушивать самых разных людей, то Троцкий этого совершенно не умел. Поэтому ему не всегда удавалось прощупывать биение пульса политической жизни. Единомышленники Льва Давидовича не раз старались восполнить этот недостаток. Например, шла речь о непопулярности некоторых лозунгов оппозиции. Соратники Троцкого говорили ему об этом, пытались свести его с некоторыми передовыми рабочими, которые хотели ему рассказать, что думают рабочие об этих лозунгах. Но из этого, как правило, ничего не выходило. Троцкий принимал их у себя хорошо, по-дружески, но — до конца не дослушивал и начинал говорить сам.

…Борьба внутри партии становилась все острее. Сталинская группировка всеми средствами старалась преградить оппозиции путь к массам. Оппозиция, стремясь, в свою очередь, приблизиться к массам, стала прибегать к нелегальной пропаганде. В ответ на это ЦК усилил репрессии.

Одной из таких репрессий была «почетная ссылка» И. Т. Смилги на Дальний Восток, куда ЦК направил его председателем Экономсовета. 9 июня 1927 года с Ярославского вокзала уходил поезд, которым уезжал Ивар Тенисович. Провожать его пришло множество оппозиционеров, в том числе Л. Д. Троцкий, выступивший с речью, в которой указал на отправку Смилги из Москвы как на пример расправы с оппозицией.

Крайней остроты борьба достигла 7 ноября 1927 года. Во время демонстрации ряд ведущих оппозиционеров выступали с балконов домов, устраивали летучие митинги на улицах. Из окна квартиры И. Т. Смилги было выброшено красное знамя с лозунгом, направленным против ЦК партии. Работники ГПУ выломали двери, ворвались в квартиру, сорвали знамя и унесли его. Г. Е. Зиновьев в Ленинграде и Л. Д. Троцкий в Москве выступали на улицах, разъясняя свою платформу. В одном месте работники ГПУ окружили Троцкого и стали оттеснять его от машины, но Н. И. Муралов, человек большой физической силы, оттолкнул их и на руках внес Троцкого в машину.

14 ноября 1927 года, накануне ХV съезда партии, пленум ЦК и ЦКК исключил Л. Д. Троцкого из партии. Не дождались съезда, на котором исключение их все равно было обеспечено, конечно, для того, чтобы не дать им возможности участвовать в предсъездовской дискуссии и выступать на съезде.

Все остальные ведущие оппозиционеры, подписавшие платформу объединенного блока, были исключены из партии решением съезда. Были приняты жесткие условия для восстановления в партии оппозиционеров, и главное из них — отказ от своих взглядов.

Зиновьев, Каменев и их сторонники согласились принять продиктованные условия капитуляции. Троцкий и его единомышленники соглашались признать ошибочность фракционной борьбы, но категорически возражали против требования отказаться от своих взглядов. Дискуссии по этому поводу среди членов оппозиционного центра происходили на квартире И. Т. Смилги, в его кабинете, за большим столом, по одну сторону которого сидели зиновьевцы, по другую троцкисты. Мы с Имярековым и Бригисом в это время сидели в соседней комнате и ждали результатов совещания. И. Т. Смилга (он, конечно, примчался с Дальнего Востока) время от времени выходил к нам и коротко сообщал, о чем говорят в кабинете. Однажды, после выступления Л. Д. Троцкого, Ивар Тенисович, выйдя к нам, с восхищением сказал:

— Какая фигура!

Совещание, на котором произошел разрыв, окончилось. Все его участники, за исключением К. Б. Радека и Х. Г. Раковского, разошлись. Надежда Васильевна, жена Смилги, пригласила всех оставшихся к столу, за которым разговор шел, конечно, о только что закончившемся совещании. Особенно возмущались Г. Е. Зиновьевым. Смилга заявил, что сегодняшнее поведение Зиновьева и Каменева напоминает ему их поведение в Октябре 1917 года. Радек и Раковский согласились с этим.

