Глава 14 Война

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 14

Война

Черчиллю не исполнилось и сорока лет, когда на его плечи легла огромная ответственность за ведение боевых действий на море. Британские войска, которые должны были прийти на помощь Бельгии, нужно было переправить через Ла-Манш. На заседании Военного совета, которое проходило днем 5 августа, он доложил, что Дуврский пролив[21] полностью защищен от вторжения германского флота. Войска можно переправлять свободно. Через три дня вышли первые суда. В течение двух недель 120 000 человек было без потерь переброшено через Ла-Манш.

«Экспедиционный корпус, которым ты так интересуешься, уже в пути и будет на месте вовремя», – написал Черчилль Клементине 9 августа. Сознавая все опасности войны, он беспокоился, что жена с детьми остается на побережье Северного моря. Клементина была на седьмом месяце беременности. «Шансы на внезапное нападение один к ста, – написал он ей, – но тем не менее они есть, а у Кромера хорошее место для высадки десанта. Нужно починить твой автомобиль, чтобы можно было улизнуть при первых признаках опасности».

6 августа легкий крейсер «Амфион» потопил немецкий минный заградитель и взял в плен его экипаж. Вскоре после этого «Амфион» подорвался на мине, поставленной этим заградителем. Погибли 150 британских моряков и все пленные немцы. Черчилль решил сделать в палате полный отчет о том, что произошло. Это стало важным прецедентом, который вызвал комментарий в Manchester Guardian: «Мы восхищены откровенностью мистера Черчилля, с которой он сразу же поведал широкой публике о потере «Амфиона».

Не желая, чтобы Британия играла на море только пассивную роль, 9 августа Черчилль призвал принца Луи поддерживать и помогать действиям на море активными мелкими операциями. Он предложил провести атаку с моря на Амеланд, один из Фризских островов, принадлежащих Нидерландам. Его можно было укрепить и использовать в качестве морской базы для сдерживания германского флота и как авиабазу, чтобы совершать с нее вылеты для нанесения бомбовых ударов по Кильскому каналу и находящимся в нем судам. Голландский нейтралитет, по его мнению, не мог служить препятствием. Важно было «проявить боевой дух и наступательность, необходимые в подобного рода боевых операциях. Их отсутствие означает, что ты только ждешь и размышляешь, когда по тебе нанесут удар».

Военно-морской штаб счел высадку десанта на Амеланд невыполнимой, но Черчилль не прекращал поиска новых возможностей для активных действий. 11 августа, когда немецкие корабли «Гебен» и «Бреслау», уйдя от британского преследования через Средиземное и Эгейское моря, вошли в безопасные турецкие воды, Черчилль немедленно приказал британскому адмиралу блокировать Дарданеллы. Когда ему указали, что Британия не находится в состоянии войны с Турцией, он отменил указание, потребовав лишь внимательно следить за проливами на случай появления вражеских крейсеров.

12 августа с одобрения кабинета министров Черчилль организовал морскую блокаду портов Германии на Северном море, чтобы предотвратить доставку или вывоз из них материалов и продовольствия. Через четыре дня он создал дивизию флотской пехоты из добровольцев. Позже она сражалась на Западном фронте и в Галлиполи. Когда дела шли хорошо, они называли себя «питомцами Черчилля»; когда плохо – превращались в «невинных жертв Черчилля». В первые дни сотни людей записывались в добровольцы; некоторые обращались непосредственно к Черчиллю с просьбой устроить на службу. Среди тех, кого он произвел в офицеры, был поэт Руперт Брук.

Затем Черчилль предложил направить на Балтику британские транспортные суда, чтобы помочь России высадить крупные силы на побережье Германии и двинуться на Берлин. Через месяц он отправил несколько британских подводных лодок в Балтийское море на помощь русскому флоту, сражавшемуся с немцами. Он также убеждал Китченера направить во Францию британскую дивизию профессиональных военных. Он заверял его, что Адмиралтейство уверено в своих возможностях обезопасить Британию от вторжения.

Через два дня рано утром, когда Черчилль работал в своей спальне в адмиралтейском доме, открылась дверь, и в проеме показался Китченер. «Внешне он был совершенно спокоен, – позже написал Черчилль, – но его выдавало лицо. Оно было настолько бледным и искаженным, что у меня появилось ощущение, будто его ударили кулаком». Китченер сообщил, что немцы взяли бельгийскую крепость Намюр. Подобные форты в те времена считались почти непреодолимыми для любой наступающей армии. Теперь Намюр оказался в руках немцев, и путь к побережью Ла-Манша был для них открыт.

Взволнованный этим известием, Черчилль отправился к Ллойд Джорджу в Казначейство. Это стало их первой приватной беседой с начала войны. «Я почувствовал необходимость пообщаться с ним, – позже писал Черчилль. – Мне хотелось понять, насколько его обеспокоит это сообщение и как на это отреагирует». Ллойд Джордж вселил в Черчилля уверенность. Вернувшись в Адмиралтейство, он сказал новому начальнику штаба адмиралу Джеллико: «Мы бы не ввязались в это дело, не собираясь довести его до конца. Можете быть уверены, что наши действия будут соответствовать серьезности стоящих задач. Я абсолютно уверен в конечном результате». Через день, когда британские и французские войска продолжали отступать под натиском немцев, Черчилль написал брату: «Никто не знает, как далеко может завести нас эта грандиозная авантюра. Если мы не победим, я не хочу жить. Но мы победим».

Инициативность Черчилля все возрастала. 26 августа он получил одобрение кабинета на отправку бригады морской пехоты в бельгийский порт Остенде, чтобы вынудить немцев отвлечь силы от направления их главного удара на юге. Этот тактический ход оказался успешным.

