ШТУРМ ЕКАТЕРИНОДАРА

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

ШТУРМ ЕКАТЕРИНОДАРА

После соединения с кубанцами вопрос о штурме Екатеринодара был фактически решен. Если и были сомневавшиеся в успехе, то они предпочитали молчать. По словам Деникина, кубанская столица стала для добровольцев чем-то вроде Иерусалима для первых крестоносцев, символом завершения всего тяжелого похода. «Он влек необыкновенно притягательной силой. Даже люди с холодным умом, ясно взвешивавшие военно-политическое положение, не обольщавшиеся слишком радужными надеждами, поддавались невольно его гипнозу. А массы видели в нем конец своим мучениям, прочную почву под ногами и начало новой жизни. Почему — в этом плохо разбирались, но верили, что так именно будет»{606}.

Но прежде чем штурмовать Екатеринодар, нужно было переправить армию через Кубань. Железнодорожный мост в самом Екатеринодаре красные охраняли так, что туда даже не стоило соваться. Был еще деревянный мост в станице Пашковской к востоку от города, но здесь совсем недавно вел бои кубанский отряд Покровского, и можно было предположить, что красные приготовились к новому нападению. Корнилов решил захватить паромную переправу у станицы Елизаветинской, где скорее всего добровольцев не ждали.

По пути к переправе необходимо было пересечь железную дорогу у станции Георгие-Афипская. Здесь стоял многочисленный гарнизон красных, усиленный артиллерией и бронепоездами. Тем не менее приходилось рисковать, поскольку другого пути не было. Захват станции был поручен генералу Маркову. Однако с самого начала все сложилось не лучшим образом. Бригада Маркова выступила ночью 24 марта 1918 года, но к восходу солнца добровольцы были еще на расстоянии версты от Георгие-Афипской. Когда рассвело, красные внезапно увидели перед собой на ровном поле компактную массу пехоты и конницы, не успевшую еще развернуться в боевые порядки. После минутного замешательства два красных бронепоезда открыли шквальный пулеметный огонь.

Добровольцы рассыпались в цепь и залегли. Было много убитых и раненых. В десятом часу утра в тылу добровольческих позиций показалась группа всадников, скакавших галопом. Впереди на буланой кобыле ехал Корнилов, за ним — текинец с трехцветным значком на пике и несколько чинов свиты. Всадники спешились шагов за двести до передовой линии. Впрочем, и здесь было небезопасно: шальной пулей в ногу ранило генерала Романовского. Корнилов осмотрел позиции противника в бинокль и жестко выговорил генералу Маркову:

— Сергей Леонидович! Я просил вас о ночном налете, а вы закатили мне дневной бой!{607}

Командующий приказал бригаде генерала Богаевского начать глубокий обход Георгие-Афипской с запада и сам переехал на это направление. Марковцы же после нескольких неудачных атак залегли в укрытии. Часов около четырех после полудня добровольческой артиллерии удалось взорвать склад снарядов на станции. С одной стороны, это было досадно, поскольку у добровольцев уже были виды на трофейные боеприпасы, но с другой — взрыв вызвал панику среди красных. В это же время корниловцы и партизаны Богаевского вышли в тыл к большевикам и после короткого боя ворвались на станцию. Новая атака марковцев довершила дело. В Георгие-Афипской добровольцам досталось около 700 снарядов, большое количество ружейных патронов, удалось захватить даже красный бронепоезд. Но и потери превысили 150 человек. Для маленькой Добровольческой армии это было слишком много. Встал вопрос: если красные будут сопротивляться так и дальше, то для штурма Екатеринодара просто не хватит сил.

Не лучшие впечатления от боя у Георгие-Афипской несколько сгладили известия о том, что конница генерала Эрдели захватила переправу. Находившийся здесь паром в нормальных условиях перевозил максимум 50 человек, или 15 всадников, или четыре телеги с лошадьми. Позже нашли где-то еще один, неисправный и меньшей подъемной силы. Это, да плюс десяток рыбачьих лодок, составляло все наличные «плавсредства». Между тем на правый берег нужно было перебросить не менее девяти тысяч человек, включая обоз и гражданских лиц, четыре тысячи лошадей и около 600 повозок, орудий и зарядных ящиков. Кубань (если читатель простит нам избитое сравнение) стала для добровольцев своего рода Рубиконом. Пути назад после этого не было. Позднее Деникин писал об этом: «Обратный отход с боем потребовал бы значительно большего времени, вернее, был бы невыполним вовсе и в случае неудачи боя грозил армии гибелью»{608}.

