П. Вейнер Жизнь и искусство в Останкине (воспоминания очевидца)

П. Вейнер

Жизнь и искусство в Останкине

(воспоминания очевидца)

«Кто на Каменке не бывал, тот Останкина не знает», – уверяла местная поговорка. Теперь уже этой речки нет: боязливо крадется через парк заглохший ручеек, напуганный говором дачников и стуком топора. Но когда-то он смело и гордо бежал и шумел, и питал собою семь вырытых прудов, связанных каналами. От них теперь не осталось и следа, но о них первым делом подумал граф Николай Петрович, когда начал устройство Останкина. Этими прудами оживлялась довольно однообразная и плоская местность; они же служили местом развлечения гостей, которых катали на маленьких лодках привычные гребцы вдоль иллюминованных берегов. Оркестр звучал на берегу, разноцветные огни перемигивались в воде; сбегавшемуся народу праздник казался волшебством...

Большая часть обширного парка – английского типа. Длинные дорожки, извиваясь среди старых деревьев под густой их листвой, то направляли путника к беседкам и павильонам, разрушенным теперь, или к дубу, посаженному будто бы Великим Петром, то углубляли в чащу леса и вновь выводили по «аллее вздохов» к залитым солнцем флигелям дворца.

Усадьба стояла в лесу; он обрамлял границы сада и окружал пруд перед домом, сливался тут с Марьиной рощей и продолжался до Москвы. По ночам графские гусары и егеря ездили дозором и охраняли неуютную дорогу от непрошеных гостей. Леса закрывали подъезжающим вид на дворец и мешали с останкинских балконов любоваться Москвой.

...Отделка Останкинского дворца заканчивалась спешно, к особому торжественному случаю – приему царя».

* * *

«Останкино – музей деревянной резьбы. Все двери, карнизы, наличники и амбразуры окон покрыты узорчатой резьбой. Может быть, она потеряла часть прелести вследствие новейшей раскраски, но тонкий затейливый узор сохранился прекрасно и поражает беспрестанной новизной. Все, что попадало под взоры автора, применялось им к орнаменту. То мысль художнику внушали связанные разнообразные пучки цветов, с далеко уходящими стеблями и вьющимися побегами; то он обращался к музыкальному миру и художественно резал скрипки, флейты и бубны, переплетенные лентами без конца; то вспоминал сельское хозяйство и заполнял целые простенки художественно сгруппированными граблями, снопами и косами; то опять давал волю фантазии и... наконец прибегал к классическим образцам и переносил в резьбу роспись помпейских стен и египетских ваз. Дивишься богатству замысла и тонкости резца на деревянной обшивке, но тотчас узнаешь их вновь в расставленных предметах.

Нигде – ни у нас, ни за границей – не встречается подобного ни по характеру, ни по количеству убранства дома – такого собрания единотипных деревянных вещей. Не верится, что чудно золоченные гирлянды, тонкие цветы и мельчайший орнамент – не бронза, а дерево, и поистине стоило накрывать такие столы досками драгоценного мрамора и малахита. Нет той орнаментальной трудности, перед которой остановился бы останкинский резчик. Простые, легкие линии, как в курильнице на четырех колонковидных ножках, замечательны по тонкости пригонки частей, и не чувствуется в них того материала, который более всех боится времени и легче всего случайностями наслоений подводит мастера. Барельефы, крупные фигуры сфинксов, мелкий узор на гладких частях, венки и гирлянды, резанные кругом, свисающие материи – все удавалось останкинским мастерам.

Отличная позолота сохранилась до наших дней, здесь – блестящая, червонная, там – матовая – красная, зеленая; целая семья Жарковых специализировалась на позолоте и, надо думать, участвовала в этой работе. Это – царство обмана, где невольно трогаешь вещи, чтобы проверить материал. Недаром в дневнике польского короля Станислава Понятовского, проводившего праздник в Останкине, говорится: «Бельэтаж весь деревянный, но с таким искусством отделанный и украшенный, что никогда нельзя было бы и подумать, что он сделан из дерева. Из тех нескольких сот мастеровых художников, которые там работали, можно было насчитать не более четырех-пяти иностранцев, а остальные были не только чисто русские, но почти все люди самого графа Шереметева; если бы факт этот не был констатирован, трудно было бы этому поверить, до такой степени исполнение всей работы отличалось изяществом...»

Действительно, граф Николай Петрович писал: «Для разной работы посторонних работников не нанимать, а исправлять оную своими мастерами со всяким успехом». Пожелание его сбылось: успех работа имела полный.

К росписи потолков и стен были причастны и посторонние живописцы. Так, граф требует прислать точные меры двух потолков, «ибо оные блафоны намерен я велеть писать в Петербурге», но это было вызвано, вероятно, той спешкой, которая окружала отделку дворца».