Клементина вернулась из Кромера в Лондон. Она была рядом с мужем, когда пришло известие о первой победе на море: британцы потопили три немецких крейсера в бухте у острова Гельголанд, а сами не потеряли ни одного корабля. Лорд Холден написал Черчиллю: «Победа флота достойна его первого лорда. Уверенность нашего общества и союзников значительно возрастет, когда они завтра прочитают эту новость». Победа на самом деле воодушевила общество. 4 сентября после выступлений Асквита и Бонара в лондонской ратуше аудитория попросила выступить Черчилля. «Я уверен, – заявил он, – что нам нужно только дотерпеть до победы. Нам нужно проявить упорство, беречь себя и всех тех, на кого мы надеемся; нужно только продолжать в том же духе, и в конце пути, будь он долог или короток, нас ждут победа и почет». Его слова были встречены одобрительными возгласами.

После тридцати дней войны британские и французские войска продолжали отступление. В обществе нарастала подавленность. Выступая в ратуше, Черчилль в очередной раз доказывал необходимость и возможность борьбы. «Асквит сказал мне днем, что вы здорово воодушевили всех, и это чистая правда, – написал ему Холден 3 сентября. – Вы вдохновляете всех нас своим мужеством и решительностью».

3 сентября Китченер попросил Черчилля взять на себя руководство воздушной обороной Британии. Он согласился. Одним из его первых действий стало создание специальной эскадрильи в Хендоне, чтобы атаковать самолеты противника, которые могут попытаться совершать налеты на Лондон. Эскадрилья была оборудована телефонной связью со всеми станциями воздушного наблюдения на побережье.

В тот же день во Франции пилот военно-морской авиации, базировавшейся в Дюнкерке, совершил вылет в зону боевых действий и сбросил бомбу в расположение немецких войск за линией фронта. Это стало началом того, что позже получило известность как «Дюнкеркский цирк» Черчилля. Вскоре авиация получила подкрепление – бронемашины. Это дало возможность разместить авиабазы в глубине территории, на расстоянии до восьмидесяти километров от линии фронта. Туда были отправлены три эскадрильи из двадцати четырех самолетов. Командирами их были назначены пилоты, когда-то учившие летать Черчилля, – Эжен Герард, Спенсер Грей и Ричард Белл Дэвис.

Через месяц войны газеты еще были полны репортажами о продолжающемся отступлении. 30 августа, во время отступления из Монса, Times писала о разрозненных частях и о британских солдатах, измученных постоянными переходами. Когда Черчилль выразил неудовольствие появлением такого рода панических материалов, Асквит предложил ему выпустить без подписи коммюнике, отражающее твердую позицию правительства. Черчилль согласился. «Очевидно, что наши солдаты имеют моральное превосходство над немцами, – написал он. – Они прекрасно осознают, что, несмотря на неравенство сил, окончательный результат не вызывает сомнений». Коммюнике Черчилля было опубликовано 5 сентября. «Я хочу попросить Уинстона повторить его прошлое выступление, – написал Асквит Венеции Стенли, – и преподнести со всеми журналистскими приправами историю военных действий за неделю».

Еще в 1911 г. Черчилль предсказывал, что наступление немецких войск во Франции захлебнется на сороковой день. И действительно, 8 сентября, на тридцать восьмой день, в наступление перешли уже французские и британские войска у реки Марна. Немцы вынуждены были отступить. В этот день Черчилль сообщил Бальфуру о своих планах. «Он легко рассуждает о британской армии численностью в миллион человек, – сообщал Бальфур Асквиту, – и рассказывает, что в Вулвиче изготавливают осадные минометы такие же, если не более мощные, чем у немцев, чтобы разнести все крепости на Рейне».

10 сентября, доложив только Асквиту, Черчилль переправился во Францию. Он стал первым членом кабинета министров, который решился на такое во время войны. Двадцать четыре часа он изучал фортификационные сооружения Дюнкерка, инспектировал авиабазы и парки бронемашин. Он также обсудил вопросы обороны порта с французским губернатором. Тот, по словам британского консула, был весьма воодушевлен визитом Черчилля, и это произвело самое благоприятное воздействие на моральный дух населения. Через несколько дней по требованию Китченера Черчилль направил в Дюнкерк бригаду морской пехоты, чтобы отвлечь немецкие кавалерийские части, продвигающиеся в сторону Ла-Манша.

По возвращении в Лондон Черчилль выступил в качестве представителя Либеральной партии на объединенном мероприятии всех партий «Призыв к оружию». Не считая краткого выступления в ратуше на предыдущей неделе, это была его первая публичная речь во время войны. Она произвела поистине зажигательный эффект. Manchester Guardian отметила, что это была «речь огромного напряжения и захватывающей силы. Как и многие другие его выступления, она выражала решимость и уверенность, была яркой и образной и захватила публику». К примеру, говоря об отступлении английской армии, он уподобил ее английскому бульдогу: «У бульдога ноздри вывернуты, чтобы он мог дышать, не выпуская из зубов жертву». Впрочем, он не скрывал опасностей и предупредил: «Война будет долгой и изматывающей. Придется многое испытать, и многие надежды окажутся несбывшимися».

Кое-кому, впрочем, казалось, что Черчилль жаждет кровопролития. «Меня прямо передернуло, – писал Асквит Венеции 14 сентября, – когда Уинстон заявил, что в настоящее время мир – последнее, о чем он готов молиться». 15-го числа, проведя совещание, посвященное ускоренному строительству самолетов, Черчилль, по просьбе Китченера, вернулся во Францию. Перед ним стояла задача объяснить главнокомандующему сэру Джону Френчу, почему британские экспедиционные силы должны занять позиции вдоль побережья Ла-Манша и поддерживать контакт с флотом для защиты портов.