Вскоре после окончания ХV съезда начались массовые аресты оппозиционеров. 19 декабря 1927 года съезд принял резолюцию об исключении оппозиции из партии, а уже через несколько дней И. Т. Смилгу вызвали в ГПУ и объявили ему постановление Особого совещания об осуждении на 3 года ссылки в село Колпашево Томской области. Дали три дня на сборы и устройство личных дел.

В день отправки в ссылку на квартире Ивара Тенисовича было много людей. Из крупных деятелей помню Л. Д. Троцкого, Х. Г. Раковского, К. Б. Радека. Были Б. Мальцев, Т. Имяреков, Т. Ривош, я и другие товарищи. Вещи мы помогли собрать и упаковать еще днем, в том числе и довольно приличную библиотеку.

Вечером пришла легковая машина с конвоем. Пока грузились вещи, все прощались с Иваром Тенисовичем. Дети — Таня и Наташа — были лихорадочно возбуждены. Помню, как Наташа, простившись с отцом, прибежала в столовую, быстро осмотрела всех и вдруг бросилась к стоявшему у буфета Льву Давидовичу. Видимо, ребенок в своей тоске и тревоге инстинктивно почувствовал в нем самого сильного и спокойного человека. Лев Давидович положил руку на ее головку, прижал ее к себе, и она чуть успокоилась.

Незадолго до ареста Ивар Тенисович попросил нас с Имярековым разобрать и привести в порядок его личный архив, с тем чтобы надежно упрятать его. Так как Д. Б. Рязанов не участвовал в оппозиции, архивы всех крупных деятелей оппозиции, кроме архива Л. Д. Троцкого, были спрятаны в его институте.

Дома у Смилги архив хранился в громадном, окованном железом сундуке, стоявшем за дверью его кабинета. Сундук был до краев полон бумагами, и когда мы принялись их разбирать, мы увидели, что почти все эти бумаги имеют громадную историческую ценность. Здесь было много писем и телеграмм Ленина (в том числе и на Западный фронт), и ленты переговоров по прямому проводу с Лениным, Троцким, Склянским и другими, и переписка с Троцким, и приказы Реввоенсовета Республики и РВС фронтов. В сундуке мы нашли и золотое оружие, подаренное Ивару Тенисовичу, кажется, эмиром бухарским.

Среди бумаг мы нашли большой, нераскрытый, покрытый сургучными печатями конверт. Мы показали его И. Т. Смилге. Он сначала с недоумением посмотрел на пакет, потом стал вспоминать — и вспомнил. Оказывается, в 1919 году Белобородов, приехав с Урала, остановился у Ивара Тенисовича и, уезжая на фронт, оставил пакет, прося сохранить его. В пакете, по его словам, находились документы о казни Николая Романова и его семьи. С тех пор прошли годы, и оба — и Смилга, и Белобородов — забыли об этом историческом пакете. В 1927 году И. Т. отдал его Белобородову — но куда он делся?

Колпашево, где отбывал ссылку Смилга, было место сырое. В гражданскую войну у Ивара Тенисовича открылся туберкулезный процесс в легких. По окончании гражданской войны И. Т. Смилгу по предписанию врачей и по предложению Ленина послали в Германию, где его подлечили. Надежда Васильевна боялась, что в Колпашеве начнется рецидив туберкулеза и пошла на прием к начальнику ГПУ Менжинскому с просьбой переменить И. Т. место ссылки на район с более сухим климатом, Минусинск.

Менжинский отказал, заявив, что место ссылки определено Политбюро, и он не может менять его по своему усмотрению. Вернувшись, Надежда Васильевна в соответствующих выражениях отозвалась о Менжинском. Она рассказала нам, что в предоктябрьские дни была связной у Ленина и хорошо знала Менжинского, а Ивар Тенисович как-то даже оказал ему большую услугу.

В конце концов И. Т. Смилгу все-таки перевели в Минусинск: Надежда Васильевна обратилась со своей просьбой к Сталину, и тот дал соответствующее распоряжение.

