Особое мнение аудитора военно-судной комиссии

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Особое мнение аудитора военно-судной комиссии

Следователь и судьи считали, что дело подлежит завершению вынесением приговора подсудимым. Однако аудитор Маслов был другого мнения. Он подал официальный рапорт в военно-судную комиссию, и она, изучив его, вынесла определение:

«О заслушивании в комиссии рапорта Аудитора Маслова о том, что он считает неизлишним истребовать от вдовы Камергерши Пушкиной некоторые объяснения, а как Комиссия при слушании вчерашнего числа дела имела оные в виду, нашла дело довольно ясным, то, дабы без причин не оскорблять Г-жу Пушкину требованием изложенных в рапорте Аудитора Маслова объяснений, определила, приобщив помянутый рапорт к делу, привесть оное к окончанию…»

Тем не менее ознакомимся с доводами самого аудитора. Свое предложение допросить Наталью Николаевну он обосновал следующими соображениями:

«…1-е. Не известно ли ей какие именно безымянные письма получил покойный муж ея, которые вынудили его написать 26 числа Минувшего Генваря к Нидерландскому Посланнику Барону Геккерену оскорбительное письмо, послужившее как по делу видно причиною к вызову подсудимым Геккереном его Пушкина на дуэль. 2-е. Какие подсудимый Геккерен, как он сам сознался, писал к Ней [Пушкиной] письма или записки, кои покойный муж ея в письме к Барону Геккерену от 26 Генваря называет дурачеством; где все сии бумаги ныне находятся, равно и то письмо, полученное Пушкиным от неизвестного еще в ноябре месяце… И 3-е. Из письма умершего подсудимого Пушкина видно, что Посланник Барон Геккерен, когда сын его, подсудимый Геккерен, по болезни был содержан дома, говорил жене Пушкина, что сын его умирает от любви к ней и шептал возвратить ему его, а после уже свадьбы Геккерена… они, Геккерены, дерзким обхождением с женою его при встречах в публике давали повод к усилению поносительного для чести Пушкиных мнения. Посему я считал бы нужным о поведении Гг. Геккеренов в отношении обращения их с Пушкиной взять от нее такие объяснения. Если Комиссии военного суда неблагоугодно будет истребовать от вдовы Пушкина по вышеуказанным предметам объяснения, то я всепокорнейше прошу, дабы за упущение своей обязанности не подвергнуться мне ответственности рапорт сей приобщить к делу для видимости высшего начальства».

Тревога аудитора о своей ответственности была не напрасной. В соответствии со ст. 8 петровского Краткого изложения процессов или судебных тяжб им строго предписывалось: «Также надлежит притом аудитору накрепко смотреть, чтоб каждого, без рассмотрения персон, судили и самому не похлебствовать никому, но сущею правдою в деле поступать и тако быть посредственником междо челобитчиком и ответчиком. А ежели он, напротив, в неправомерном приговоре похлебствен причинитца, то сверх лишения чина его, надлежит ему еще иное жестокое учинить наказание». Вместе с тем следует отметить, что опасения аудитора по делу подвергнуться ответственности имели не только формально-правовые основания, но справедливо, по его мнению, вытекали и из фактических обстоятельств дела. Чувствуется, что аудитор был достаточно поднаторевший в судебных делах чиновник и вполне профессионально отметил ряд пробелов судебного следствия. Во-первых, он был единственным, кто обратил внимание на то, что в деле отсутствует пресловутый анонимный диплом, который должен был бы стать одним из главных документов в этом процессе. Во-вторых, он настойчиво обращает внимание суда на то, что позднее Пушкин получал и другие оскорбительные анонимные письма, и делает попытку выяснить что-либо по этому вопросу. И в-третьих, по нашему мнению, аудитор лично пришел к убеждению о виновности Дантеса, но он обеспокоен тем, достаточно ли судебных доказательств его вины. В связи с этим аудитор и указывает на пути (способы) собирания новых дополнительных доказательств, которые, по его мнению, должны усилить виновность подсудимого. Именно поэтому Маслов и настаивает на допросе вдовы поэта. Кроме того, как нам представляется, особенно важным следует считать попытку аудитора усилить доказательства вины старшего Геккерена, его своднической и подстрекательской роли в преддуэльных событиях. Не может нас не подкупать и то, что в своих убеждениях незначительный по своему официальному положению судейский чиновник исходит из позиции самого погибшего поэта, изложенной им в письме к нидерландскому посланнику.

Военно-судная комиссия, как отмечалось, отклонила ходатайство аудитора, сославшись при этом на две причины. Первая – достаточная ясность по делу и без дополнительных документов и данных; вторая – нежелание причинять лишние моральные страдания вдове поэта. Заслуживающую внимания правовую и этическую оценку расхождений по этому вопросу между членами суда и аудитором дал С. Панчулидзев:

«В данном случае и аудитор и комиссия были – с разных точек зрения – правы. Закон, конечно, был всецело на стороне аудитора, здравый смысл – порядочность – на стороне судей. Аудитор Маслов был, как и все аудиторы того времени, выслужившийся писарь, судьи же, по своему рождению, воспитанию и службе, принадлежали к тому самому Петербургскому обществу, к которому принадлежали и Пушкин и Геккерены; точки зрения аудитора и судей на обстоятельства дела были разные.

Была дуэль – т. е. с точки зрения действовавшего закона и аудитора Маслова было совершено преступление. С точки же зрения порядочности и судей – совершено деяние, в данном случае безусловно неотвратимое. Один из противников, смертельно раненный, уже умер, мало того, убитый – гениальный поэт, слава своей родины. Всякое копание в его личном прошлом или прошлом его жены могло бы только так или иначе набросить тень на едва закрытую могилу… Получился бы грандиозный скандал, но не лишний субъект наказания. И судьи поторопились заявить, что все им ясно и что у них для вынесения приговора достаточно данных».

Соглашаясь в целом с такой трактовкой указанных расхождений, хочется возразить историку кавалергардского полка в части противопоставления им позиций «писаря» и офицеров-кавалеристов по этическим соображениям. Конечно же здесь чувствуется кастовое пренебрежение, барство бывшего кавалергарда к «служивому судейскому». Не в силу своих низких моральных критериев, уступающих светским приличиям, аудитор настаивал на допросе жены поэта, а будучи серьезно озабочен тем, что официальных доказательств вины барона может не хватить для серьезного приговора и убийца поэта отделается легким наказанием, «отвертится» от правосудия (что, увы, в конечном счете и произошло). Так и хочется видеть этого скромного чиновника в числе действительно переживавших смерть поэта как национальную трагедию и уже в этом бывших нравственно несравненно выше многих представителей одного с Пушкиным и его убийцей общества. Думается, что именно о таких, как аудитор Маслов, писала с удивлением своему брату С. Карамзина: «В воскресенье вечером мы ходили на панихиду по нашему бедному Пушкину. Трогательно было видеть толпу, стремившуюся поклониться его телу: говорят, в этот день у них перебывало более 20 000 человек: чиновники, офицеры, купцы – все шли в благоговейном молчании, с глубоким чувством, – друзьям Пушкина было отрадно это. Один из этих неизвестных сказал Россети: „Видите ли, Пушкин ошибался, когда думал, что потерял свою народность: она вся тут, но он ее искал не там, где сердца ему отвечали…“ И вообще это второе общество проявляет столько энтузиазма, столько сожаления, сочувствия, что душа Пушкина должна радоваться, если хотя бы отголосок земной жизни доходит туда, где он сейчас».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.