ПАША САРОВСКАЯ

ПАША САРОВСКАЯ

Блаженная Прасковья (Параскева) Ивановна Дивеевская

В миру – Ирина Ивановна

(род. в 1795 г. – ум. в 1915 г.)

Блаженная, схимонахиня Серафимо-Дивеевского монастыря. Среди множества ее предсказаний – скорое рождение долгожданного наследника Николая II, гибель царской России и царской династии, разгром Церкви и море крови.

Священник Петр Поляков пишет: «Юродство – великое дело! Его надо понять. А понять его без Божией помощи, без озарения свыше невозможно. В миру его мало понимают, и это оттого, что мало над такими вещами задумываются, мало молятся. Погрузились в суету сует, в гордость да в плотоугождение, и отолстели чувства их: слушают и не слышат, смотрят и не видят». Трудно не согласиться с ним, но еще труднее понять, как человек, отказавшись пусть от малых, но все-таки мирских благ, взваливает на себя непомерно тяжкий подвиг юродивого ради Христа. Хотя, вероятно, это только мы чувствуем тяжесть их ноши, для самих же юродивых это жизнь с верой и по вере.

В 2004 году на торжествах, посвященных 250-летию со дня рождения преподобного Серафима Саровского, в Серафимо-Дивеевском монастыре состоялось прославление в лике святых блаженной Паши Саровской и других дивеевских блаженных, которые подвизались в этом монастыре в XIX–XX веках, – Пелагии и Марии.

Блаженная Паша Саровская (в миру – Ирина) родилась в 1795 году в селе Никольском Спасского уезда Тамбовской губернии. Родители ее, Иван и Дарья, были крепостными крестьянами господ Булыгиных. Когда Ирине исполнилось семнадцать лет, господа выдали ее замуж за крестьянина Федора. Безропотно покорясь родительской и барской воле, она стала примерной женой и хозяйкой. В семье мужа ее полюбили за скромность, кроткий нрав, за трудолюбие, за то, что жила с молитвой. Молодая женщина избегала гостей и общества, не принимала участия в деревенских играх и посиделках. Так прожила она с мужем пятнадцать лет, но Бог не послал им детей. Чем уж не угодила супружеская пара хозяевам – неизвестно, но только помещики Булыгины продали их соседям – немцам Шмидтам в село Суркот. Через пять лет после переселения Федор заболел чахоткой и умер. Впоследствии, когда блаженную спрашивали, какой у нее был муж, она отвечала: «Да такой же глупенький, как и я».

Новые хозяева пытались выдать Ирину замуж вторично, но, услышав слова: «Хоть убейте меня, замуж больше не пойду», – решили оставить трудолюбивую вдову в своем доме. Через полтора года стряслась беда – в господском доме обнаружилась пропажа двух холстов. Прислуга оклеветала Ирину. Приехал становой пристав с солдатами, и помещики решили примерно наказать женщину. Солдаты жестоко истязали ее. Но она продолжала говорить, что холстов не брала. Тогда Шмидты обратились к местной гадалке, которая сказала, что холсты действительно украла женщина по имени Ирина, но только не эта, и что лежат они в реке. Начали искать и действительно нашли их там, где указала гадалка. Конечно, никто не попросил прощения у безвинно наказанной Ирины, а она после перенесенного уже была не в силах жить у господ-нехристей.

Женщина пошла в Клев на богомолье. Киевские святыни, встреча со старцами совершенно изменили ее внутреннее состояние – она теперь знала, для чего и как жить. Помещик тем временем подал заявление о ее пропаже. Через полтора года полиция обнаружила беглянку в монастыре. За побег крепостной крестьянке долгое время пришлось томиться в остроге, прежде чем ее по этапу отправили к господам. Путешествие было мучительным и долгим, ей пришлось испытать и голод, и холод, и жестокое обращение конвойных солдат, и грубость арестантов-мужчин. Наконец Ирину вернули хозяевам. Шмидты «простили» ее за побег и поставили огородницей. Проработав два года огородницей у Шмидтов, Ирина опять решилась на побег. Следует отметить, что во время второго побега Ирина тайно приняла постриг с именем Параскевы, получив благословение старцев на юродство Христа ради.