Первой к вечеру 26 марта переправу закончила бригада генерала Богаевского. Станица Елизаветинская была взята без боя. Здесь генерал Корнилов впервые объявил мобилизацию младших возрастов. Из казаков-елизаветинцев был сформирован Кубанский казачий полк, составивший вместе с добровольческой конницей кавалерийскую бригаду. Отряды генерала Маркова оставались пока на левом берегу, прикрывая обоз и раненых.

Корнилов очень рисковал. Если бы командование красных проявило больше инициативы, оно могло бы устроить добровольцам на переправе «вторую Березину», прижав их к реке с обеих сторон. Но, на удивление, все прошло спокойно. Лишь утром 27 марта красные начали наступление на Елизаветинскую со стороны Екатеринодара. Корниловский полк, стоявший в сторожевом охранении, понес большие потери. После полудня в дело вступил Партизанский полк генерала Казановича. Прошло не более часа, как вдруг красные совершенно неожиданно прекратили бой и отступили к городу. Добровольческий авангард выдвинулся далеко вперед, и только близившаяся ночь помешала дальнейшему наступлению. Но, в любом случае, это был большой успех. До Екатеринодара оставалось не более десяти верст.

Легкость, с которой была одержана эта победа, посеяла в добровольческом командовании уверенность в успехе всей операции. По словам Деникина, «27 марта мы беседовали в штабе о вопросах, связанных с занятием Екатеринодара, как о чем-то неизбежном и не допускающем сомнения»{609}. Говорили, что в рядах красных царит паника, что уже началась эвакуация города. Возможно, именно это и привело Корнилова к решению, которое многие позже считали роковым.

В штабе Добровольческой армии силы красных оценивали в 28—30 тысяч человек, при 20—25 орудиях и трех бронепоездах{610}. В реальности эта оценка была преувеличена. Численность защитников Екатеринодара не превышала 20 тысяч{611}. К тому же красные отряды были плохо организованы, а между руководителями обороны города Сорокиным и Автономовым существовал острый конфликт. Но при любом раскладе добровольцев было в три с лишним раза меньше. Казалось бы, логично было бросить на штурм города все имеющиеся резервы, положившись на мощь первого натиска. Однако Корнилов принял решение штурмовать Екатеринодар только силами бригады Богаевского (а это примерно три с половиной тысячи бойцов), оставив бригаду Маркова охранять переправу и обоз.

В этом был свой резон. Оставленный без охраны обоз мог стать легкой добычей красных, свободно перемещавшихся по железнодорожному мосту через Кубань. Такой исход был бы равносилен концу. Корнилов выбирал между двумя вариантами, каждый из которых мог закончиться катастрофой. Какое бы решение он ни принял, в случае неудачи оно было бы признано ошибкой, в случае победы — чудом военного гения и прозорливости.

Приказ за № 182, предписывавший начать штурм Екатеринодара, был подписан Корниловым в Елизаветинской в 11 часов вечера 27 марта 1918 года. Партизанский полк Казановича должен был атаковать город с запада, корниловцы Неженцева — занять Черноморский вокзал, коннице генерала Эрдели было приказано обойти город со стороны предместья Сады и атаковать с севера. Казанович вспоминал, что его первым побуждением после получения приказа было идти к генералу Богаевскому и добиваться отмены изданного распоряжения. «Я был уверен, что сил бригады недостаточно для овладения городом и преждевременная атака приведет к тому, что наши без того небольшие силы будут введены в дело по частям и вместо планомерной атаки получатся разрозненные действия отдельных частей»{612}. Так думали и многие другие, но приказы, как известно, обсуждению не подлежат.

Утром 28 марта Партизанский полк развернул наступление вдоль дороги из Елизаветинской в Екатеринодар. К северу от дороги лежали поля с разбросанными по ним домиками-хуторами. Летом там жили хозяева участков, но сейчас хутора пустовали. К юго-востоку от дороги на высоком берегу Кубани находились образцовая ферма Екатеринодарского экономического общества и примыкавшее к ней опытное поле. К десяти утра партизаны Казановича захватили хутора и ферму, но около полудня красные, получив подкрепление из Екатеринодара, под прикрытием артиллерии перешли в контрнаступление. Хутора добровольцам удалось удержать, но ферму пришлось оставить. Богаевский перебросил на помощь Казановичу кубанских пластунов полковника Улагая. После вторичной атаки ферма вновь была взята. К вечеру добровольцам удалось продвинуться до артиллерийских казарм, расположенных непосредственно на окраине Екатеринодара.