Летом 1929 года Смилга, Радек и Преображенский подали в ЦК заявление об отходе от оппозиции. Осенью того же года я присоединился к «заявлению трех» и тоже вернулся в Москву (я, конечно, тоже был в ссылке, но об этом ниже).

Вскоре после моего возвращения я увиделся с И. Т. Смилгой. Он сначала жил в той же квартире — только во время его ссылки у семьи его забрали одну комнату, бывший кабинет, где поселилась некая, как выражался Радек, «баронесса» — красивая женщина из так называемых «бывших». Но вскоре ему, тоже вместе с братом, предоставили такую же большую квартиру в «Доме правительства», на набережной (где кинотеатр «Ударник»). Назначили его заместителем председателя Госплана, председателем которого оставался тот же Г. М. Кржижановский, с которым он работал еще при Ленине.

Сразу же он занялся разработкой контрольных цифр на 1929/30 годы. Помню, как был он доволен, когда принес домой хорошо оформленную книгу «О контрольных цифрах на 1929/30 годы». Доволен он был своим детищем, как он объяснил нам, главным образом потому, что удалось хорошо сбалансировать все показатели народно-хозяйственного плана. Скоро, однако, ему пришлось горько разочароваться.

В декабре 1929 года начали пересматривать план коллективизации деревни. И чем шире становился размах коллективизации, чем быстрее захватывала она новые районы, чем круче применялись раскулачивание, выселение и принудительное вовлечение крестьян в колхозы, тем мрачнее становился Ивар Тенисович.

Контрольными цифрами пятилетнего плана предусматривалась самая первичная форма коллективизации — товарищество по совместной обработке земли (ТОЗ). Решением ЦК была принята для внедрения уже другая форма — артель. Но фактически в процессе коллективизации обобществлялось все: не только производственный инвентарь и рабочий скот, как предусматривалось Положением о сельскохозяйственной артели, но и весь скот, включая единственную корову и даже кур и уток.

Каждый раз при встрече Ивар Тенисович рассказывал, с какими извращениями проводится коллективизация. Он становился все мрачнее, стал поговаривать о том, что наш отход от оппозиции был ошибкой — он только придал Сталину самоуверенности и спеси. Политика Сталина приведет к пагубным последствиям и в деревне, и в городе, говорил Смилга. Он возмущался совершенно нечеловеческой политикой раскулачивания, о котором партия и Ленин никогда не думали. Он рассказывал нам, как проходят раскулачивание и выселение на практике, в каких гиблых местах помещают кулаков и их семьи, как под видом кулаков выселяют и середняков, и бедняков, называя их «подкулачниками» и нередко сводя с ними личные счеты. Волнуясь, он говорил о большом числе смертных случаев во время транспортировки кулацких семей в Сибирь и на поселении там зимой, без теплой одежды, без заготовленного жилья и даже без времянок.

А потом, переходя уже от гуманных соображений к хозяйственным, Смилга-экономист с горечью говорил о том, во сколько обошлась народному хозяйству страны нелепая политика сталинской коллективизации. Помню почти буквально: «Потери скота в ценностном выражении, происшедшие от принудительной коллективизации, — говорил Смилга, — превзошли по своему эквиваленту весь прирост основных средств за годы первой пятилетки».

И. Т. Смилга говорил, что среди старых большевиков растет недовольство сталинской политикой в области индустриализации и коллективизации, что в рабочих массах растет недовольство последствиями коллективизации недостатком продовольствия в стране, введением карточной системы, ростом цен на промышленные и продовольственные товары, а отсюда — резким снижением уровня реальной заработной платы. Он не раз повторял, что нелепая экономическая политика Сталина ничего общего не имеет с марксизмом и ленинизмом и напоминал о разумной экономической политике, предложенной оппозицией XV съезду в своей платформе.

