Глава седьмая ПАДШИЕ ПЕРСОНЫ

Глава седьмая

ПАДШИЕ ПЕРСОНЫ

…Команда моя обстоит благополучно.

Рапорт В. Ф. Салтыкова

«Внутренний неприятель»

Свергнуть «незаконного» (а на самом деле вступившего на престол вполне легитимно на основании петровского указа 1722 года) императора было нетрудно — сложнее было искоренить память о нем. Власти и раньше уничтожали отдельные документы (например, в 1727 году манифест по делу царевича Алексея); теперь же правительство Елизаветы решило устранить всю информацию о предшественнике, «вычеркнуть» его царствование из истории. Сразу же после переворота стали изыматься из обращения монеты с изображением Иоанна Антоновича, публично сжигались печатные листы с присягой, а с 1743 года началось систематическое изъятие прочих официальных документов с упоминанием свергнутого императора и его матери-правительницы — манифестов, указов, церковных книг, паспортов, жалованных грамот и т. п.⁴⁷¹

Поскольку уничтожить годичную документацию всех государственных учреждений не представлялось возможным, целые комплексы дел передавались на особое хранение в Сенат и Тайную канцелярию; ссылки на них давались без упоминания имен. Наследник Елизаветы Петр III, вступив на престол, повелел после снятия необходимых копий уничтожить все дела «с известным титулом», и только очередной переворот не дал выполнить это распоряжение⁴⁷².

Первые учебники по всеобщей истории Вейсьера де ла Кроца и Гильмара Кураса, изданные как раз в годы правления Елизаветы («русские» события добавлялись к основному тексту переводчиками), упоминали только об угрожавшем «погибелью» России «незаконном правлении», которое было пресечено Елизаветой. Забвению подлежали также имена бывших министров — и не только в России. Когда в Германии стали появляться в продаже биографии Миниха, Остермана и Бирона, А. П. Бестужев-Рюмин в 1743 году предписал русским послам в европейских странах добиваться запрещения торговли подобными изданиями и «уведать» их авторов. Попавшие же в Россию экземпляры «пашквилей» должны были немедленно конфисковываться и сжигаться.

Масштабную кампанию по «умолчанию» дополняла серия пропагандистских акций. В церковных проповедях евангельские образы и риторические обороты убеждали паству в законности власти Елизаветы как преемницы дел отца и защитницы веры от иноземцев. К этому жанру примыкали другие публицистические произведения, призванные оправдать произведенный переворот: уже упомянутые «Краткая реляция» и «Историческое описание о восшествии на престол Елисаветы Петровны» или «Разговоры между двух российских солдат, случившихся на галерном флоте в кампании 1743 года».

В проповеди надень рождения Елизаветы 18 декабря 1741 года владыка Амвросий (тот самый, который еще недавно благословлял брак Анны Леопольдовны, а затем предлагал ей стать императрицей) оправдывал действия дочери Петра I борьбой с врагами России, которыми представали Миних, Остерман и другие «эмиссарии диавольские»: «…тысячи людей благочестивых, верных, добросовестных невинных, Бога и государство весьма любящих втайную похищали, в смрадных узилищах и темницах заключали, пытали, мучали, кровь невинную потоками проливали», назначали на руководящие должности иноземцев, а неправедно нажитые деньги «вон из России за море высылали и тамо иные в банки, иные на проценты многие миллионы полагали»⁴⁷³. Антона Ульриха и Анну Леопольдовну владыка теперь величал «сидящими в гнезде орла российского нощными совами и нетопырями, мыслящими злое государству».

Усердие сочинителей приводило к тому, что история свержения императора — «благополучнейшей виктории» над «внутренним неприятелем» — иногда представала в совершенно кощунственном виде. Так, согласно «Историческому описанию», сам Бог «влия благодать свою в немощного и неимущего дома и родителей и мало ведомого, в чине солдатском служащего Георгия Федорова сына Гринштейна» и его приятелей и вдохновил их на подвиг во имя «многострадальной» Елизаветы. Ночной захват власти выглядел священной миссией, которую взяла на себя гвардейская «блаженная и Богом избранная и союзом любви связуемая компания, светом разума просвещенная». Во главе с Елизаветой «по вооружении силой крестною и исшествии из казармы сия блаженная компания… утвердиша слово: намерения не отменить и действо исполнить». После чего заговорщики «поспешением силы крестныя без всякого сопротивления вшед в чертоги царские, принцессу Анну и чад и супруга повелением великия государыни Елисавет Петровны взяша, и отвезены бысть в дом ее величества и лишися власти и санов»⁴⁷⁴.