Потери были очень велики. Среди раненых были сам Казанович и Улагай. Силы добровольцев были на пределе. Это понимал и Корнилов. С вечера 28 марта он начал перебрасывать на правый берег Кубани и постепенно вводить в бой части бригады генерала Маркова. Еще одну характерную деталь рисует короткая справка, составленная в штабе армии:

Сведения о боевых припасах на 28 марта 1918 года

Было ружейных патронов 53 400 штук, из них выдано 45 400 и отправлено россыпью 8000 штук. Пушечных снарядов 50 штук, которые в тот же день полностью выданы 3-й батарее. К 7 часам 29 марта патронов трехлинейных нет, снарядов нет{613}.

Екатеринодар предстояло брать без патронов и снарядов, то есть фактически голыми руками. Но рядовым добровольцам было сложно заметить и правильно оценить эти тревожные признаки. В обозе, по прежнему стоявшем в Елизаветинской, падение Екатеринодара ждали с минуты на минуту. Один из участников похода вспоминал: «Вести были оптимистические: “Город взят”, “Бой уже за городом”, “Город сегодня будет взят”…»{614}

Б.А. Суворин записал в своем дневнике: «Взятие Екатеринодара… Последний день 47 дней»{615}. На скорую руку был отслужен благодарственный молебен. Наиболее нетерпеливые уже подняли кружки с пивом в погребке у казака Кабанца.

Стремление выдать желаемое за действительное вполне понятно. Удивительным выглядит тот оптимизм, который царил в штабе армии. Деникин писал: «Уже никто не сомневался, что Екатеринодар падет. Не было еще случая, чтобы красная гвардия, потеряв окраину, принимала бой внутри города или станицы. Корнилов хотел уже перейти на ночлег в предместье, и ему с трудом отсоветовали ехать туда. Коменданту штаба армии послано было приказание — к рассвету выслать квартирьеров…»{616}

С трудом Корнилова уговорили разместиться на ночь в здании фермы. Это тоже был не лучший вариант, но командующий ни за что не соглашался возвращаться в Елизаветинскую, а другого подходящего помещения вблизи передовой не было. Территория фермы узкой полосой вытянулась между рекой и дорогой. Ближе к дороге располагалось опытное поле, окруженное редкими пирамидальными тополями, лишенными в это время года листвы. Единственным укрытием была небольшая хвойная роща на западном конце участка. Ближе к восточному краю стояли одноэтажный дом управляющего и небольшой сарай. Стены дома были дощатыми, обмазанными глиной и побеленными снаружи. Внутри — коридор и шесть небольших комнат. В двух расположился лазарет, в одной был установлен полевой телефон. Комнату напротив занимал генерал Романовский со своим штабом. Рядом в маленькой каморке без окна приютился генерал Деникин. Угловая комната с окнами на северо-восток (через коридор от лазарета) была предоставлена Корнилову.

Накануне, как мы уже указывали, территория фермы была ареной ожесточенного боя. Журналист Б.А. Суворин, посетивший штаб армии утром 29 марта, так описывал увиденное:

«Дорога, сначала уходившая от реки, в конце привела меня к роще на самом берегу Кубани, на ее высоком берегу. Здесь же, в только что начинавшейся зелени, находится маленький домик фермы, где находился Корнилов и где он был позже убит. Отсюда открывался прекрасный вид. Весь Екатеринодар был виден; направо внизу бежала извилистая, мутная, как сами казаки ее называют, Кубань.

В роще еще лежали неприбранные трупы убитых большевиков. Одного из них я помню. Это был здоровый черноусый парень с прострелянной головой; на нем была матросская фуфайка под курткой (голландка), и на руке был выжжен порохом якорь. Почему этот матрос должен был погибнуть в этой прозрачной весенней роще? Какая ненависть увлекла его в эту борьбу? На дороге я видел еще два трупа. Один был “наш”. Молодой солдат, которому чья-то заботливая рука прикрыла глаза… Он лежал у обочины дороги, руки ему скрестили, и лицо было загадочное и торжественное. Недалеко от дороги была убита в тот же день сестра милосердия. Я, помню, издали заметил ее белую повязку, и мне только позднее рассказали о ее случайной гибели от шального снаряда»{617}.

