ВОСЬМАЯ АРМИЯ

ВОСЬМАЯ АРМИЯ

За два года мировой войны численность русской армии достигла гигантских размеров. Почти десять миллионов солдат и офицеров находились на фронте, еще более полутора миллионов — в тылу. Именно в тылу, в резервных полках и запасных батальонах, началось разложение, быстро докатившееся и до фронта. Начало этому положил уже упоминавшийся «приказ № 1». Формально он относился только к частям петроградского гарнизона, но фактически уже в марте 1917 года действие его распространилось на всю армию и флот.

Повсеместно возникли солдатские комитеты, пытавшиеся взять под контроль не только быт солдат, но и принятие оперативных решений. Обычным делом стали случаи, когда батальон или полк отказывались выполнять приказы командования. На передовой началось братание, то есть несанкционированные контакты солдат с противником. Надо сказать, что немцы охотно играли на стремлении русских солдат к миру. Как правило, инициатива братаний исходила именно с немецкой стороны. Такого рода сцены были обставлены как праздники — с оркестрами и угощением, на которое немцы не скупились.

Находилось немало и других желающих использовать настроения солдат в своих целях. В тыловых гарнизонах и фронтовых частях в большом количестве стала распространяться пропагандистская литература. Левые партии, и прежде всего большевики, активно подогревали неприязнь солдат и матросов к офицерству и прочему «начальству». Мы писали, что уже в конце февраля — начале марта в Кронштадте и Гельсингфорсе имели место случаи кровавых расправ над офицерами. В этой ситуации большая часть офицеров проявила растерянность. Кто-то пытался заигрывать с солдатами, кто-то самоустранился от происходящего.

Растерянность царила и в среде высшего генералитета. Через короткое время после отречения царя пост Верховного главнокомандующего занял бывший начальник штаба Ставки генерал М.В. Алексеев. Назначение это в большей мере было продиктовано отсутствием других кандидатур, нежели оптимальным выбором. Шестидесятилетний генерал Алексеев был штабным работником самого высокого уровня, но не обладал теми чертами характера, которые необходимы были для того, чтобы объединить разваливающуюся армию. «Сутуловатый, с косым взглядом из-под очков, вправленных в простую металлическую оправу, с несколько нервной речью, в которой нередко были слышны повторяющиеся слова, он производил впечатление скорее профессора, чем крупного военного и государственного деятеля»^{208}. При этом, разумеется, Алексеев был искренним патриотом и крайне болезненно воспринимал прогрессирующее разложение фронта.

Ранее уже шла речь о комиссии под началом генерала А.А. Поливанова, задачей которой была разработка мероприятий по «демократизации» армии. Итогом ее работы стала «Декларация прав солдата», представленная в конце апреля 1917 года на одобрение Временного правительства. В восемнадцати ее пунктах провозглашалось право солдат на участие в политических, религиозных, профессиональных организациях и национальных землячествах. Была объявлена свободная печатная пропаганда в армии. Отменялись институт денщиков, отдание чести и телесные наказания. Четырнадцатый пункт гласил: «Никто из военнослужащих не может быть подвергнут наказанию или взысканию без суда. Но в боевой обстановке начальник имеет право, под своей личной ответственностью, принимать все меры, до применения вооруженной силы включительно, против не исполняющих его приказания подчиненных. Эти меры не почитаются дисциплинарными взысканиями»^{209}.

Военный министр А.И. Гучков категорически отказался подписать декларацию. Понимая, что ему не избежать давления, он предпочел подать в отставку. Тем не менее текст декларации был разослан для ознакомления главнокомандующим фронтами. 2 мая в Ставке состоялось совещание по этому вопросу. На нем присутствовали Алексеев, начальник его штаба генерал А.И. Деникин, генерал-квартирмейстер Я.Д. Юзефович, генералы А.А. Брусилов, А.М. Драгомиров, В.И. Гурко и Д.И. Щербачев. Деникин вспоминал: «Безысходной грустью и жутью повеяло от всех, спокойных по форме и волнующих по содержанию речей, рисующих крушение русской армии»^{210}. Все присутствующие были единодушны в отрицательном отношении к представленному проекту. Главнокомандующий Юго-Западным фронтом генерал А.А. Брусилов выразил общее мнение: «Но все это можно перенести, есть еще надежда спасти армию и даже двинуть ее в наступление, если только не будет издана декларация… Но если ее объявят — нет спасения. И я не считаю тогда возможным оставаться ни одного дня на своем посту»^{211}.

