ПОЧЕМУ ЛОПЕ ДЕ ВЕГА БЫЛ БОЛЕЕ ИЗВЕСТЕН ПОД ИМЕНЕМ ФЕНИКС

ПОЧЕМУ ЛОПЕ ДЕ ВЕГА БЫЛ БОЛЕЕ ИЗВЕСТЕН ПОД ИМЕНЕМ ФЕНИКС

Я — некий странный, своеобразный, единственный в своем роде Феникс в моей любви, в моей вере, в моем постоянстве и терпении.

Смутно различимый замок

Вы просите меня: не писать или не жить? Так сделайте так, чтобы я, любя, мог более ничего не чувствовать, и тогда я, держа в руке перо, смогу более не писать.

Сонет к Луперсио Леонардо де Архенсоле

Женщины, вы — наша первая родина, и мы никогда не покидаем ваших пределов.

Доротея. Акт I, сцена 5

Что осталось от тех навсегда позабытых жизней через 370 лет?

А ведь это были жизни людей, овеянных славой… Как заставить воскреснуть человека, умершего в 1635 году? Разумеется, он был почти обожествлен своими современниками, потому что все его деяния были пропитаны духом романтизма, а произведения буквально опьяняли. И сейчас, сквозь время, он может преодолеть молчание, если только позволить дать свободу его противоречивым и порой необъяснимым, но всегда чрезвычайно мощным способностям и силам его личности, а также вполне объяснимым чарам его творчества, в особенности драматургии. Лопе, по сути, был основателем испанского театра, создателем комедии XVII века, которая в действительности является одним из трех столпов великой драматургии и великого театра, созданных Европой в Новое время.

Пьесы Лопе внушили к себе почтение и получили признание не только в Испании, но и за ее пределами, и даже за океаном, в Новом Свете, и произошло это в веке, когда еще не было ни радио, ни кино, ни телевидения, ни рекламных роликов. Слава о нем передавалась из уст в уста, и для ее распространения потребовалось только это «средство массовой информации», да еще несколько трупп бродячих актеров и развитие сети так называемых корралей (так по-испански называли в то время места, предназначенные для театральных представлений). Всего этого оказалось достаточно, чтобы представить на суд зрителя все 1500 комедий по мере появления их из-под пера автора: он сам утверждал, что написал около 1500 пьес, из них до сегодняшнего дня сохранились лишь 477. Публика была без ума от пьес Лопе де Вега, потому что среди его героев были представители всех сословий, потому что это был главным образом национальный и народный театр. Его зрителям, то есть современникам Лопе, никогда не приходило в голову усмотреть в его пьесах нечто вроде доведенных до совершенства образцов литературного жанра, нет, они видели в них именно произведения, соответствовавшие их вкусам и веяниям времени. Задуманный так, чтобы ежедневно, день за днем, отвечать ожиданиям зрителей, их страстной жажде новизны, этот театр в своем развитии достиг того, что на нем появился и навсегда сохранился отпечаток острого осознания исторической относительности. Он так же замышлялся таким, чтобы представить на суд потомков среди многочисленных, а вернее, бесчисленных достоинств и добродетелей некую уязвимость, проистекавшую не то из невероятного изобилия произведений автора, не то из его внутренней свободы и неуемной фантазии, в чем его создатель тоже преуспел.

Плодовитость Лопе стала воистину легендарной, говорили, что он был способен сочинить три тысячи стихотворных строк пьесы всего за одни сутки, что перо не успевало следовать за полетом его мысли. Как бы там ни было, но Лопе не довольствовался только написанием сотен и сотен пьес, он писал и разнообразные романы, от пасторальных до авантюрных, писал новеллы, исторические произведения, основанные на документах, а также массу лирических стихотворений.