В штабе французской армии Черчилль встретился за ужином с Хью Доуни, сослуживцем еще по Омдурману и Англо-бурской войне. Из стога сена он наблюдал за действиями французской артиллерии у Суассона. «Я впервые увидел, – вспоминал он, – британский аэроплан, летящий среди разрывов снарядов. В то время это казалось почти чудом. Я видел взрывающиеся большие черные немецкие бомбы – «Угольный ящик» и «Джек Джонсон», как их тогда называли. Когда стемнело, горизонт стал освещаться вспышками взрывов. Подобные сцены позже стали привычными, но в первый раз это было захватывающее зрелище».

21 сентября, вернувшись в Британию, Черчилль выступил на общепартийном митинге в Ливерпуле, посвященном мобилизации. «Если германские корабли не выйдут на честный бой, – сказал он, – их выкурят, как крыс из нор». Король, комментируя эту фразу, сказал, что она «вряд ли достойна министра правительства». Она показалась еще более неудачной на следующий день, когда немецкие корабли потопили три британских крейсера. Погибли 1459 моряков. В тот день корабли патрулировали Доггер-банку[22] вопреки письменной инструкции Черчилля, выданной четырьмя днями ранее, о прекращении действий в этом районе из-за слишком большого риска. Общественность не знала об этой инструкции, поскольку она держалась в секрете даже от правительства. В результате вину за потерю кораблей и экипажей возложили на Черчилля.

В день этой катастрофы он опять был во Франции. Это был третий визит за две недели. Его задачей было уговорить морских пехотинцев и летчиков, базировавшихся в Дюнкерке, атаковать коммуникации противника, поскольку немецкие войска, уже оккупировавшие Брюссель, продвигались в сторону побережья. Через пять дней после возвращения в Англию он снова решил отправиться во Францию. Клементина пыталась отговорить его или, по крайней мере, убедить сначала посоветоваться с Китченером. «Мне очень печально видеть тебя хмурым и недовольным положением, которого ты достиг годами непрерывных трудов и благодаря своей дальновидности, – писала она. – Премьер-министр полагается только на тебя и прислушивается к тебе все больше и больше. Ты – единственный полный энергии молодой член кабинета. Даже грешно с твоей стороны не раздуться от гордости, будучи первым лордом Адмиралтейства во время величайшей войны. Впереди еще очень много дел, и только ты способен их выполнить».

Черчилль внял совету жены и спросил совета у Китченера. Тот поездку одобрил. Китченер даже приветствовал посещение Черчиллем штаб-квартиры сэра Джона Френча, поскольку это могло положить конец досужим домыслам по поводу раскола между Китченером и Френчем. В то же время у Черчилля появлялась возможность встретиться с командующим морскими пехотинцами, который в это время передислоцировал своих людей из Дюнкерка в Кассель, и посоветовать ему: «Выберите одну цель и ударьте изо всех сил».

Ко 2 октября наступающие к побережью германские войска достигли Ипра и намеревались отрезать бельгийский порт и крепость Антверпен от войск союзников. Асквит считал падение Антверпена большей катастрофой, чем потеря Намюра. В этот день Черчилль намеревался в пятый раз отправиться из Лондона во Францию. Он хотел лично проверить боевой дух морских пехотинцев, летчиков и водителей бронемашин, которые вынуждены были отступить из Касселя в Дюнкерк, и обсудить дальнейшие планы с главнокомандующим. Однако едва он добрался до вокзала Виктория, ему вручили послание от Китченера и Грея. Ему предписывалось отложить визит и немедленно вернуться. У Китченера он обнаружил и принца Луи. Причиной тревоги стало известие о том, что бельгийское правительство намерено покинуть Антверпен.

В течение нескольких часов они вчетвером обсуждали, как направить подкрепление городу. Было ясно, что в случае ухода бельгийского правительства сопротивление рухнет. Китченер опасался, что, если Антверпен не продержится еще хотя бы неделю, немцы займут побережье, смогут захватить Дюнкерк и даже Кале. А это была бы уже прямая угроза Британии. Чтобы не допустить этого, он хотел направить на помощь городу британские войска и призвать французов сделать то же самое. По мере поступления новых телеграмм становилось все более очевидно, что ситуация в Антверпене смутная и опасность неминуема. Черчилль собирался провести эту ночь в Дюнкерке. Он вызвался лично поехать в Антверпен, доложить Китченеру об обстановке там и постараться убедить бельгийцев удержать город с англо-французской помощью по крайней мере до того, как союзнические войска смогут перегруппироваться и вернуться на бельгийское побережье.

После полуночи специальный поезд доставил его в Дувр, откуда он на борту эсминца отправился в Остенде. Из Остенде он приехал в Антверпен. Грей в телеграмме британскому послу в Антверпене выразил надежду, что Черчилль сможет получить аудиенцию у бельгийского короля Альберта до того, как будет принято окончательное решение об эвакуации правительства. «Неустрашимый Уинстон, – говорил Асквит Венеции утром 3 октября, – пойдет напролом, атакует короля и министров и сделает им необходимую инъекцию. Не знаю, свободно ли он владеет французским, но, если владеет, бельгийцев ждет такая лекция, какой они не слышали никогда в жизни. Уверен, после этого они станут тверды как скала». Тем временем они с Китченером ждали сообщений Черчилля.