* * *

«Еще во время заграничного путешествия в 1769–1773 годах, когда граф с князем Куракиным сначала изучал науки в Лейденском университете, а затем учился жизни при пышных иностранных дворах, он посылал в Россию ряд покупок; еще долго потом они приходили целыми транспортами, и связь с заграницей никогда у него не прерывалась. Изящным, грациозным юношей его изобразил в 1771 году художник Рослен, и портрет этот случайно был найден через сто лет в одном из тайников Останкинского дворца... Еще в то время молодой путешественник питал интерес к художествам, музыке, театру и знакомился с ними в Париже; там он приобрел постоянного корреспондента по этим делам, с которым впоследствии вел усердную переписку, сохранившуюся в семейных бумагах. Постоянно, с открытием навигации, ожидались в Петербурге заграничные заказы. Чего тут только не было! Посылались ящики апельсинов и мраморные фигуры, ноты и вина, растения для посадки и шелковые ткани, фарфор и разные книги, словом, все, чего могла желать фантазия богатого баловня фортуны в XVIII веке.

Таким путем, должно быть, получены все бесчисленные мраморные бюсты и фигуры, которые украшают многие комнаты нижнего этажа, вестибюль, лестницу, галереи и расставлены в саду; копии с богов и сатиров, с античных скульптур и с модных французских, бронзовые Лукреции и Семирамиды, миниатюрные бюсты императоров на порфировых цоколях. Среди этих вещей ярко выделяется крупная беломраморная статуя богини Здравия в Концертном зале.

...Трудно придумать более совершенную красоту канделябров эпохи Людовика XVI, чем пара тех, что опираются на три козьих ножки. Описать их нельзя, и прелесть их не в деталях композиции, а в спокойных изящных линиях, в богатстве простоты. Великолепная чеканка и роскошная позолота соединяют талантливость замысла с превосходным исполнением.

Редкое изобилие маленьких ваз и других «ненужных» вещей разбросано по хоромам дворцовой громады...»

* * *

«Громкой славой пользовались картинные галереи Шереметева. Для одной из них устроен большой зал в Останкинском дворце...»

* * *

«Первое большое празднество в Останкине состоялось 30 апреля. То был торжественный прием новокоронованному императору Павлу.

Блеск торжеств, нарядность загородного дома восхитили монарха, и лестный говор о приеме долго носился по Москве. Он дошел до Станислава Понятовского, возбудил его любопытство и вызвал повторение праздника – уже в честь польского короля.

7 (18) мая. Король, приглашенный обер-гофмаршалом графом Шереметевым, прибыл к 7 часам вечера со всей своей семьей и свитой в Останкино.

После главного осмотра фасада, комнат и сада хозяин повел короля в театр. Часть, назначенная для зрителей, имела вид полукруга. Скамьи поднимались одна над другой, и все заканчивалось балконом, колонны которого карнизом упирались в потолок. При поднятии занавеса зрители увидели «Самнитские браки», которые шли на русском языке, музыка Гретри, с заимствованием нескольких мотивов из других композиторов. Участвующих было более трехсот человек, все – домашние люди самого графа Шереметева. Жесты, декламация были скопированы с французских актеров; костюмы, превосходно обдуманные, отличались большим богатством, особенно у актрис: они были залиты изумительными по пышности бриллиантовыми украшениями, принадлежащими графу Шереметеву, ценностью не менее ста тысяч рублей. В кордебалете, составленном также из людей графа Шереметева, выделялись две искусные танцовщицы. По окончании спектакля король со всем обществом вернулся в комнаты, где не успел пробыть и получаса, как их попросили сойти по той же самой покрытой красным сукном лестнице, которая их вела в театр. Вместо последнего глазам зрителей представилась теперь огромная бальная зала, образовавшаяся из амфитеатра и театра. Та часть залы, в которой шло представление, была обставлена с двух сторон ионической колоннадой; последняя на время спектакля была придвинута к стенам. В течение указанного получаса, когда гости были наверху, эту колоннаду с помощью рабочих передвинули с двух сторон и разместили вдоль залы так, что между колоннами и стеной оставался проход. Колонны, внутри пустые, снаружи были выкрашены белой краской. Граф Шереметев заявил королю, что он занят проектом более быстрого перемещения упомянутых колонн, именно, чтобы это перемещение происходило на глазах самих зрителей... К одиннадцати часам вечера, когда король успел насладиться в продолжение часа балом, все общество перешло на балкон. Отсюда открылся вид на прекрасно иллюминированный сад. На одной из колонн можно было увидеть вензель короля.

Затем последовал ужин, сервированный более чем на сто человек; столы были убраны серебряными блюдами и самыми дорогими тарелками из фарфора; вся середина стола была украшена и сверкала хрусталем...»

Данный текст является ознакомительным фрагментом.