По воле случая и при помощи игры реминисценций он оставил глубокий след своего жизненного опыта в произведениях самых разных жанров: от прециозной[3] и куртуазной литературы до мистической или бурлескной; причем сюжетные перипетии представляют живейший интерес как раз с точки зрения реальных событий его жизни. Именно это он сделал за три года до смерти в главном своем произведении, в «Доротее», которое является своеобразным итогом его творчества, соединением всех жанров, уникальным в своей сложности; «Доротея» — самое совершенное сочетание всех художественных и литературных форм и стилей.

Увлечение произведениями Лопе доходило до крайности в своем необузданном безумстве. Его поклонники (коих мы назвали бы фанатами) в чрезвычайно религиозной в то время Испании дошли до того, что заменили «Символ веры» светской, мирской версией, в чем-то опошляющей этот «Символ» и оскорбляющей его, а начиналась эта версия словами: «Я верую в Лопе де Вега, поэта небесного и земного…» Семьи, которые могли себе позволить такое удовольствие, обзаводились его портретами. Его посещения Мадрида походили на торжественные выезды монарха: его со всех сторон окружали восторженные поклонники, ему целовали руки, женщины благоговейно касались его одеяния, чтобы из малого клочка сделать себе реликвию, его благословляли и просили благословения. Из Франции и Италии люди приезжали не для того, чтобы увидеть новую столицу объединенной Испании (основанную в 1561 году, за год до его рождения, словно специально чтобы принять его), а для того, чтобы увидеть дом Лопе на Калье-де-Франкос (улице Французов), который можно посетить и сегодня.

Долгая жизнь Лопе, протекавшая в период правления трех королей: Филиппа II, Филиппа III и Филиппа IV, точно так же была богата на приключения, сколь богато было его творчество. Если он объяснял плодовитость своего творчества тем фактом, что «его перо набрасывалось на чистую страницу столь же естественно, сколь мужчина естественно набрасывается со страстью на женщину», то из этого легко сделать вывод, каким образом женщина могла тревожить его мысли всю жизнь. Кстати, он сам проводил аналогию между этими двумя сторонами его жизни и деятельности: любить — означало писать, точно так же как писать — означало любить. Его судьба на любовном поприще была очень бурной и сама представляет собой целую эпопею со множеством неожиданных поворотов. Да, сей «феномен» на любовном поприще был столь же неукротим, как и на поприще литературном.

Первые влюбленности Лопе привели его в тюрьму, последние увлечения охватили его с невиданной силой тогда, когда он, почти достигнув шестидесяти лет, принял духовный сан. Он говорил, что его ослепили «молнии любви», «эти музыканты небес», и это были глаза Марты де Неварес, женщины, бывшей моложе Лопе на 28 лет. От разных браков у него было много детей, и в конце концов все они соединились под крышей его дома и составили то, что сегодня называют сложной воссоединенной семьей.

Похороны Лопе де Вега были торжественным и грандиозным зрелищем, и весь испанский народ облачился в траур. Тридцать лет спустя, в Париже, мадам де Севинье в письме к Бюсси-Рабютену, чтобы похвалить какую-то пьесу, написала, что «это истинный Лопе», прибегнув к риторическому приему, именуемому антономасией и в данном случае бывшему переводом часто употреблявшегося в Испании выражения «es de Lope», служившего для обозначения превосходного качества того произведения, что подвергалось сравнению с образцом. Увы, несмотря на огромную прижизненную славу, Лопе постепенно погружался в забвение, а за ним последовали в эту пучину и его произведения; там они и пребывали вплоть до эпохи пришествия романтиков, воскресивших Лопе и превративших его в своего знаменосца; но все же долгое время он оставался автором произведений, предназначенных для изучения в узких кругах специалистов и литературных эрудитов.