Позднее многие, даже Асквит, посмеивались над миссией Черчилля в Антверпен. Однако тогда казалось, что от него зависит многое. До Антверпена он добрался вскоре после полудня. Бельгийское правительство еще было в городе, решив не покидать его прежде, чем услышит предложения Черчилля. Внешнее кольцо укреплений Антверпена оставалось нетронутым.

Прежде всего Шарль де Броквиль, премьер-министр Бельгии, сказал Черчиллю, что бельгийцы готовы удерживать город как минимум еще десять дней, но он лично не считал бы разумным сопротивляться больше четырех дней, если Британия сейчас же не обещает помощи. Черчилль предложил бельгийцам помощь не только бригады морских пехотинцев, находящейся в Дюнкерке, но и двух бригад флотской дивизии, созданных по его инициативе в августе, которая еще проходила подготовку. В телеграмме Китченеру с запросом на разрешение немедленно направить три бригады на помощь бельгийцам Черчилль написал: «Я должен убедить вас в необходимости заставить уставших людей отнестись к этому со всей ответственностью».

Первые две тысячи морских пехотинцев должны были прибыть на следующий день. Черчилль решил до этого остаться в Антверпене, чтобы обеспечить согласованность действий. 4 октября он посетил форты и в телеграмме Китченеру писал, что обнаружил их защитников «уставшими и безвольными». В тот же день, одновременно с прибытием морских пехотинцев, пришла телеграмма от Китченера, в которой говорилось, что две вновь сформированные бригады будут направлены в город немедленно.

Чувствуя, что его присутствие может поднять боевой дух защитников города, Черчилль предпринял поистине экстраординарный шаг: рано утром 5 октября он отправил Асквиту телеграмму, в которой предложил уйти в отставку с поста первого лорда Адмиралтейства и принять командование над всеми силами, участвующими в обороне Антверпена. Он выдвинул лишь одно условие: он должен получить соответствующее этой должности звание и полную власть над частями, находящимися на этом театре военных действий. Он считал своим долгом предложить это, поскольку был уверен, что именно такая мера обеспечит победу.

Асквит предложение Черчилля отклонил, хотя оно произвело на него большое впечатление. Венеции Стенли он написал: «Уинстону удалось встряхнуть бельгийцев. Паника прекратилась, и они отказались от отступления в Остенде. Будут удерживать Антверпен сколько смогут, надеясь на то, что мы придем им на выручку». Утром несколько министров спросили Асквита, когда вернется Черчилль. В ответ он зачитал им полученную телеграмму. «Неловко говорить, но она была встречена гомерическим хохотом, – сообщил он Венеции. – Уинстон – бывший гусарский лейтенант, и, если бы его предложение было принято, он бы получил командование над двумя заслуженными генерал-майорами, не говоря уже о полковниках, в то время как флот будет участвовать в деле лишь мелкими бригадами».

Понимая, что флотские «мелкие бригады» – единственные британские силы, которые могут оборонять Антверпен, и зная, насколько Черчилль за полтора десятилетия погрузился в сложности ведения современной войны, Китченер сказал Асквиту, что готов присвоить ему звание генерал-лейтенанта. Но Асквит настаивал, чтобы Черчилль как можно скорее возвращался в Лондон. Британский генерал Генри Роулинсон получил приказ двинуться со своей дивизией к Антверпену. Но Роулинсон проинформировал Китченера, что не сможет оказаться в городе раньше чем через три, а то и четыре дня. Тем временем немцы усилили артиллерийский обстрел фортов. «Учитывая активное наступление немцев, – телеграфировал Черчилль Китченеру днем 5 октября, – мой долг оставаться здесь и продолжать руководить до тех пор, пока не появится отвечающий этой задаче командующий. Если мы продержимся ближайшие три дня, могут открыться благоприятные перспективы. Но бельгийцев необходимо поддерживать, и мое присутствие необходимо».

Вечером Черчилль отправился в штаб-квартиру бригады морской пехоты, расположенную рядом с одним из фортов. Там его заметил итальянский военный корреспондент. «Он спокойно курил большую сигару, – вспоминал журналист, – и следил за ходом сражения под ливнем шрапнели, который я назвал бы страшным». Две флотские бригады должны были прибыть в Антверпен через двенадцать часов. Черчилль сообщил об этом на бельгийском военном совете. Новость была встречена с большим облегчением. «В совете я встретился с министрами, которые готовы продолжать борьбу, несмотря ни на что», – вечером сообщил он Китченеру.

Бригады прибыли утром 6 октября. Черчилль сразу заметил, что моряки слишком устали, чтобы вести наступление. Он договорился с бельгийцами, что они займут оборонительные позиции между передовой и городом. Но по ошибке одно из прибывших подразделений направили на передовую. Проезжая мимо, Черчилль заметил это и распорядился немедленно вернуть их обратно в окопы.

Днем 6 октября в городе сосредоточилась группировка из 8000 британских солдат. «Под влиянием Черчилля бельгийцы держатся решительно, – рассказывал Асквит Венеции в этот день. – Ему удается укреплять их боевой дух. Уинстон упорно считает, что должен оставаться там, в результате чего Адмиралтейство осталось без головы, и мне пришлось сказать им (не будучи, говоря между нами, вполне уверенным в способностях принца Луи и его совета), чтобы обо всех решениях докладывали лично мне».

Генерал Роулинсон добрался до Антверпена во второй половине дня. Вместе с Черчиллем они отправились на военный совет и смогли убедить бельгийцев, что на подходе огромное подкрепление, в том числе 40 000 морских пехотинцев Роулинсона, которые сейчас высаживаются в Остенде. Но бельгийцы тем не менее решили, что город следует оставить. Тяжелые гаубицы немцев, полагали они, скоро окажутся так близко, что смогут вести огонь по центру города. В телеграмме Китченеру Черчилль сообщил о полной деморализации бельгийской армии. Вечером он в последний раз посетил позиции на передовой, затем, оставив командование Роулинсону, через Остенде и Дувр вернулся в Лондон.