Помещики снова подали в розыск, и спустя год ее опять нашли в Клеве и, арестовав, препроводили по этапу к Шмидтам, которые, желая показать над ней свою власть, не приняли ее и с гневом выгнали на улицу – раздетую и без куска хлеба. Пять лет Ирина, полураздетая, голодная, бродила по селу, но теперь, приняв постриг, Параскева не печалилась – она знала свой путь. И то, что помещики выгнали ее, было лишь знаком, что пришла пора исполнить благословение старцев. Пять лет она бродила по окрестным селам и была посмешищем не только для детей, но и для всех крестьян, перенося голод, холод и зной. А затем ушла в саровские леса, жила там в пещере, которую сама и вырыла. По свидетельству монашествующих, сам преподобный Серафим Саровский еще при жизни благословил Прасковью Ивановну на скитальческую жизнь в лесах. Там она пребывала в посте и молитве около тридцати лет. Говорят, что у нее было несколько пещер в разных местах непроходимого леса. Ходила она иногда в Саров и в Дивеево, но чаще ее видели на саровской мельнице, где она зарабатывала себе на пропитание.

Когда-то у Паши, как она стала себя называть, была удивительно приятная внешность, но за время долгого подвижничества и постничества в саровском лесу она стала похожа на Марию Египетскую (только одежду носила мужскую, потому что так ей было удобнее). Архимандрит Серафим (Чичагов), автор «Летописи Серафимо-Дивеевского монастыря», рассказывал: «Во время своего житья в саровском лесу, долгого подвижничества и постничества она имела вид Марии Египетской. Худая, высокая, совсем сожженная солнцем и поэтому черная и страшная, она носила в то время короткие волосы, так как ранее все поражались ее длинным до земли волосам, придававшим ей красоту, которая мешала ей в лесу и не соответствовала тайному постригу. Босая, в мужской монашеской рубашке-свитке, расстегнутой на груди, с обнаженными руками, с серьезным выражением лица, она приходила в монастырь и наводила страх на всех, не знающих ее». Архимандрит, прекрасно изучив эту замечательную женщину, сказал о ней: «От доброго взгляда ее каждый человек приходит в невыразимый восторг. Детские, добрые, светлые, глубокие и ясные глаза ее поражают настолько, что исчезает всякое сомнение в ее чистоте, праведности и высоком подвиге. Они свидетельствуют, что все странности ее – иносказательный разговор, строгие выговоры и выходки – лишь наружная оболочка, преднамеренно скрывающая величайшее смирение, кротость, любовь и сострадание. Облекаясь иногда в сарафаны, она, как будто превратившись в незлобное дитя, любит яркие красные цвета и иногда одевает на себя несколько сарафанов сразу, как, например, когда встречает почетных гостей или в предзнаменование радости и веселия для входящего к ней лица».

Жизнь отшельницы была сопряжена с большими опасностями. Не столько соседство с дикими зверями в лесу осложняло жизнь Ирины, сколько встреча с «недобрыми людьми». Однажды, это случилось за четыре года до ее переселения в Дивеевскую обитель, на нее так же, как некогда на Серафима Саровского, напали разбойники и потребовали денег, которых у нее не было. Окрестные крестьяне и паломники, приходившие в Саров, глубоко чтили Прасковью как подвижницу, приносили ей еду, оставляли деньги, но она раздавала все неимущим. Грабители избили ее до полусмерти и оставили лежать в луже крови с проломленной головой. Целый год она была между жизнью и смертью и так никогда и не поправилась полностью. Боль в голове и опухоль под ложечкой мучили ее постоянно, но она на это почти не обращала внимания, лишь изредка говорила: «Ах, маменька, как у меня тут болит! Что ни делай, маменька, а под ложечкой не пройдет!»