В Испании тоже пришлось ждать конца XIX и начала века XX, чтобы увидеть, как почти из небытия возникли документы, способные пролить свет на многие факты биографии Лопе де Вега. Однако только полвека спустя эти открытия действительно представили в новом свете некоторые стороны жизни того, кого называли Фениксом, и эти знания принесли свои плоды. Архивные документы, подлинные протоколы, сделанные во время судебных заседаний, письма, подлинность которых тоже была установлена и удостоверена, ярко высветили тот факт, что Лопе часто позволял себе значительные отклонения от общепринятых норм морали, так что Королевская академия даже предприняла попытку закрыть доступ к этим документам и наложить запрет на их публикацию.

В 50-е годы XX века в Испании в изобилии появились биографии великого драматурга, в которых все истинные факты были приведены с великим тщанием, но сопровождались многословными и многочисленными комментариями, в каком-то смысле шокирующими, которые в лучшем случае наводили на мысль о том, что гениального грешника следует простить именно в силу его гениальности. Даже самые достойные с точки зрения науки работы с трудом уклонялись от подобных отступлений от основной темы в область морализаторства, и Л. Астрана Марин, повествуя о тех бедах, что свалились на Лопе в конце жизни, без колебаний представляет эти факты как некое справедливое возмездие, как законную кару, ниспосланную самим Провидением. Самые недавние биографии, написанные в 70-е годы, представляют собой результаты очень серьезных исследований, но и на них заметен след этих морализаторских и склонных к психологизму догм.

Что до меня, то я хотела исключить из своей работы всякие суждения и осуждения, всякие оценки, кроме эстетических, я хотела попытаться увидеть только то, как настоятельная необходимость, нет, потребность творчества находила свое выражение в неосознанных жизненных стремлениях, в импульсах резких, контрастных, придающих силы. Иногда я по-своему воссоздавала некоторые достоверные эпизоды, которые показывали, как изменялся великий художник, наделенный огромным своеобразием личности и столь же мощным темпераментом творца.

Разумеется, я изучила и использовала ранее опубликованные работы Америго Кастро, Хьюго Реннерта и даже Алонсо Самора Висенте, но по мере возможности возвращалась к источникам, к документам из судебных и муниципальных архивов, из архивов литературных музеев и библиотек. Я тщательнейшим образом изучила переписку Лопе с герцогом де Сесса, а также предисловия к его произведениям, как и сами произведения. Я полностью отдаю себе отчет, сколь деликатного, осторожного обращения они требуют, а потому сочла, что будет очень и очень полезно ознакомить читателя с этими особыми авторскими обращениями, где в повторах и совпадениях между различными текстами творческая личность доносит до нас свой голос, лишенный всякой искусственности.

По возможности я старалась сопоставлять разнообразные источники и использовать эффект «двойного зрения», а не силу воображения. Так, я не стала из излишней осторожности отказываться от описаний эпизодов, по поводу которых мы не располагаем научно обоснованными фактами и надежными источниками, я обращалась к сведениям, содержащимся в различных произведениях, письмах и документах других литераторов, так как мне показалось, что они вполне достойны доверия в силу того, что на протяжении нескольких десятилетий эти люди были знакомы с великим драматургом. Опиралась я также и на данные, содержащиеся в произведениях самого Лопе, ибо и они по той же причине казались мне достойными веры, тем более что самые осторожные и самые скептически настроенные исследователи в отношении автобиографической ценности литературного текста единодушно сходились во мнении, что Лопе де Вега, как никто другой, «изливал», то есть отображал свою жизнь в своем творчестве. Он позволил проявиться своей реальной жизни в своих творениях, отбирая лучшее, и делал он это рукой, сжимавшей перо, и верность этой руки обеспечивалась тем, что она безоговорочно подчинялась точному взгляду человека, наделенного богатым воображением и огромной культурой.

Эта биография также является первой биографией, написанной женщиной, но при этом, само собой разумеется, ее взгляд не претендует на то, что именуют «женским взглядом», и сам автор не страдает склонностью к феминистским идеям. Она всего лишь поставила себе цель представить Лопе де Вега в сиянии славы, достойной масштаба его личности и таланта.