Глава 20 НАЧАЛО СКИТАНИЙ

Глава 20

НАЧАЛО СКИТАНИЙ

Мы оставались в деревне два, а может, три месяца. Трудно сказать определеннее, дни летели за днями, неделя за неделей. Мы не знали, что происходит. Не понимали, что будет с нами. Пытались найти свой путь в миазме преувеличенных и сфабрикованных сообщений. Мы вслушивались в речи, лозунги, решения и постановления, идущие один за одним. Слова, слова, слова, без конца и края. Мы отчаянно пытались найти то, что касалось непосредственно нас… поляков, заблудившихся в океане русских. Мы слишком мало знали, но зато видели все собственными глазами. Одно нам было совершенно ясно: для России война закончилась.

Знаменитое весеннее наступление так и не состоялось. Немецкое контрнаступление постепенно ослабевало. Все выглядело так, словно обе стороны потеряли цель, то, ради чего стоило вести военные действия.

И тут мы поняли цель красных, явную, совершенно очевидную. Они хотели дезорганизовать, уничтожить регулярную армию. Перед войной коммунисты были еще малочисленны, среди них не было по-настоящему выдающихся революционеров. В большинстве на слуху были террористы. Теперь появились тысячи красных рабочих. Везде, где собирались группы солдат, появлялся человек, внушавший им:

– Перестаньте воевать. Берите винтовки и идите домой. Идите к немецким солдатам и объясните им, что вы такие же рабочие и крестьяне, как они. Скажите, что не хотите воевать с ними. Объясните им, что они должны повернуть оружие против своих офицеров, которым нужна эта война.

Солдаты внимательно слушали и быстро усваивали эти речи. Теперь случаи неповиновения стали обычным явлением. Тех, кто пытался высказать другое мнение, тут же останавливали, быстро и эффективно. Останавливали навсегда. Офицеры, вызывавшие ненависть солдат, не имели шансов на спасение. Любая провокация разжигала гнев толпы, способной убить, растоптать, разорвать на куски. И не с кого было спросить за эти преступления. В тех случаях, когда власти пытались расследовать случаи насилия и настоять на принятых решениях, поведение солдатской массы можно было сравнить со стоячей водой, в которую неожиданно брошен камень.

Почти ежедневно кто-нибудь приезжал в деревню и пытался разговаривать с уланами. Конечно, наши уланы, после печального опыта последнего наступления, тоже хотели домой. Но их дом был на западе, в Польше. Слишком велик был разрыв, и национальный и духовный, между нашими народами.

Коммунисты старались изо всех сил. Они заблаговременно подготовили национальные кадры, среди которых были поляки, латыши, литовцы, кавказцы. Коммунисты особенно преуспели в формировании латышских полков. Латыши, не имевшие национальной истории и собственной страны[25], мучились под тяжелым гнетом царской России.

Медлительные, основательные, технически грамотные, латыши не отличались особой сообразительностью, но ничего не забывали. Безграмотное в политическом отношении крестьянство тем не менее понимало, что является бесправным. Латыши приняли активное участие в революции 1905 года. Участились выступления крестьян, которые поджигали имения помещиков, убивали их семьи, скот. В ответ имперское правительство без суда и следствия стирало с лица земли целые деревни.

Теперь, желая отомстить, латыши превратились в стойких сторонников коммунистов. Они закалились в жестоких испытаниях. Во время и после Гражданской войны они становились сотрудниками ЧК, гвардией коммунизма.

В формировании ядра будущей Красной армии принимали участие китайцы и монголы.

Среди угнетенных народов находились и литовцы. На протяжении столетий Литва входила в состав Польского государства. В давние времена польская королева вышла замуж за литовского короля. Затем часть польских земель стала собственностью российской короны. Живущие на этих землях литовцы и поляки всячески препятствовали этому. До Версальского мирного договора Польша и Литва оставались единым государством с двумя государственными языками. Согласно Версальскому мирному договору Литва превратилась в независимое государство, как и Польша, исповедовавшая шовинизм[26].

Коммунистам не везло с литовцами. Их врожденный патриотизм оказался сильнее всех соблазнов всемирного рая.

Коммунисты считали, что поляки, являясь угнетенной нацией, примут сторону красных и укрепят ряды международного коммунистического движения. Но они забыли, что каждый поляк давно вынашивал мечту о независимой родине. Польша превыше всего! Поляки изучали свою историю не по учебникам, а по запрещенным книгам, получаемым контрабандным путем. Они узнавали историю из разговоров отцов и матерей, бабушек и дедушек, принимавших участие в восстании 1863–1864 годов, которое царское правительство России подавило с помощью военной силы. Поляки всегда стремились к восстановлению национальной независимости Польши. В 1905 году даже детей подвергали наказаниям в школах за то, что отказывались читать молитвы на русском языке.

