Глава 18 ЛЮБОВЬ ЗА КОЛЮЧЕЙ ПРОВОЛОКОЙ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 18

ЛЮБОВЬ ЗА КОЛЮЧЕЙ ПРОВОЛОКОЙ

В целом мы не могли пожаловаться на лагерь в Боуманвиле. Пища – во многом благодаря ферме, на которой мы управлялись сами, – была очень хорошей, да и время свое мы проводили с пользой. Во-первых, мы смогли организовать что-то вроде университета. Наши усилия в этом направлении были поддержаны университетом Торонто, который присылал нам профессоров для чтения лекций. Дважды в неделю у нас проходили киносеансы. У нас был собственный симфонический оркестр и много возможностей для занятий спортом. В лагере был даже свой небольшой драматический театр. Мы выпускали лагерную газету. Фактически нам для полного счастья не хватало только одного – свободы.

Впрочем, изредка нам удавалось почувствовать ее вкус. Раз в неделю нам под честное слово позволяли покидать лагерь. Мы должны были обещать, что не станем использовать эту привилегию для побега или его подготовки. К сожалению, такие прогулки могли совершаться только в группах и под конвоем, который должен был следить за тем, чтобы мы не контактировали с местным населением. Сам Боуманвиль во время таких прогулок мы обходили стороной. Иногда мы ходили на озеро купаться и по пути пересекали шоссе Торонто – Оттава, по которому то и дело проносились машины. Они символизировали мир веселых, беззаботных людей, из которого нас временно исключили.

Порой мы видели прекрасно одетых, привлекательных женщин, и это зрелище нарушало наше душевное равновесие. Естественно, мысли о женщинах часто посещали нас, но мы прилагали все усилия, чтобы отогнать их прочь. Проще было делать это вообще не видя женщин, и именно по этой причине я, в конце концов, отказался от таких прогулок. Они лишь вносили бесполезное волнение в наше почти монастырское существование. Кроме того, когда я возвращался с прогулки и ворота лагеря с грохотом захлопывались за мной, я снова осознавал, что вернулся в тюрьму, и чувствовал себя еще более подавленным, чем прежде.

Много было написано о заключенных и отсутствии женского общества. До того, как у меня появился собственный опыт, я прочел книги Эриха Эдвина Двингера «Армия за колючей проволокой» и «Между белым и красным», в которых он пишет о своем пребывании в русском лагере для военнопленных во время Первой мировой войны. Несколько глав посвящены сексуальным проблемам заключенных-мужчин, в течение долгого времени лишенных возможности общения с женщинами. Должен сказать, что мои собственные впечатления совершенно отличаются от тех, что описывал Двингер. Мне кажется, что в стремлении к сенсационности он в значительной мере преувеличил свои переживания. Мы все были молоды, здоровы и хорошо питались. У нас были нормальные инстинкты здоровых мужчин, но с помощью самодисциплины и благодаря тому, что постоянно были заняты, все эти трудности мы преодолевали сравнительно легко. Позднее, когда мы стали недоедать, сексуальные желания у нас вообще пропали. Вот почему мне так трудно поверить в то, о чем пишет Двингер. По его словам, мужчины в русском лагере для военнопленных тоже вели полуголодное существование, но в то же самое время ощущали такое непреодолимое сексуальное желание, что их лагерь представлял собой просто скопище пороков. Во время пребывания в плену мы не общались со своими женами, да и вообще с женщинами, но никогда не испытывали ничего подобного, и сейчас мне на ум приходит только один случай проявления гомосексуальности.

Разумеется, у нас в ходу были обычные грубые шутки и остроты на эту тему. Я вспоминаю, что, когда мы услышали о первых пленных немецких женщинах, отправленных в Канаду, один из наших лагерных юмористов только мимоходом заметил:

– Они не пьют, не курят, к тому же они сами – женщины! Так о чем же им беспокоиться?

Хотя в том, что касалось курения, нам самим не о чем было беспокоиться, по крайней мере до тех пор, пока у нас были деньги. А тратить их было на что. Например, в нашем распоряжении был пухлый каталог одной канадской фирмы, и мы могли заказывать все, что нам понравится, за исключением разве что лопат. В конце концов многие из нас обзавелись вещами, которые помогали скрасить лагерное существование: удобное кресло, шкаф или ковер. Перед отправлением домой мы продали эти вещи нашим охранникам за сигареты, кофе и тому подобные ценности, и наши менее удачливые товарищи, прибывшие из Англии, с изумлением наблюдали за нашей солидной экипировкой, так как в Англии, разумеется, все было нормировано.

Но пока еще слишком рано было говорить о возвращении домой. Прежде чем мы отправились в Германию, прошло немало времени, и нам пришлось пережить ряд неприятных инцидентов, о которых я не стану упоминать здесь. Когда мы впервые ступили на канадскую землю в январе 1941 года, нас переполняла уверенность в победе Германии. Потом эта уверенность начала понемногу таять, но не умирала окончательно до самого последнего момента. Мы возлагали большие надежды на новое «секретное оружие» Гитлера. Оно призвано было сотворить чудо и обратить ход войны в нашу пользу. Примерно в это время в наш лагерь стали поступать первые партии солдат Роммеля из Северной Африки, а следом за ними первые заключенные из Нормандии. Произошло самое настоящее «вторжение». Мы, «старые канадцы», все еще мерили мир категориями 1939-го и 1940 годов, но солдаты Роммеля были куда опытнее нас. Они не поддерживали нашу веру в победу. Впрочем, вслух выражать сомнения в «окончательной победе» было нельзя, и те, у кого такие сомнения были, предпочитали помалкивать. Может быть, лишь некоторые действительно верили до конца. В таком случае их разочарование должно было оказаться поистине ужасным. Большинство из нас постепенно уже начинали понимать, что готовит нам будущее.