Утром 7 октября, когда он был в Дувре, Клементина родила третьего ребенка, дочь Сару. Навестив мать и новорожденную дочь, Черчилль немедленно направился на заседание правительства, чтобы отчитаться о пребывании в Антверпене. «Уинстон в прекрасной форме и, по-моему, весьма удовлетворен своей поездкой, – сообщил Асквит Венеции. – Безусловно, он один из тех людей, с которыми можно пойти на тигра. Он был вполне готов руководить в Бельгии и армией, и флотом, и гражданским правительством, и на самом деле занимался этим пару дней».

Сэр Эдвард Грей из зала заседаний кабинета утром написал Клементине: «Я сидел рядом с вашим мужем и чувствовал жар от мысли, что сижу рядом с героем. Не могу передать вам, насколько я восхищаюсь его мужеством, величием духа и военным гением».

В тот же день Черчилль встретился с Асквитом, который потом рассказывал Венеции: «Он внезапно заговорил очень доверительным тоном и умолял не подходить к нему с традиционными мерками. Почувствовав, по его выражению, «вкус крови» в эти последние дни, он начинает, как тигр, жаждать больше и заверяет, что рано или поздно, но чем раньше, тем лучше, он может оставить свой нынешний пост ради военного командования. Черчилль спросил, зачем отдавать новые армии Китченера, эти блестящие части, как он назвал их, в руки выдернутых из глубокого запаса командиров, воспитанных на тактике двадцатипятилетней давности. Я пришел к мнению, что он говорил на три четверти серьезно».

К 8 октября ситуация вокруг Антверпена настолько ухудшилась, что 40 000 британцев, двигавшихся на подмогу городу, решено было остановить, и британский командующий запросил разрешения отступить. Черчилль тут же позвонил ему по телефону и призвал держаться. Тем не менее вечером, когда в Антверпене в результате немецкого артобстрела начались пожары, он согласился, что британские войска должны быть отведены. «Бедняга Уинстон глубоко опечален, – писал Асквит. – Ему кажется, что его миссия была напрасной».

На самом деле дополнительные шесть дней сопротивления Антверпена дали возможность британской армии благополучно вернуться на побережье Ла-Манша и перегруппироваться во Фландрии. Антверпен был сдан немцам вечером 10 октября. В частном письме Бонар Лоу, который ничего не знал о подоплеке визита Черчилля и о смысле сопротивления Антверпена, написал, что этот эпизод был «крайне неумным делом, а Черчилль, похоже, психически неустойчив, что в наше время представляет серьезную опасность». Morning Post назвала отправку британских войск в Антверпен «дорогостоящей ошибкой, за которую мистер У. Черчилль должен понести ответственность». Daily Mail написала, что это «яркий пример плохой организации, которая стоила многих жизней».

При обороне Антверпена погибли 57 британских солдат. Выражение «антверпенская ошибка» с этого момента стало неизбежно ассоциироваться с именем Черчилля. Безутешный, он начал говорить ближайшим друзьям о своей отставке. Холден попытался отговорить его. «Вы уникальны и бесценны для нации, полны мужества и энергии, – написал он. – Не обращайте ни малейшего внимания на дураков. Важно настоящее дело, и нация верит в вас». Черчилль почувствовал, что взрыв критики ослабил его позиции. «Антверпен стал для меня ударом, – написал он сэру Джону Френчу, – дал козыри моим врагам и, возможно, на некоторое время снизил мои способности».

8 октября, в разгар сражения за Антверпен, Черчилль санкционировал нанесение воздушного бомбового удара по Кельну. Группу из четырех аэропланов возглавил его бывший пилот-инструктор Спенсер Грей. Летчики сбросили шестнадцать авиабомб на военный железнодорожный узел. На следующий день пилот военно-морской авиации сбросил две бомбы в Дюссельдорфе и разрушил ангар и находящийся в нем цеппелин. Судя по сообщению из Германии, которое пришло Черчиллю позже, инцидент вызвал сильный испуг в Берлине, поскольку там не верили, что британский авиатор способен совершить подобный налет.

Немецкие войска достигли Остенде и продолжали движение на запад. В ответ на просьбу французской армии Черчилль отдал приказ начать с 17 октября обстрел занимаемой немцами прибрежной территории корабельной артиллерией. Он также распорядился, чтобы небольшие подразделения морской пехоты и йоменских частей, в которых служил его брат, совершили серию вылазок из Дюнкерка по направлению к Остенде, тем самым удерживая немцев как можно восточнее. «Мое сердце марширует с тобой по дороге из Дюнкерка, – написал он брату. – Я четыре дня слышал разрывы их снарядов в Антверпене и, уверяю тебя, мог бы совершенно спокойно занять место в ваших рядах».

Совместные действия морских пехотинцев и флотских добровольческих подразделений помогли остановить продвижение немецких войск вдоль побережья Северного моря. Небольшой участок бельгийского побережья оставался в руках союзных войск до конца войны. Но Черчилль очень переживал из-за недостаточной активности боевых действий. В этом они с Асквитом усматривали негативное влияние принца Луи. В конце октября Асквит писал: «Мы с Черчиллем хотим усилить нашу активность. Почему, например, ничего не делается для создания защитных устройств от подводных лодок. Принц Луи должен уйти».