У моей тети было шесть сыновей. В 1906 году трое из них эмигрировали: один в Германию, а двое в Австрию. Трое младших остались в России. Во время войны все шестеро служили в разных армиях. Тетина семья не являлась исключением, во многих польских семьях складывалась подобная ситуация. Польша была перенаселена, и поляки были вынуждены переезжать в Россию. В личном плане у поляков складывались дружеские отношения с русскими, чего нельзя сказать о карьерном росте. Наш полковник всю жизнь прослужил в царской армии. Если бы он не был поляком, да к тому же католиком, то наверняка стал бы генералом. В военном училище у меня были высшие баллы по теории и практике. В связи с чем я предполагал, что займу место командира эскадрона. Однако это место занял русский парень, имевший более низкие баллы после окончания училища. Надо признать, что в целом поляков не слишком притесняли, но они всегда были свободолюбивой нацией и не могли мириться с чувством собственной зависимости и потерей независимости своей родины.

Большинство уланов нашего полка с готовностью пошли служить в царскую армию из-за обещания, что в случае победы союзников Польша обретет независимость. Правительство Керенского весьма туманно высказывалось в отношении этого обещания. Коммунистические идеи и лозунги вообще обходили эту тему стороной. Но поляки моего поколения не могли жить без мечты о свободной и независимой Польше. Поэтому теперь, когда коммунисты стали внушать, что у России и Польши общий источник напастей, уланы не хотели их слушать.

После долгих уговоров коммунисты обычно говорили:

– Разве вы не хотите оказаться на стороне правых?

– Да, – отвечали уланы, – хотим. Но для нас этой правой стороной является Польша. Единственное, что мы хотим, – это вернуться в Польшу. Как только мы окажемся там, сразу поймем, что правильно, а что нет. Никак не раньше. Вы же не можете сказать, что творится у нас дома, что происходит с нашим народом. Мы все должны увидеть собственными глазами.

– Правильно, но ведь вы понимаете, – продолжал уговаривать коммунист, – что ваши польские помещики, фабриканты, банкиры создадут новое капиталистическое государство с королем, который станет марионеткой в их руках, или с марионеточным парламентом. Разве вы хотите вернуться к старой системе тирании, под которой вы жили в условиях царского режима?

– Согласны, – с типичным крестьянским упрямством отвечали уланы, – русский царь был деспотом, но польские короли совсем другие. За всю нашу историю не было ни одного короля-тирана. Мы избирали своих королей.

Действительно, любой член сената мог встать и наложить вето на любое предложение, даже со стороны короля. Историки утверждают, что именно в этом заключалась причина крушения Польши. Вполне вероятно, но в поляках, вне зависимости от происхождения, социального положения, очень развито чувство свободы и независимости. Польское свободолюбие – врожденное качество, часть политического кредо личной и общественной жизни.

Однако коммунисты не успокаивались и пытались воздействовать на уланов с другой стороны, отделить рядовых от офицеров. Офицеры относятся к правящему классу. Они «белоручки». Люди, вызывающие презрение. «Белоручки» не могут понимать людей с «мозолистыми руками». Только «мозолистая рука» может быть рукой товарища.

Однако «белоручек» и «мозолистые руки» объединяет единый польский язык. В Польше всех называют «пан». Это относится и к повару, и к официанту, и к банкиру. Для улана я был «пан поручик», а он для меня «пан улан». В годы военных лишений уланы не думали, что я лучше любого из них, так же как я не считал никого из них хуже себя. А что теперь? Мы все были поляками. У нас у всех были грязные мозолистые руки. Так что идея с «белоручками» тоже не проходила.

Среди уланов, конечно, были и городские жители, рабочие с фабрик и заводов. Они понимали коммунистов, поскольку испытали на себе все «прелести» капитализма: десятичасовой рабочий день, безработицу, нищенскую оплату труда. Но в нашем полку они были в абсолютном меньшинстве. И постепенно исчезали, один за другим. За небольшой промежуток времени мы недосчитались пятнадцати польских коммунистов, и никто не пытался отыскать их. Их отсутствие не сказалось на общем положении дел.

Зато среди русских влияние коммунистов распространялось со скоростью лесного пожара. Русские солдаты братались с немецкими и австрийскими солдатами, устраивали митинги и вступали в споры. Таким образом, армия теряла часть за частью. От русской части, остановившейся в той же деревне, что и мы, через несколько дней осталась лишь горстка офицеров; солдаты, захватив винтовки, отправились по домам.

Мы узнавали коммунистов и агитаторов с первого взгляда. Несмотря на то что они потерпели неудачу с нашими парнями, агитаторы по-прежнему поддерживали с нами дружеские отношения. Многие из них были неисправимыми идеалистами и испытывали смертельный страх перед беспощадным, жестоким и фанатичным большинством своей партии. Фанатики вызывали и у нас тревогу. «Кто не с нами, тот против нас», – говорили они, недовольные нашим присутствием. Оставшиеся в одиночестве, сбитые с толку русские офицеры жались к нам, умоляя принять их в наш полк, словно мы были спасительной скалой в бурном водовороте событий. Узнав об этом, коммунисты стали с удвоенным вниманием следить за нами.