Генералы пошли на беспрецедентный шаг, невозможный еще полугодом ранее. Главнокомандующие решили собраться и вместе выехать в Петроград для того, чтобы убедить правительство отказаться от необдуманного шага. Встреча министров с генералами проходила 4 мая 1917 года. В коротком вступительном слове генерал Алексеев задал тон обсуждения: «Казалось, что революция даст нам подъем духа, порыв, и, следовательно, победу. Но, к сожалению, в этом мы пока ошиблись. Не только нет подъема и порыва, но выплыли самые низменные побуждения — любовь к своей жизни и ее сохранению. Об интересах родины и ее будущем забывается». Выступившие вслед за ним генералы Брусилов, Щербачев и Гурко привели многочисленные примеры нарастающей анархии, развала дисциплины, падения авторитета командования. Но собеседники явно не хотели их понимать. Министры-социалисты Церетели и Скобелев в ответ упрекали высший генералитет в недоверии к политике Совета рабочих и солдатских депутатов. По их мнению, все проблемы в армии происходили от недостаточной ее «демократизации» и потому должны быть сняты «Декларацией прав солдата». Новый военный министр Керенский попытался сгладить конфликт, но никаких уступок со стороны правительства не обещал.

11 мая 1917 года приказом по военному министерству за № 8 «Декларация прав солдата» обрела официальный статус. Несколько позже правительством были введены должности комиссаров армий и фронтов. Назначаться они должны были по согласованию между правительством и Советами и подчиняться Верховному комиссару при Ставке. Комиссары должны были стать посредниками между командованием и войсками, вмешиваться в оперативные вопросы они не имели права. Но многие из комиссаров главной своей обязанностью считали контроль за политической благонадежностью генералитета и потому влезали в любые проблемы, даже лежавшие вне их компетенции.

В середине мая Керенский выехал в поездку по фронтам. Будучи проездом в Могилеве, он демонстративно не счел нужным встретиться с Алексеевым. 22 мая, без всякого предупреждения, Алексеев был отправлен в отставку. Новым Верховным главнокомандующим был назначен генерал А.А. Брусилов. Он был, несомненно, человеком компетентным и авторитетным, но вместе с тем ловко чувствовал конъюнктуру. На совещании в Петрограде Брусилов быстро понял настрой военного министра и удачно на этом сыграл. На новом посту он не уставал подчеркивать свой «демократизм»: здоровался с солдатами за руку, много говорил о революции и свободе. Между тем развал армии продолжался убыстряющимся темпом.

Такова была ситуация в то время, когда Корнилов вступил в командование 8-й армией. Прошло два месяца после того, как он был отозван с фронта. Корнилов, уставший от своеволия «революционных защитников» Петрограда, возвращался в действующую армию с радостью. Однако здесь ему пришлось столкнуться с похожей картиной: то же самое отсутствие дисциплины, нежелание солдат подчиняться офицерам, политиканство и вражеская пропаганда.

Восьмая армия, одна из четырех армий Юго-Западного фронта, занимала позиции вдоль хребта Карпатских гор. Считалось, что Юго-Западный фронт вообще и восьмая армия в частности сравнительно мало затронуты разложением. Однако уже первые впечатления внушали Корнилову мало оптимизма. Позднее, во время следствия по делу об августовских событиях, он говорил: «Я принял армию в состоянии полного разложения. Благодаря войсковым комитетам, высший командный состав был лишен влияния на войска. Многие генералы и значительная часть командиров полков под давлением комитетов были удалены от занимаемых ими должностей. За исключением немногих частей, братание процветало»^{212}.

Более подробный рассказ об этом можно найти в записках капитана (позднее полковника) М.О. Неженцева, занимавшего в ту пору должность в штабе армии. О самом Неженцеве нам предстоит еще говорить отдельно, а пока процитируем его свидетельство: «Знакомство нового командующего с его пехотой началось с того, что построенные части резерва устроили митинг и на все доводы о необходимости наступления указывали на ненужность продолжения “буржуазной” войны, ведомой “милитарщиками”… Когда генерал Корнилов после двухчасовой бесплодной беседы, измученный нравственно и физически, отправился в окопы, здесь ему представилась картина, какую вряд ли мог предвидеть любой воин эпохи.

Мы вошли в систему укреплений, где линии окопов обеих сторон разделялись, или, вернее сказать, были связаны проволочными заграждениями… Появление генерала Корнилова было приветствуемо… группой германских офицеров, нагло рассматривающих командующего русской армией, за ними стояло несколько прусских солдат»^{213}.

Корнилов взял у Неженцева бинокль и, поднявшись на бруствер, стал рассматривать окопы противника. На чье-то замечание, что его при этом могут убить, он ответил:

— Я был бы бесконечно счастлив — быть может, хоть это отрезвило бы наших затуманенных солдат и прервало постыдное братание.

На участке соседнего полка Корнилов столкнулся с еще более удивительной сценой. Немецкий военный оркестр громко играл какие-то марши, а вокруг музыкантов столпились русские солдаты. Корнилов приказал передать собравшимся, что, если они немедленно не разойдутся, он прикажет открыть огонь из орудий. Немцы подчинились и отошли к своей линии окопов, а русские солдаты еще долго митинговали, рассуждая о притеснении «контрреволюционными начальниками» их свободы.

Неженцев вспоминал: «Я молчал, но святые слезы на глазах героя глубоко тронули меня. И в эту минуту я мысленно поклялся генералу, что я умру за него, умру за нашу общую Родину. Генерал Корнилов как бы почувствовал это. И, резко повернувшись ко мне, пожал мою руку и отвернулся, как будто устыдившись своей минутной слабости»^{214}.