Черчилль хотел видеть семидесятичетырехлетнего лорда Фишера на посту начальника военно-морского штаба. «Общение с вами для меня как глоток озона», – написал ему Черчилль в первый день нового 1914 г. Несмотря на вспыльчивость Фишера, Черчилль был уверен, что его энергия способна активизировать действия флота и приблизить победу. Впрочем, на аудиенции в Букингемском дворце король сказал Черчиллю, что он возражает против назначения Фишера, аргументируя это тем, что адмирал слишком стар и слишком сварлив. Фишер потом рассказывал другу: «Когда король сказал Уинстону и премьер-министру (чтобы разубедить их!), что эта работа меня убьет, Уинстон мгновенно парировал: «Сир, не могу представить более славной смерти!» По-моему, очень мило». Судя по записи, сделанной личным секретарем короля, Черчилль, услышав реплику короля по поводу возраста Фишера, намекнул на собственную отставку, сказав, что без особого сожаления покинет Адмиралтейство, поскольку эта работа совершенно ему не подходит: он хочет отправиться на войну солдатом. После этого, проконсультировавшись с Асквитом, король все же утвердил Фишера в качестве первого морского лорда. Черчилль почувствовал, что получил в партнеры не менее ревностного служаку. Times приветствовала это назначение, полагая, что Фишер будет оказывать сдерживающее влияние на Черчилля. Когда король предупреждал Асквита, что Фишер почти наверняка будет плохо ладить с Уинстоном, тот написал Венеции: «У меня тоже есть опасения на этот счет».

Фишер вернулся в Адмиралтейство 29 октября. В этот же день «Гебен» и «Бреслау», которые немцы ранее перевели в турецкие воды, обстреляли русские черноморские порты Одессу, Николаев и Севастополь. Британское правительство сразу же предъявило туркам ультиматум, потребовав свернуть работу германских военных и военно-морских миссий в Константинополе и удалить экипажи с обоих кораблей. Турки отказались. Узнав об этом, Черчилль попросил Фишера рассмотреть возможность нанесения артиллерийских ударов по внешним фортам Дарданелл, сказав при этом: «Хорошая возможность нанести быстрый удар».

Черчилль считал необходимым приступить к немедленным действиям. «Мы должны иметь наготове средства для нанесения удара», – говорил он Фишеру 31 октября. В полдень этого дня истекал срок ультиматума. Через два дня, получив одобрение Фишера, Черчилль дал команду вице-адмиралу Кардену, командующему всеми британскими силами в Восточном Средиземноморье, начать артиллерийский обстрел внешних фортов Дарданелл. «Отход следует произвести до того, как ответный огонь из фортов может оказаться эффективным», – указал он Кардену. На следующий день корабельная артиллерия начала обстрел. Он длился десять минут. Один снаряд, попав в склад боеприпасов главного форта Седд-эль-Бахр, уничтожил почти все тяжелые пушки. Потери так никогда не были возмещены.

Возвращение Фишера в Адмиралтейство совпало с самой тяжелой катастрофой британского флота за время войны – гибелью двух крейсеров близ Коронеля у Тихоокеанского побережья Чили при столкновении с немецкой эскадрой под командованием графа фон Шпее. У британского адмирала сэра Кристофера Крэдока был один линкор «Канопус», который, хотя и уступал другим кораблям в скорости, обладал огневой мощью, способной заставить немецкие корабли держаться подальше. По этой причине ему дано было указание не удалять «Канопус» от остальных сил. Однако Крэдок пренебрег приказом, пошел на риск и потерпел поражение, унеся с собой в подводную могилу 1500 человек.

Тут же появились те, кто, не зная фактов, поспешили обвинить в поражении Черчилля. Но громче звучали призывы к отмщению. Асквит написал Венеции: «Если бы адмирал следовал приказу, он бы никогда не встретился с превосходящими силами. Как я вчера вечером говорил Уинстону (который ни в малейшей степени не виновен), Крэдок что-то напутал и наломал дров». Опираясь на энергичную поддержку Фишера, Черчилль распорядился направить огромные силы против фон Шпее. Через шесть недель его эскадра была выслежена и разбита в сражении у Фолклендских островов. Как и Крэдок при Коронеле, фон Шпее ушел на дно вместе со своим кораблем.

Трагедии войны не миновали семью Черчилля. В конце октября он узнал, что его двадцативосьмилетний кузен Норман Лесли погиб под Армантьером. «Сердце обливается кровью за тебя, – написал он матери Нормана, своей тетушке Леони. – Мы должны победить любой ценой. Победа – большее благо, чем жизнь, без нее жизнь будет невыносима. Британская армия за несколько недель войны возродила в глазах всего мира славу Азенкура, Бленхейма и Ватерлоо, и Норман сыграл в этом свою роль. Он остается с нами как символ того, что жертвы не напрасны».

6 ноября погиб друг Черчилля Хью Доуни. «Я думаю, что бы произошло, – написал он Клементине, – если бы все армии внезапно и одновременно забастовали и заявили, что нужно искать какой-то иной способ разрешения споров? Но пока что все новые массы людей готовы ввязаться в конфликт, и он расширяется с каждым часом».

Британская армия в это время обороняла линию фронта во Фландрии; немцам так и не удастся ее прорвать. С созданием Западного фронта, укреплением его траншеями, колючей проволокой и пулеметными гнездами, не проходило и недели без известий о гибели друзей. «Дорогой мой, постоянно за тебя волнуюсь, – писал Черчилль в ноябре брату, который воевал у Ипра. – Было бы намного легче, если бы я был с тобой. Думаю, мне было бы очень страшно, но я бы скрывал это».