До своего переселения из леса в Дивеево Прасковья Ивановна часто заходила к настоятельнице женского монастыря дивеевской блаженной Пелагии (Серебренниковой) и садилась возле нее, словно в ожидании. И каждый раз матушка на немой вопрос Паши отвечала: «Да! Вот тебе-то хорошо, нет заботы, как у меня: вон детей-то [монахинь] сколько!» Низко кланялась ей странница и уходила в лес. Год от году она все чаще приходила в монастырь, и всегда у нее за пазухой покоилась самодельная кукла (потом этих кукол стало много), с которой она нянчилась, как с малым ребенком. В последний год жизни настоятельницы Паша неотлучно была с ней в обители. Однажды поздней осенью 1884 года, идя мимо ограды кладбищенской Преображенской церкви, старица ударила палкой о столб ограды и сказала: «Вот как этот столб-то повалю, так и пойдут умирать – только поспевай могилы копать!» Слова эти вскоре сбылись – умерла блаженная Пелагия Ивановна, за ней монастырский священник и столько монахинь, что сорокоусты не прекращались целый год, и случалось, что отпевали двух сразу.

Паша осталась в обители до конца своих дней. Несколько раз ей предлагали поселиться в келье почившей.

– Нет, нельзя, – отвечала Прасковья Ивановна, – вот маменька-то не велит, – показывала она на портрет Пелагии Ивановны.

Прасковья поселилась сначала у клиросных, а затем в отдельной келье у ворот, где прожила до самой смерти. В келье была поставлена кровать с громадными подушками, которую она редко занимала, на ней покоились многочисленные куклы. Первое время по переселении в Дивеево она странствовала от монастыря на дальние послушания или в Саров, по прежним своим излюбленным местам. В эти путешествия она брала с собой простую палочку, которую называла тросточкой, узелок с вещами или серп на плечо и несколько кукол за пазухой. Тросточкой она иногда пугала пристающих к ней и виновных в каких-нибудь проступках.

К каждому слову старицы внимательно прислушивались, пытались истолковать любой жест. И на это были причины. Так, однажды Паша ни с того ни с сего замахнулась палкой на одного приезжего архиерея и разорвала ему одежду. Тот от страха спрятался в келью матери Серафимы. Когда блаженная воевала, то была такая грозная, что всех приводила в трепет. А потом оказалось, что это Прасковья Ивановна просто предупреждала его, что на обратной дороге на архиерея нападут и изобьют.

И таких случаев было множество. Например, как-то приехал к блаженной иеромонах Илиодор (Сергей Труфанов) из Царицына. Он пришел с крестным ходом, было много народа. Прасковья Ивановна его приняла, посадила, потом сняла с него клобук, крест и знаки отличия – все это положила в свой сундучок и заперла, а ключ повесила к поясу. Потом велела принести ящик, туда положила лук, полила и сказала: «Лук, расти высокий…» – а сама легла спать. Он сидел, как развенчанный. Ему надо всенощную начинать, а он встать не может. Хорошо еще, что она ключи к поясу привязала, а спала на другом боку, так что ключи отвязали, достали все и ему отдали. А по прошествии нескольких лет он снял с себя священнический сан и отказался от иноческих обетов. И таких непонятных на первый взгляд предсказаний было множество. То словами: «Экая ты, девка, глупая! Ну, можно ли! Ведь ты не знаешь, сколько младенцев превыше нас! – отговаривает Паша девушку от богоугодного дела принять постриг. Та не понимает, почему ей не дают благословения, а через несколько месяцев у нее умирает сноха, и на ее руках остается девочка, круглая сирота. Другой раз зашла Прасковья Ивановна к священнику села Аламасова, подошла к псаломщику и говорит: «Господин! Прошу тебя, возьми хорошую кормилицу или няньку какую». И что же? Вскоре совершенно здоровая жена псаломщика заболела и умерла, оставив младенца.

А если блаженная не благословляла какого-то дела, то и не стоило за него браться. Так, при постройке нового собора в Дивееве игуменья Александра решила не спрашивать благословения Прасковьи Ивановны и даже провела торжественное молебствие на месте закладки. Прасковье Ивановне рассказала об этом послушница Дуня. «Собор-то собор, – отвечала блаженная, – а я усмотрела: черемуха по углам выросла, как бы не завалили собор-то». Так и остался собор недостроенным.