Но мы вели себя спокойно и не собирались вступать в их борьбу. Ночью, с полного одобрения уланов, мы провели собрание и отправили разведчиков к немцам, австрийцам, в Польшу, Москву и Петербург. Все вернулись назад, за исключением того, кто отправился в Германию. Новости, которые они принесли, не настраивали на оптимистический лад.

В Австрии была наиболее благоприятная ситуация для поляков. Шло быстрое формирование польских легионов, которые собирались в Галиции и русской Польше. Но нам было до них не добраться. Немцы держали глухую оборону. Они пропускали всех и каждого, кто хотел вступить в русскую армию, но не позволяли никому с русской стороны проникнуть в их зону оккупации. По имеющейся информации, они бы не позволили нам перейти границу, даже если бы мы сложили оружие.

В Москве и Петербурге царил голод. Интеллигенция бежала на юг к белым, где началось сосредоточение сил Белого движения.

Ситуация для нас складывалась более чем серьезная. Мы не знали, куда следует идти. Ближайшим был австрийский фронт. Вероятно, там мы могли найти участок фронта, занятый польскими легионерами. Поляки позволили бы нам пройти через границу. Кроме того, мы могли примкнуть к ним. Для этого нам надо было пройти двести или триста километров по восставшей стране с ее непредсказуемыми крестьянами и солдатами, опьяневшими от первого глотка свободы. «Кто не с нами, тот против нас» – двести поляков против тысяч русских.

И тут мы совершили ошибку. Мы позволили четверым русским офицерам остаться в нашем полку. Мы лично были с ними знакомы. Один из них, Алекс Гучев, учился вместе со мной в военном училище. Они боролись с красными, а красные охотились за ними. Если бы этих русских офицеров схватили, то тут же, без суда и следствия, расстреляли бы. Коммунисты узнали, что мы взяли в полк русских офицеров, и попросили выдать их. Полковник заявил, что ничего не знает ни о каких русских офицерах. Он действительно ничего не знал, поскольку мы прятали их. Поднялся шум. Спустя несколько дней мы узнали, что красные собираются потребовать выдачи белых офицеров под дулами пулеметов.

Это послужило для нас сигналом двинуться в путь. Двести человек умудрились за час собраться и погрузить максимально возможное количество продовольствия и боеприпасов на лошадей. В полночь мы незаметно вышли из деревни в западном направлении.

Мы двигались главным образом по ночам. Где могли, обрезали телефонные провода. Срезали с формы нашивки, чтобы никто не мог опознать, к какой мы принадлежим армии. Мы, как лисы, заметали за собой следы. Разговаривали мало и только шепотом.

Двести человек с двумя сотнями лошадей в восставшей стране. Крестьяне относились к нам с недоверием. Почти всегда мы отбирали силой то, что нам требовалось. Солдаты не обращали на нас никакого внимания. Днем, как тысячи русских солдат, мы отдыхали, по возможности выбирая уединенные места. Если нас спрашивали, куда мы идем, то у хитрых уланов всегда был готов ответ. Мы шли несколько километров в южном направлении, затем поворачивали и шли недолго на запад, потом отклонялись и снова шли на север, резко сменив направление, шли несколько километров в южном направлении и опять три километра на запад.

Если мы заходили за продовольствием в деревню, то старались как можно скорее покинуть ее. Как только деревня терялась из поля зрения, мы тут же меняли направление движения на диаметрально противоположное.

Мы не слышали, чтобы нас кто-то разыскивал. Мы просто исчезли, и никто не бросился за нами в погоню. Получается, что мы тоже приняли участие в дезорганизации армии и страны, то есть занимались тем, чего больше всего хотели коммунисты.

Очень быстро мы научились добывать продовольствие с наименьшим риском. Когда мы появлялись в деревне, крестьяне бросались закрывать от нас дома и амбары. Наше появление они расценивали как продолжение войны. Тогда мы стали отправлять нескольких уланов в расстегнутых шинелях и с фуражками, сдвинутыми на затылок.

– Хватит, навоевались, – объясняли они крестьянам. – Идем домой.

Тех продуктов, что приносили десять – двенадцать уланов, хватало для всего полка.

Уланы были отличными актерами. Они с удовольствием занимались лицедейством и шутили, что являются лучшими коммунистами в мире.

Таким же образом уланы ходили на разведку в города, чтобы выяснить, как там обстоят дела. Если в каком-то городе было сосредоточено много воинских подразделений, то мы спокойно разворачивались и, несмотря на усталость и голод, искали другое, менее опасное место.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.