30 ноября Черчиллю исполнилось сорок лет. В это время, стремясь максимально ограничить число лиц, причастных к обсуждению военной политики, Асквит создал Военный совет, в который вошли он сам, Грей, Ллойд Джордж, Китченер и Черчилль. На совещании 1 декабря, с одобрения Фишера, Черчилль предложил атаковать расположенный в Северном море немецкий остров Зильт. Он мог бы стать базой британской авиации для постоянного наблюдения за перемещениями немецкого флота и приготовлениями немцев к вторжению в Британию, а кроме того, дал бы возможность британским летчикам бомбардировать Германию.

Адмиралтейству было поручено проработать детальный план. «Но я не смог найти никого, – жаловался Черчилль Фишеру три недели спустя, – кто сумел бы воплотить план в реальность. Британская стратегия, как я говорил вам и как вы сами справедливо заметили, заключается в ожидании пинков и в размышлениях, где и когда это случится».

Мысли Черчилля уже занимало не только Северное море. «Он со своим беспокойным умом нацелился теперь на Турцию и Болгарию, – писал Асквит жене 5 декабря. – Ему хочется провести героическое наступление на Галлиполи и Дарданеллы. Я категорически против». В надежде убедить нейтральную Грецию присоединиться к государствам Антанты и выступить на помощь Сербии, Черчилль решил предложить ей Константинополь. В качестве первого шага ему виделась совместная операция греческой армии и британского флота по захвату полуострова Галлиполи.

14 декабря сербская армия выбила австрийцев из Белграда. В данный момент помощь Сербии не требовалась, но возникла вероятность новых операций. 21 декабря Военный совет получил телеграмму из России. В ней говорилось, что русской армии катастрофически не хватает боеприпасов и срочно требуются какие-то действия против Германии со стороны Запада. Черчилль предложил британскому флоту войти в Балтийское море и захватить датский остров Борнхольм. Хотя Дания была нейтральной страной, Черчилль надеялся уговорить ее присоединиться к Антанте. По этому плану Борнхольм мог стать совместной англо-российской базой, дать возможность британским войскам пересечь Балтику и высадиться в Киле, а русским высадиться на Балтийском побережье Германии, откуда они могли двинуться на Берлин. «Балтика – единственный театр, на котором действия флота могут заметно приблизить конец войны, – говорил он Фишеру 22 декабря. – Дания должна присоединиться, и русские смогут пойти на Берлин».

Черчилль без устали разрабатывал различные планы кампании, которые могли бы приблизить окончание войны. Помогали ему в этом Джеймс Мастерсон-Смит и Эдвард Марш. 22 декабря Асквит написал Венеции: «Я в сумерках работаю в своем кабинете и в окно вижу, как через площадь над Адмиралтейством развевается флаг и горит свет в комнатах, где работают Черчилль и два его друга (Эдди и Мастерсон) над своими планами».

Один из таких планов осуществился в день Рождества. Семь гидропланов совершили налет на немецкие корабли, стоявшие на якоре у Шиллига, поблизости от Куксхафена. Все пилоты, кроме одного, благополучно вернулись на базу. Через четыре дня в письме Асквиту Черчилль снова изложил свое видение действий на Балтике. Он доказывал, что на Западном фронте, где линии окопов и укреплений протянулись от Северного моря до швейцарской границы, успеха не будет. «Неужели нет другого варианта, кроме как посылать наши армии грызть колючую проволоку во Фландрии? – спрашивал он. – Более того, неужели нельзя более активно использовать мощь флота? Если британские корабли установят контроль над Борнхольмом, то русская армия сможет высадиться в девяноста милях от Берлина».

Ллойд Джордж тоже искал альтернативу боевым действиям на Западном фронте. Его план, который он представил Асквиту в конце декабря, заключался в высадке британского десанта в греческом порту Салоники и соединении с сербской армией. Кроме того, он хотел нанести удар по Турции, высадив десант из 100 000 человек на побережье Сирии. Он объяснял, что тем самым можно будет ослабить давление Турции на Россию.

Глава секретариата Военного кабинета Морис Хенки, бывший полковник морской пехоты, тогда же предположил, что наиболее ощутимый удар по Германии, причем с реальными возможностями заключения мира, – это нанесение ударов по ее союзникам, и в первую очередь по Турции. «Соединение трех британских армейских корпусов с греческой и болгарской армиями может оказаться достаточным, – написал он, – для взятия Константинополя». Предложение Хенки произвело такое сильное впечатление на Фишера, что он представил план нанесения ударов по Турции и Австро-Венгрии. План предполагал высадку 75 000 британских солдат в бухте Бесика к югу от Дарданелл, греческий десант на полуострове Галлиполи и атаку Дарданелл старыми британскими линкорами. «Считаю, нападение на Турцию – самое главное, – написал Фишер Черчиллю 3 января 1915 г. – Но только если это сделать немедленно».

За день до этого письма Фишера необходимость атаки на Турцию получила новые основания: британский посол в России сообщил, что русская армия, теснимая турками на Кавказе, просит Британию провести какую-нибудь громкую операцию против турок, либо морскую, либо сухопутную, чтобы вынудить их отвести часть своих сил с Кавказа. Грей переправил просьбу Китченеру, который сразу же написал Черчиллю: «Не считаете ли вы возможным проведение какой-нибудь морской операции, чтобы оттянуть силы турок от Кавказа и тем самым ослабить Константинополь?»