Приходили к Прасковье Ивановне и люди неверующие, чтобы поглумиться и поразвлечься. Однажды явились двое молодых людей и ну потешаться над старицей. Та сжалась в комочек в уголке своей келейки – и ни слова. Пошутили они, посмеялись и ушли. Но только отошли на несколько сажен от кельи юродивой, как слышат, она кричит им из окна: «Скорей беги! Скорей беги! Беги с ведром, заливай свой дом! Дома не зальешь, а в тюрьму попадешь». Те, конечно, не обратили тогда внимания на ее крик. Но через неделю в монастырь пришло письмо от одного из тех молодых людей: «Мне Прасковья Ивановна напророчила: у нас сгорел дом, а я сижу в тюрьме, арестован по подозрению в участии в беспорядках рабочих на фабрике. Я был неверующий, а теперь поверил в Бога. Помолитесь обо мне и испросите прощения у Прасковьи Ивановны. Избавлюсь от напраслины и приеду к вам в монастырь уже с другою целью».

От живущих вместе с ней блаженная непременно требовала, чтобы они в полночь вставали молиться, а если кто не соглашался, то она так шумела и бранилась, что все вставали ее унимать и молиться. Но иногда Прасковья Ивановна гнала монахинь из дому со словами: «Вон отсюда, шельмы, здесь касса». (После закрытия монастыря в ее келье размещалась сберегательная касса, и блаженная Паша это провидела.)

Все свободное от молитвы время блаженная занималась работой, вязала чулки или пряла пряжу. Это занятие сопровождалось непрестанной молитвой, и поэтому ее пряжа так ценилась в обители, из нее делались пояски и четки. Очень любила старица работать серпом. Она им жала траву и во время работы клала поклоны Христу и Богоматери. Если к ней приходили уважаемые люди, с которыми она не считала себя достойной сидеть в одной комнате, блаженная, распорядившись с угощением и поклонившись гостю в ноги, уходила жать травку, то есть молиться за этого человека. Нажатую траву она никогда не оставляла в поле или во дворе монастыря, собирала и относила на конный двор. В предзнаменование неприятностей она подавала приходящим лопух, колючие шишки…

Молилась она своими молитвами, но знала и некоторые канонические. Богородицу она называла «Маменькой за стеклышком». Иногда она останавливалась как вкопанная перед образом и молилась, иногда становилась на колени где стояла: в поле, в горнице, среди улицы – и усердно со слезами молилась. Бывало, входила в церковь и начинала тушить свечи, лампады у образов или не позволяла зажигать в келье лампады. Современники отмечали, что внешность Паши Саровской менялась от ее настроения: она была то чрезмерно строгой, сердитой и грозной, то ласковой и доброй.

Под окнами домика старицы целыми днями толпились богомольцы. Имя Прасковьи Ивановны было известно не только в народе, но и в высших кругах общества. Почти все из высокопоставленных лиц, посещая Дивеевский монастырь, считали своим долгом побывать у Прасковьи Ивановны. Блаженная чаще отвечала на мысли, чем на вопросы, и люди шли к ней за советом и утешением нескончаемой вереницей. Монахиня Серафима (Булгакова) вспоминает: «…Начал ездить к нам в Саров будущий митрополит Серафим, тогда еще блестящий гвардейский полковник Леонид Чичагов… Когда Чичагов приехал в первый раз, Прасковья Ивановна встретила его, посмотрела из-под рукава и говорит: “А рукава-то ведь поповские”. Тут же вскоре он принял священство. Прасковья Ивановна настойчиво говорила ему: “Подавай прошение государю, чтобы нам мощи [Серафима Саровского] открывали”[2]. Чичагов стал собирать материалы, написал “Летопись…” и поднес ее государю. Когда государь ее прочитал, он возгорелся желанием открыть мощи»… Так была «исполнена воля Преподобного, переданная мне в категорической форме Пашей».

В 1903 году блаженную посетили августейшие особы – император Николай II с супругой Александрой Федоровной. В это время в царской семье было четыре дочери, но наследника не было. Ехали к преподобному Серафиму молиться о даровании мальчика. Протоиерей Стефан Ляшевский свидетельствует: «Во время прославления в Дивееве жила знаменитая на всю Россию Христа ради юродивая блаженная Паша Саровская. Государь был осведомлен не только о Дивееве, но и о Паше Саровской. Государь со всеми великими князьями и тремя митрополитами проследовали из Сарова в Дивеево. В экипаже они все подъехали к келье блаженной Паши. Матушка игуменья, конечно, знала об этом предполагавшемся визите и приказала вынести из кельи все стулья и постелить большой ковер. Их величества, все князья и митрополиты едва смогли войти в эту келью. Параскева Ивановна сидела, как почти всегда, на кровати, смотрела на государя, а потом сказала: “Пусть только царь с царицей останутся”. Государь, как бы извиняясь, посмотрел на всех и попросил оставить его и государыню одних, – видимо, предстоял какой-то очень серьезный разговор.