Тела погибших еще не успели убрать, как появились новые жертвы. Как вспоминал генерал Богаевский, «дом со своими белыми стенами да и вся ферма были превосходной мишенью на отличной дистанции, и нужно только удивляться счастью или плохой стрельбе красных, что дом не был разбит артиллерийским огнем в первый же день»{618}. В течение трех дней красные непрерывно обстреливали ферму с утра и до темноты. Не проходило и часа, чтобы кого-то не убило или ранило. Корнилову неоднократно предлагали перенести штаб в другое место, но он не принимал никаких мер.

Его должно было беспокоить другое. Если рядовые добровольцы еще могли рассчитывать на скорый успех, то командующий уже по должности был слишком осведомлен для того, чтобы тешить себя иллюзиями. Армия выдохлась. К полудню 29 марта в бой были введены последние части бригады генерала Маркова. Обоз у Елизаветинской остался без прикрытия. Таким образом, первоначальное решение Корнилова, разделившего армию, оказалось бессмысленным. Бригада Богаевского за три дня непрерывных боев понесла огромные потери, а оставшиеся в живых были вымотаны до предела. Бригада Маркова перебрасывалась на передовую по частям и по этой причине тоже не смогла стать ударным кулаком свежих сил. Штурм Екатеринодара обнажил главную проблему, которая сопутствовала Добровольческой армии на протяжении всего «Ледяного похода» — полное отсутствие резервов. При таком положении вещей сражение должно было быть выиграно первым натиском или не выиграно вообще.

Частичные успехи не могли изменить ситуацию. Ближе к вечеру бригаде генерала Маркова в результате упорного боя удалось овладеть артиллерийскими казармами. Ожидалось, что на левом фланге атаку марковцев поддержит Корниловский полк, усиленный мобилизованными казаками-елизаветинцами. Командный пункт Корниловского полка располагался на невысоком придорожном кургане у кирпичного завода, откуда просматривалось все поле сражения. Беда была в том, что курган хорошо простреливался с позиций красных. Находиться здесь было можно только лежа на противоположном склоне, высовываясь наружу лишь время от времени.

Около пяти часов после полудня на кургане находились командир Корниловского полка полковник М.О. Беженцев, его заместитель капитан Н.В. Скоблин и прапорщик В.М. Иванов. Внезапно на вершине кургана разорвался снаряд. Иванов позднее вспоминал: «Вся правая часть тела обожжена; правый глаз перестал видеть; рот полный земли и невыносимая боль в ступне. Другим глазом я увидел, что полступни оторвано и нижняя часть длинной кавалерийской шинели капитана Скоблина залита моей кровью. Я начал страшно кричать, и полковник Неженцев, оторвавшись от бинокля, грубо приказал мне “не мешать ему”… Я пополз в другую яму, находившуюся сзади. Там мне стянули ногу проволокой над коленом, дабы остановить кровотечение, и свернули сигарку, которая тряслась в моих руках. Через 15 минут полк перешел в контратаку. Из ямы выскочил высокий полковник Неженцев со “стейером” в руке»{619}. С криком «вперед» он поднялся во весь рост и тут же упал, сраженный пулей в голову. Он встал, сделал несколько шагов и вновь упал с пулей в сердце{620}. Огонь красных был настолько интенсивным, что корниловцам удалось забрать тело своего командира лишь с наступлением темноты.

Вечером на кургане побывал генерал Богаевский. «Ощупью, ориентируясь по стонам раненых, добрался я до холмика с громким названием “штаб Корниловского полка” почти на линии окопов. Крошечный “форт” с отважным гарнизоном, среди которого только трое было живых, остальные бойцы лежали мертвые. Один из живых, временно командовавший полком, измученный почти до потери сознания, спокойно отрапортовал мне о смерти командира полковника Неженцева. Он лежал тут же, такой же стройный и тонкий; на груди черкески тускло сверкал Георгиевский крест. От позиции большевиков было несколько десятков шагов. Они заметили наше движение, и пули роем засвистали над нами, впиваясь в тела убитых. Лежа рядом с павшим командиром, я слушал свист пуль и тихий доклад его заместителя о боевом дне…»{621}

Дело явственно оборачивалось катастрофой, но по поведению командующего этого нельзя было почувствовать, хотя он, больше чем кто-то другой, должен был представлять общую картину. Понимая, что обильное цитирование документов может утомить читателя, мы все же рискнем воспроизвести здесь один из последних приказов Корнилова по армии.