Недовольство политикой Сталина было уже ощутимым. Отрицательное отношение ряда руководящих и партийных деятелей, критические высказывания бывших оппозиционеров, открытые выступления крестьян против Советской власти, протесты рабочих, вылившиеся в некоторых местах в забастовки, — все это испугало Сталина. Боясь, как бы все эти потоки не соединились и не опрокинули его власть, он стал принимать меры. Прежде всего эти меры обратились, конечно, против бывших оппозиционеров. Под разными предлогами их стали переводить из Москвы, Ленинграда, Киева и других крупных городов в провинцию. Так были переселены Зиновьев, Каменев и другие. И. Т. Смилга был направлен в Ташкент, председателем среднеазиатской Экономкомиссии.

Меня и Арвида Бригиса под видом мобилизации на черную металлургию отправили из Москвы в Днепродзержинск.

Больше я не видел Ивара Тенисовича. Только от отдельных товарищей, встречавшихся в лагерях и ссылках, и позже, после освобождения, приходилось мне услышать редкие вести о нем.

…После убийства Кирова начались массовые аресты. В конце 1934 года арестовали Таню Ривош, но после вмешательства Димитрова освободили (Таня была женой болгарского коммуниста Степанова). Таня рассказала, что ее допрашивали об антипартийной деятельности Смилги. В январе 1935 года Смилга был уже арестован, и вскоре его отправили в Верхне-Уральский изолятор, где содержались бывшие меньшевики, эсеры и коммунисты-оппозиционеры. В одной из камер Верхне-Уральского изолятора сидел в то время сын старого большевика Емельянова, с помощью которого скрывались в 1917 году в Разливе В. И. Ленин и Г. Е. Зиновьев. Емельянов и рассказал впоследствии дочери Смилги Наташе кое-что об Иваре Тенисовиче.

Тогда администрация изолятора еще держалась с политическими заключенными подчеркнуто вежливо. И. Т. Смилгу по прибытии спросили, с кем он хочет сидеть в камере: с разоружившимися или с ортодоксальные троцкистами. Ивар Тенисович выбрал разоружившихся. Но когда на следующий день камеру вывели на прогулку, один из сокамерников Ивара Тенисовича перехватил брошенную каким-то заключенным из форточки в прогулочный двор записку и передал ее охраннику. Возмущенный Ивар Тенисович тут же потребовал начальника тюрьмы и заявил ему:

— Переводите меня немедленно к ортодоксальным. Переведите меня куда хотите — к меньшевикам, эсерам, монархистам — но с этими подлецами я сидеть не желаю…

Этот случай сын Емельянова, присутствовавший при этом, рассказал впоследствии дочери И. Т. Смилги — Наталье Иваровне, той самой Наташе, которую когда-то, в день отправки отца в ссылку, успокаивал Л. Д. Троцкий… Емельянов рассказывал ей (теперь ее нет уже в живых), что и этот случай, и все поведение И. Т. Смилги в тюрьме вызывало глубокое уважение заключенных.

Дочерей И. Т. Смилги, 15-летнюю Таню и 13-летнюю Наташу, приютила старшая сестра их матери Серафима Васильевна Полуян, член партии с 1903 года, по недосмотру, что ли, ГПУ уцелевшая от ареста. Все остальные члены семьи жена Смилги Надежда и ее четыре брата, все старые большевики, были арестованы и уничтожены. Обеих дочерей аккуратно арестовывали, как только им исполнялось 18 лет и отправляли в лагерь как ЧСВН («член семьи врага народа»). Таня и Наташа были реабилитированы и вернулись в Москву только в 1955 году, когда первой было 36 лет, а второй — 34 года.

Ни И. Т. Смилгу, ни Е. А. Преображенского не осмелились вывести на открытый процесс. Очевидно, несмотря на пытки и издевательства, сломить их не удалось, и они отказались участвовать в кровавом спектакле, срежиссированном Ягодой и Вышинским под руководством Сталина. Их — Смилгу и Преображенского просто застрелили во внутренней тюрьме ГПУ.