Все вышли и сели в свои экипажи, ожидая выхода их величеств. Матушка игуменья выходила из кельи последняя. И вдруг она слышит, как Параскева Ивановна, обращаясь к царствующим особам, сказала: «Садитесь». Государь оглянулся и, увидев, что негде сесть, смутился, а блаженная говорит им: “Садитесь на пол”. (Вспомним, что государь был арестован на станции Дно!) Великое смирение – государь и государыня опустились на ковер, иначе бы они не устояли, охваченные ужасом от того, что им говорила Параскева Ивановна.

Она им сказала все, что потом исполнилось, то есть предсказала гибель России, династии, разгром Церкви и море крови. Беседа продолжалась очень долго. Государыня была близка к обмороку, наконец она сказала: “Я вам не верю, этого не может быть!” Затем Параскева Ивановна взяла с кровати кусок красной материи и говорит: “Это твоему сынишке на штанишки, и когда он родится, тогда поверишь тому, о чем я говорила вам”». Прасковья Ивановна имела обычай все показывать на куклах, и тут она приготовила куклу-мальчика. Постелила ему платки мягко и высоко и уложила. «Тише-тише – он спит…»

Говорят, что после посещения Паши Саровской Николай II начал считать себя обреченным на крестные муки и позже не раз говорил: “Нет такой жертвы, которую я бы не принес, чтобы спасти Россию”». А келейница, единственная, кто присутствовал при беседе, рассказывала потом, что блаженная говорила царю: «Государь, сойди с престола сам». Когда Николай Александрович уходил, то сказал, что Прасковья Ивановна – истинная раба Божия. Все и везде принимали его как царя, она одна приняла его как простого человека[3].

Об этом же событии рассказывает в своих воспоминаниях игумен Серафим Путятин: «Великая подвижница-прозорливица, Саровская Прасковья Ивановна… предсказывала надвигающуюся на Россию грозу. Портреты царя, царицы и семьи она ставила в передний угол с иконами и молилась на них наравне с иконами, взывая: “Святые царственные мученики, молите Бога о нас”. В 1915 году, в августе, я приезжал с фронта в Москву, а затем в Саров и Дивеево, где сам лично в этом убедился. Помню, как я служил литургию в праздник Успения Божией Матери в Дивееве, а затем прямо из церкви зашел к старице Прасковье Ивановне, пробыв у нее больше часа, внимательно слушая ее грозные предсказания, хотя выражаемые притчами, но все мы с ее келейницей хорошо понимали и расшифровывали неясное. Многое она мне открыла, которое я тогда понимал не так, как нужно было, в совершающихся мировых событиях. Она мне еще тогда сказала, что войну затеяли наши враги с целью свергнуть царя и разорвать Россию на части. За кого сражались и на кого надеялись, те нам изменят и будут радоваться нашему горю, но радость их будет ненадолго, ибо и у самих будет то же горе».

Скончалась блаженная схимонахиня Параскева 22 сентября (5 октября) 1915 года в возрасте 120 лет. Перед смертью она все клала земные поклоны перед портретом царя. Сама она была уже не в силах, и ее поднимали и опускали.

– Что ты, мамашенька, так на государя молишься? – спрашивали у нее.

– Глупцы. Он выше всех царей будет, – отвечала схимонахиня.

Умирала блаженная Паша тяжело и долго. Перед смертью ее парализовало и она очень страдала. Некоторые удивлялись: она так предана Богу, а как тяжело умирает. Монахини же говорили, что этими предсмертными страданиями она выкупала из ада души своих духовных чад.

Похоронили Пашу Саровскую у алтаря Троицкого собора Дивеевского монастыря рядом с блаженной Пелагеей Ивановной.

День ее памяти – 22 сентября (5 октября). В народе до наших дней почитают эту блаженную и часто обращаются к ней с молитвами.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.