В апреле 1945 года мы должны были свернуть наш лагерь в Боуманвиле, который вновь собирались использовать в мирных целях. Меня перевели в лагерь Уэйнрайт в провинции Альберта. Раньше он использовался в качестве тренировочной базы для канадских солдат и располагался на территории заповедника, в котором разводили бизонов. Подобно нам, последние канадские бизоны были в безопасности за колючей проволокой. Мы гуляли по их территории и с нетерпением ждали того дня, когда снова будем свободны.

Но даже и тогда побеги не прекращались. В лагере Боуманвиля они продолжались практически до самого последнего дня нашего пребывания там. Под руководством моего товарища Отто Кречмера был прорыт туннель. Он был не меньше 50 ярдов в длину, и по мере того, как работа близилась к завершению, наш страх перед разоблачением становился все сильнее. Накануне того дня, когда мы должны были выйти наружу за пределами лагеря, канадцы обнаружили туннель. На самом деле они прекрасно знали о туннеле все это время и просто благоразумно позволяли нам расходовать все силы на рытье туннеля, справедливо полагая, что, если мы заняты туннелем, значит, не будем тратить силы на реализацию каких-то других неизвестных им планов. Как в любой войне, у обеих сторон были победы и поражения. Однако эта неудача стала для нас особенно болезненной, поскольку мы учли каждую мелочь. Кречмеру даже удалось снестись с нашим командованием и договориться, чтобы подводная лодка забрала его в устье реки Святого Лаврентия, у нас были деньги и карта местности. Когда наш план провалился, Кречмер передал деньги и план нашему товарищу Хейде, который придумал действительно остроумный план побега из лагеря.

Из-за колючей проволоки в наш лагерь тянулась высоковольтная линия, и Хейда, который был невысоким худощавым мужчиной, решил использовать ее. Он изготовил тщательно изолированный блок и однажды темной и туманной ночью установил его на высоковольтной линии. Затем, повиснув на поперечной перекладине, он заскользил по высоковольтной линии и таким образом перемахнул через колючую проволоку. Ни одна живая душа не заметила его, он благополучно добрался до столба за пределами лагеря, спустился на землю и направился в сторону ближайшей железнодорожной станции, где купил билет до Квебека. Все шло хорошо до тех пор, пока он не прибыл на то место, где его должна была подобрать наша подводная лодка, но там его уже ждала ловушка. Канадцы были прекрасно осведомлены о наших договоренностях с командованием. Они пытались поймать в капкан также и субмарину, но тут их ждала неудача. Командир лодки оказался слишком хитер.

После краха Германии бессмысленно стало совершать побег с целью вернуться домой, но многие из моих товарищей не оставляли попыток бежать. Если раньше они делали это, желая вернуться в Германию, то теперь потому, что не хотели возвращаться туда. Они предпочитали скорее остаться там, где они есть, чем отправиться в побежденную страну. Это может показаться странным, но для многих из моих товарищей понятие «дом» в его обычном смысле перестало существовать. Их родные и близкие погибли, дома лежали в развалинах, а та часть Германии, где они жили, была в руках русских. В подобных обстоятельствах дом теряет свою притягательность. Эти люди подавали официальные прошения, желая остаться в Канаде, однако всем им было отказано, и нам посоветовали привыкать к мысли, что всем нам скоро выдадут «обратные билеты». Мы все ехали домой.

Но мои товарищи продолжали побеги из лагеря. Они надеялись найти работу, может быть, на лесопилках или в гаражах, где могли бы скрываться до тех пор, пока не забудутся старые грехи и канадцы не смягчатся настолько, чтобы разрешить беглецам остаться в стране. Двое немецких военнопленных сумели устроиться подобным образом в США, но никому не удалось сделать это в Канаде.

В мае 1946 года, когда после окончания войны в Европе прошло уже некоторое время, нас, наконец, вывезли из Канады, и мы пребывали в полной уверенности, что находимся на пути домой. Когда нас высадили в Саутгемптоне, мы вообразили, что нас сейчас же посадят на судно, идущее в Бремен. Вместо этого нас посадили на поезд и повезли на север. «Ага! – подумали мы. – Мы едем в Гулль, а оттуда уж в Гамбург». Однако, вопреки нашим ожиданиям, поезд остановился вовсе не в Гулле, а в Шеффилде, откуда нас препроводили в очередной лагерь для военнопленных. Мы не слишком расстроились, полагая, что проведем там от силы несколько дней, пока не будут сделаны все приготовления для нашего отъезда домой. На самом деле прошел не один и даже не два дня, а целый год, прежде чем мы вернулись домой, и этот год я вряд ли забуду.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.