Мог ли Данзас предотвратить дуэль?

Мог ли Данзас предотвратить дуэль?

15 же февраля военно-судная комиссия рассмотрела рапорт Данзаса, представленный им на имя презуса суда Бреверна, из которого он объясняет, каким образом он стал секундантом Пушкина. Ссылаясь на копию с письма Пушкина д’Аршиаку, полученную им от Вяземского, Данзас пишет:

«Содержание сего письма ясно доказывает, что утром в самый день поединка Пушкин не имел еще секунданта. Полагая, что сие может служить к подтверждению показаний моих, что я предварительно до встречи с Пушкиным 27 января ни о чем не знал, я считаю необходимым представить сию Копию в Военно-судную Комиссию для сведения. К пояснению обстоятельств, касающихся до выбора Секунданта со стороны Пушкина, прибавлю я еще о сказанном мне Г. Д’Аршиаком после дуэли: т. е. что Пушкин накануне нещастного дня у Графини Разумовской на бале предложил Г-ну Мегенсу,[237] находящемуся при Английском Посольстве, быть свидетелем с его стороны, на что последний отказался. Соображая ныне предложение Пушкина Г-ну Мегенсу, письмо к Д’Аршиаку и некоторые темныя выражения в его разговоре со мной, когда мы ехали на место поединка, я не иначе могу пояснить намерения покойного, как тем, что по известному мне и всем знавшим его коротко, высокому благородству души его, он не хотел вовлечь в ответственность по своему собственному делу, никого из соотечественников; и только тогда, когда вынужден был к тому противниками, он решился наконец искать меня, как товарища и друга с детства, на самопожертвование которого он имел более права щитать. После всего, что я услышал у Г. Д’Аршиака из слов Пушкина, вызов был со стороны Г. Геккерена. Я не мог не почитать избравшего меня в свидетели тяжко оскорбленным в том, что человек ценит дороже всего в мире – в чести жены и собственной; оставить его в сем положении показалось мне невозможным, я решился принять на себя обязанность Секунданта».

И в этом документе самым трогательным является стремление лицейского товарища Пушкина подчеркнуть благородство поэта, его стремление не вовлечь своих друзей в опасную для их карьеры дуэль. Дело в том, что Пушкин оказался действительно в затруднительном положении. Отказ англичанина вынудил его написать 27 января д’Аршиаку письмо, в котором он допускал даже следующее: «Так как вызывает меня и является оскорбленным г-н Геккерен, то он может, если ему угодно, выбрать мне секунданта; я заранее его принимаю, будь то хоть бы его ливрейный лакей. Что же касается часа и места, то я всецело к его услугам. По нашим, по русским, обычаям этого достаточно». И только, как отмечает Данзас в своем рапорте, когда Пушкин «вынужден был к тому противниками», он обратился за помощью в этом деле к Данзасу.

Известно, что друзья и близкие поэта обсуждали вопрос о том, мог ли Данзас воспрепятствовать дуэли. Кстати, его до конца жизни сопровождал этот укор: «почему он не предотвратил дуэль?» Однокашник Пушкина и Данзаса по лицею сановник М. Корф (недружелюбно относившийся к поэту) писал: «В последнее время он приобрел особенную известность, был секундантом в печальной дуэли Пушкина». Лучше всего на этот вопрос ответил один из самых близких друзей поэта П. Нащекин («Войныч»). «Данзас мог только аккуратнейшим образом размерить шаги до барьера да зорко следить за соблюдением законов дуэли, но не только не сумел бы расстроить ее, но даже обидел бы Пушкина малейшим возражением». Будем же и мы судить об этом с позиций нравственных законов того времени. Данзас близко к сердцу принял личную трагедию и обиду поэта (как свою собственную). При этом сила авторитета Пушкина и сила его влияния на Данзаса были таковы, что тот в принципе не смог бы отказать ему в просьбе («обидел бы Пушкина малейшим возражением») или попытаться бы как-то воспрепятствовать намерениям поэта. Про явим же снисходительность к лицейскому товарищу Пушкина. Насколько же легче душевно было поэту в минуты своего смертельного ранения от того, что рядом с ним находился и сопровождал его в последний раз в жизни к себе домой близкий ему человек. Данзас был единственным из лицейских товарищей поэта, который находился с ним в последние минуты его жизни. Пушкин даже в невыносимых предсмертных муках помнил об участии Данзаса и просил через придворного медика Арендта о его помиловании.

Вместе с тем в целях снижения своей ответственности за участие в поединке Данзас выдвинул версию о том, что предварительно у него с Пушкиным о дуэли не было никаких переговоров. Эта версия выдвинута была им при допросах и настойчиво поддерживалась друзьями поэта. Так, В. Жуковский в письме к отцу Пушкина отмечал: «…утром 27-го числа Пушкин, еще не имея секунданта, вышел рано со двора. Встретясь на улице с своим лицейским товарищем… Данзасом, он посадил его с собою в сани и, не рассказывая ничего, повез к д’Аршиаку, секунданту его противника. Там, прочитав перед Данзасом собственноручную копию с того письма, которое им было написано к министру Геккерену и которое произвело вызов от молодого Геккерена, он оставил Данзаса для условий с д’Аршиаком…» Письмо это было рассчитано на предание его гласности (суд был еще не окончен), и осторожный Жуковский не стал описывать действительное положение вещей, чтобы не осложнять судьбу Данзаса. Сам же Жуковский твердо знал, что все это на самом деле было иначе. В своих «Конспективных записках о гибели Пушкина», рассчитанных уже не на читателей, он так описывает дуэльный день поэта: «Встал весело в 8 часов. – После чаю много писал – часу до 11-го. С 11 обед. – Ходил по комнате необыкновенно весело, пел песни. – Потом увидел в окно Данзаса, в дверях вст[ретил] радостью. Взошли в кабинет, запер дверь. – Через несколько минут посл[ал] за пистолетами. – По отъезде Данзаса начал одеваться…» Таким образом, Пушкин, видимо, заручился обещанием Данзаса не 27 января, а накануне.