Неженцев стал первым из тех, кто безоговорочно и навсегда поверил в Корнилова. Отношение Корнилова к Неженцеву тоже было особым. Он не был «любимцем» — генерал никогда не позволил бы себе необоснованно вьщелять кого-либо из подчиненных. Неженцев стал для Корнилова «первым апостолом», живым талисманом, символом удачи. Корнилов вообще верил в судьбу и склонен был во всем видеть ее знаки. Только учитывая это, можно понять его пристрастность к Неженцеву, позднее удивлявшую многих.

Именно Неженцев стал инициатором важного начинания, имевшего далеко идущие последствия. 2 мая 1917 года он подал Корнилову рапорт, озаглавленный «Главнейшая причина пассивности нашей армии и меры противодействия ей». В нем предлагалось приступить к созданию ударных отрядов из числа добровольцев, готовых идти на смерть^{215}. Они должны были стать примером для остальных, а в конечном счете превратиться в ядро новой армии, очищенной от разложившихся элементов. Неженцев предлагал создать такой отряд под своим началом.

Это предложение нашло поддержку Корнилова, несмотря на то, что штаб армии отнесся к идее с большим скепсисом. Неженцеву было разрешено вербовать в запасных полках солдат и младших офицеров. Он получил также право подобрать для укрепления отряда шестерых офицеров-фронтовиков на должности командиров рот. Уже к середине мая был сформирован батальон, шефство над которым в торжественной обстановке принял Корнилов.

Последнее обстоятельство заслуживает особого внимания. Сама практика шефства, то есть присвоения воинской части или соединению имени здравствующего лица, была широко распространена в императорской России. В большинстве случаев в роли «шефа» тогда выступали члены царствующей фамилии, и по этой причине шефство исчезло со времени революции. Возрождение его было показательным, и совсем уж необычно выглядело присвоение батальону имени одного из многих командующих армиями. Это означало, что для некоторых его подчиненных Корнилов стал больше чем командиром. Он превращался в вождя со всеми вытекающими отсюда последствиями, в том числе и для него самого.

Присвоение 1-му ударному батальону имени Корнилова было с подозрением встречено в штабе фронта. Но сама идея формирования добровольческих частей нашла своих подражателей. Примерно в это же время полковник В.К. Манакин представил Брусилову план формирования «революционных батальонов из волонтеров тыла». Эта инициатива получила одобрение, и уже в июле во всех крупных городах страны началась запись добровольцев в «батальоны смерти». В короткий срок создание ударных частей приобрело характер эпидемии. Помимо вновь формируемых батальонов, в ударники записывались уже существующие полки, дивизии и даже корпуса. Началось создание женских батальонов.

Конечно, далеко не все из ударных частей соответствовали первоначально заявленным критериям. Бывали ситуации, когда ударные батальоны отказывались выступать на передовую и начинали по привычке митинговать. В таких случаях они лишались своего статуса. С проблемами пришлось столкнуться даже корниловскому батальону. В июле 1917 года, когда немцы прорвали русский фронт и началось беспорядочное отступление, в одной из рот батальона вспыхнули волнения. Это вызвало резкую реакцию самого Корнилова, но в короткий срок ситуация была взята под контроль. В конце июля батальон был переформирован в полк под командование произведенного к этому времени в полковники М.О. Неженцева.

Надо помнить, что в разряд ударников люди записывались по разным мотивам. Кого-то привлекали красивые слова, кого-то — красивая форма. Неженцев лично разработал для корниловского батальона новые знаки отличия. Батальону было присвоено особое черно-красное знамя. Цветовая символика в данном случае отражала лозунг «Свобода или смерть». Таких же цветов были погоны ударников и нарукавные шевроны. На головном уборе помещалась эмблема в виде черепа и скрещенных костей. Черный и красный цвета фигурировали и в батальонной песне:

В ком есть сознанье ясное

И мужество в груди,

Под знамя черно-красное

К корниловцам иди.

Похожие элементы стали основой для формы других ударных частей. Иногда, правда, увлечение внешней атрибутикой доходило до крайности. Ленты через плечо, многочисленные нашивки и банты делали мундиры ударников похожими на маскарадные костюмы^{216}. Однако, если вдуматься, за этим стояло не только наивное стремление к «красоте». Подчеркивая, даже на внешнем уровне, свое отличие от обычных фронтовых частей, ударники стремились утвердиться в статусе новой армии новой России.

Большинство представителей старшего генералитета поначалу с немалыми сомнениями отнеслись к «суррогатам армии», как называл ударные части А.И. Деникин. В разложившейся солдатской среде они вызывали откровенную неприязнь. Деникин вспоминал: «Я видел много раз ударников — и всегда сосредоточенными, угрюмыми. В полках к ним относились сдержанно или даже злобно. А когда пришло время наступления, они пошли на колючую проволоку, под убийственный огонь, такие же угрюмые, одинокие, пошли под градом вражеских пуль и зачастую… злых насмешек своих “товарищей”, потерявших и стыд и совесть»^{217}. В немалой мере благодаря именно им последнее наступление русской армии стало вообще возможным.