Но прежде чем Черчилль собрался ответить, Китченер пришел к нему лично. «Не можем ли мы, например, устроить демонстрацию силы в Дарданеллах?» – спросил он. Черчилль ответил, что исключительно морская операция будет неэффективна. Совместные действия сухопутных и морских сил – другое дело. Китченер вернулся в Военный совет проконсультироваться со своими советниками. Те упрямо стояли на том, что для подобной операции нет резервов. «В ближайшие месяцы мы не будем готовы ни к чему серьезному, – сказал Китченер Черчиллю. – Единственным местом, где демонстрация может произвести эффект на востоке, являются Дарданеллы, особенно если одновременно распространить информацию, что под угрозой Константинополь».

Черчилль созвал своих советников, чтобы обсудить перспективу демонстрации силы в Дарданеллах. Все, в том числе и он сам, сомневались в эффективности исключительно морской атаки. Но так или иначе подобного рода атака требовала задействовать старые линкоры, ненужные на Северном море. Черчилль послал телеграмму адмиралу Кардену, чьи корабли к этому времени блокировали Дарданелльский пролив. «Считаете ли вы осуществимым форсирование Дарданелл исключительно силами флота? Предполагается использование старых линкоров, оснащенных противоминными буферами, тральщиков. Результат может оправдать потери. Сообщите ваше мнение».

Черчилль считал, как и месяцем ранее, что главным вкладом флота в победу может стать захват одного из островов в Северном море у побережья Германии. Раньше он предлагал Зильт, теперь – Боркум. 3 января, ожидая ответа Кардена по поводу Дарданелл, он предложил провести эту операцию в марте или апреле. Он писал Фишеру: «Боркум – ключ ко всем действиям на Севере: оборонительным – против налетов или вторжения, наступательным – для блокады противника, захвата Ольденбурга или Шлезвиг-Гольштейна. Для захвата острова придется выделить пехотную дивизию. Что касается вторжения в Турцию, я бы не пожалел и ста тысяч из-за огромного политического эффекта на Балканах. Но Германия – главный враг, и неправильно искать более дешевые победы и более легких противников».

Фишеру был ближе турецкий сценарий, и он пытался заручиться поддержкой Бальфура. «Овладение Константинополем и обеспечение поставок пшеницы с Черного моря настолько радужная перспектива, – написал он 4 января, – что я считаю план полковника Хенки по операции в Турции необходимым и неотложным». На следующий день адмирал Карден ответил на вопрос о возможности морской операции в Дарданеллах. К всеобщему удивлению, его ответ был кратким и положительным. «В отношении вашей телеграммы от 3-го, – написал он, – полагаю, что Дарданеллы можно взять, но не стремительным наскоком. Они могут быть взяты только в ходе широкой операции с участием большого количества кораблей».

Днем собрался Военный совет. Черчилль по-прежнему хотел реализовать свой план действий на Северном море. После совещания Асквит направил Венеции краткий отчет о предложенных планах: «Черчилль выступает за захват Боркума и высадку десанта у Кильского канала. Ллойд Джордж – за высадку в Салониках или на далматинском побережье Австро-Венгрии, Ф. Э. Смит прислал план высадки британских войск на турецком побережье у Смирны, Китченер ратует за Галлиполи и Константинополь».

Откликаясь на просьбу русских, Китченер призывал коллег по Военному совету провести демонстрацию силы у Дарданелл. Черчилль прочитал им телеграмму Кардена, который считал возможным провести атаку на Дарданеллы силами флота. Это позволяло британским боевым кораблям попасть в Константинополь. Вернувшись в Адмиралтейство, он понял, что его главные военные советники разделяют точку зрения Кардена: желаемый результат может дать систематический обстрел турецких фортов корабельной артиллерией. «Ваше мнение совпадает с мнением высшего руководства, – телеграфировал Черчилль Кардену 6 января. – Телеграфируйте подробно, чего можно достигнуть в ходе развернутой операции, какие силы потребуются и как вы намерены их использовать».

План атаки Дарданелл с моря перешел в стадию разработки. Но Черчилль все еще считал свой план по Северному морю эффективным и 7 января изложил его в деталях на Военном совете. Фишер поддержал его, заявив, что флот через три месяца будет готов осуществить захват Боркума. Китченер согласился выделить дивизию для десантирования. «У. продавливает свой план приобретения базы на Боркуме, – писал Асквит. – Серьезное дело, и до конца марта следует провести необходимые приготовления. Мы разрешили ему этим заняться».

На Западном фронте условия окопной войны в течение зимы ухудшались. Хенки предложил создать машину, способную преодолевать окопы. Черчилль чрезвычайно воодушевился. 5 января он написал Асквиту: «Весьма несложно в ближайшее время оснастить некоторое количество паровых тягачей небольшими пуленепробиваемыми кабинами, в которых разместятся водитель и пулеметчики. Гусеничная система позволит с легкостью преодолевать траншеи, а машина своим весом способна смять проволочные заграждения. Сорок или пятьдесят таких машин, тайно подготовленных и доставленных на позиции, помогут провести успешное наступление под пулеметным огнем и гранатами. Они могут создать множество points d’appui[23] для пехоты, которая будет сосредоточиваться вокруг них. Затем они двинутся дальше и атакуют вторую линию обороны».

Черчилль хотел, чтобы Асквит санкционировал необходимые расходы. «Стоимость будет невелика, – написал он. – Если эксперимент не оправдает себя, что за беда? Гораздо предусмотрительнее было бы начать делать нечто подобное пару месяцев назад, но сейчас это просто необходимо». Асквит переправил письмо Черчилля Китченеру, который распорядился провести необходимые проектно-конструкторские разработки. Это не удовлетворило Черчилля, который почувствовал, что армейское командование не вполне уверено в необходимости создания такой машины и в ее эффективности в полевых условиях.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.