ПРИКАЗ

частям Добровольческой армии

Ферма Кубанского экономического Общества

29 марта 1918 года.

19 часов 30 минут

Командующий армией приказал:

1. По занятии города генералу Маркову с частями 1-й бригады занимать станцию Владикавказской железной дороги и выставить сильную заставу с пулеметами и одним орудием к железнодорожному мосту через Кубань. Район, подлежащий наблюдению и охранению частями 1-й бригады, ограничивается улицами Новой, Садовой и рекой Кубанью. Все части иметь в кулаке и держать связь.

2. Генерал-майору Богаевскому с частями 2-й бригады занять Черноморский вокзал и разветвление железной дороги на Тимашевскую, Тихорецкую и Кавказскую. Район города, подлежащий охранению частями 2-й бригады, ограничивается улицами Новой и Садовой и железной дорогой, ведущей на Тихорецкую.

3. Генералу Эрдели — занять станицу Пашковскую, выслав разведку по всем направлениям к северу от реки Кубань и выслать дозоры в предместье Дубинка. Выслать специальные разъезды для порчи железнодорожных путей. Всем частям располагаться возможно сосредоточено и установить связь с собой и со штабом армии. С последним через штаб генерала Маркова, к которому будет телефон.

Начальник штаба генерального штаба генерал-майор Романовский{622}.

Обратим внимание: у командующего нет ни малейших сомнений в том, что Екатеринодар будет взят в тот же день. Трудно предполагать, что Корнилов был плохо информирован о положении дел. Просто он был непоколебимо уверен в том, что произойдет чудо. Не надеялся, а именно был уверен. Произойдет, потому что оно происходило всегда, потому что не могло не произойти. Эта уверенность, передававшаяся окружающим, была главным секретом «магнетического воздействия» личности Корнилова.

И чудо действительно едва не произошло. Во время атаки на Екатеринодар Партизанский полк генерала Казановича занимал позиции на левом фланге марковской бригады. Получив известие о том, что Марков взял артиллерийские казармы, Казанович принял решение прорываться в город вслед за отступавшим противником. Отряд Казановича численностью примерно 250 человек при двух пулеметах в надвигавшейся темноте занял городскую окраину и начал продвигаться к центру по Ярмарочной улице. Попадавшихся по дороге одиночных большевиков «ловили и тут же приканчивали»{623}. Казанович был уверен, что по соседним улицам идут марковцы, и потому приказал время от времени кричать «ура генералу Корнилову», для того чтобы обозначить свое местонахождение.

Через какое-то время добровольцы достигли Сенной площади. Расположив на перекрестках дозоры с пулеметами, Казанович остановился, ожидая подхода марковцев. Но время шло и все было тихо. Не слышно было ни артиллерии, ни выстрелов. На поиски бригады Маркова Казанович послал своего ординарца сотника Хоперского. Вернувшись, тот доложил, что кругом только красные, которые, видимо, не подозревают о присутствии в городе добровольцев. Тут только Казановичу стало ясно, что его отряд оторвался от своих.

Не за горами был рассвет. Нетрудно было представить судьбу отряда в том случае, если красные его наконец обнаружат. В этой ситуации Казанович решил пробиваться обратно. Партизаны двинулись назад по все той же Ярмарочной улице. Встречным красным разъездам было приказано отвечать, что идет Кавказский отряд, прибывший на подмогу. Красные спохватились лишь в последний момент, но партизанам все же удалось благополучно выбраться из города, прихватив с собой даже несколько захваченных по дороге повозок с патронами и снарядами. Правда, при этом отряд Казановича едва не попал под выстрелы своих, но в итоге все обошлось.

Известие о рейде Партизанского полка быстро распространилось в армии. Генерал Марков предлагал Казановичу немедленно общими силами повторить атаку, но тот ответил, что время уже упущено. Прорыв партизан Казановича был последним ярким эпизодом боев за Екатеринодар. Судьба отвернулась от добровольцев. Наступали тяжелые дни.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.