В торжественном «Похвальном слове» на день восшествия Елизаветы на престол М. В. Ломоносов в 1749 году вещал: «Чудное и прекрасное видение в уме моем изображается… что предходит с крестом девица, последуют вооруженные воины. Она отеческим духом и верою к Богу воспаляется, они ревностию к ней пылают…»⁴⁷⁵ «Дворская буря» явно повлияла на творчество ведущего драматурга эпохи Александра Сумарокова, по совместительству генерал-адъютанта фаворита Елизаветы Алексея Разумовского и начальника канцелярии Лейб-компании. Его «Гамлет», в отличие от подлинника, изображал близкий к российскому вариант событий — подготовленное друзьями принца «силою присяг» народное восстание, в ходе которого герой захватывает дворец, убивает Клавдия и арестовывает главного злодея Полония⁴⁷⁶.

Осуждение и шельмование деятелей свергнутого правительства сопровождались традиционной раздачей милостей. Была объявлена очередная амнистия (но уже без снисхождения к осужденным «по первым двум пунктам»), «сложены» по десять копеек штрафов с подушной подати за 1742 и 1743 годы и «казенные доимки» за 1719–1730 годы; ликвидирована сама Доимочная комиссия⁴⁷⁷. Тайная канцелярия получила распоряжение «наказаний не чинить» обвинявшимся в оскорблении брауншвейгской фамилии и ложно объявившим «слово и дело» духовным лицам, коих надлежало отныне передавать в Синод. На несколько дней, судя по протоколам, деятельность сыскного ведомства замерла, прекратились допросы и пытки; но уже в декабре канцелярия продолжила обычную работу в прежнем составе и с прежним жалованьем.

Из своих защитников-гренадеров Елизавета 31 декабря 1741 года создала Лейб-компанию — привилегированное воинское соединение телохранителей. Сама она стала ее капитаном; принц Гессен-Гомбургский — капитан-поручиком, Грюнштейн — прапорщиком; прочие офицерские должности в этой «гвардии в гвардии» получили самые близкие к императрице люди: А. Г. Разумовский, М. И. Воронцов, братья П. И. и А. И. Шуваловы. Сержантами, капралами и вице-капралами были назначены наиболее активные заговорщики. Все лейб-компанцы «никакой породы» получили дворянство, гербы с девизом «За веру и ревность» и по 29 крепостных душ. Лейбкомпанцы постоянно сопровождали императрицу в поездках, несли дежурство во дворце — и были убеждены в своем особом положении, перед злоупотреблением которым былые гвардейские «продерзости» выглядят детскими шалостями.

Гренадеры буянили, резались в карты, пьянствовали и валялись без чувств, находясь на карауле в покоях императрицы, приглашали туда с улицы для угощения «неведомо каких мужиков»; гуляли в исподнем по улицам, устраивая при этом грабежи и дебоши; могли потребовать, чтобы их принял фельдмаршал, или заявиться в любое учреждение с указанием, как надо решать то или иное дело; их жены считали себя вправе брать «безденежно» товары в столичных лавках⁴⁷⁸.

Много лет спустя Державин писал про правление «царь-девицы»:

Слава доброго правленья

Разливалась всюду в свет.

Все кричали с восхищенья,

Что ее мудрее нет.

Брауншвейгскому же семейству была уготована роль злодеев. Сторонники Елизаветы в процитированных выше сочинениях выглядели боговдохновенными спасителями отечества, а сама она — исполненной христианского смирения, не помышлявшей о престоле и даже целовавшей руку заведомому злодею Бирону — «свинии в вертограде». Анна Леопольдовна, напротив, была представлена недостойной власти — разве могла дочь мекленбургского герцога тягаться с прямой наследницей Петра Великого, у которой «тысяща таковых служащих князей в рабстве престола российского обретается»? Анна же не только угнетала «страждущую Елисавет», но и стремилась присвоить себе царский венец!

Торжествующая добродетель обязана если не быть, то выглядеть милосердной. Арестованную семью несколько дней держали во дворце Елизаветы, а потом посадили в закрытые возки и повезли в Ригу, ведь манифестом было публично обещано отправить ее в немецкое «отечество». В один день 29 ноября 1741 года начальнику конвоя генерал-лейтенанту В. Ф. Салтыкову были вручены одна за другой три инструкции. Первая требовала как можно быстрее доставить свергнутого императора и его семью (через Нарву, Дерпт, Ригу) в курляндскую Митаву, оказывая «их светлостям должное почтение, респект и учтивость» и обеспечивая в пути «всякое довольство». Вместе с принцессой предстояло ехать сестрам-фрейлинам Юлии и Якобине Менгден, трем камер-юнгферам, карлице Катерина, «сидельнице» Катерине, кормилицам, прачкам и прочему обслуживающему персоналу. Вторая инструкция приказывала ехать «с величайшею поспешностию», объезжать крупные города или проезжать через них ночью, не останавливаясь; не допускать каких-либо разговоров Анны Леопольдовны и Антона Ульриха с окружающими и, формально не запрещая переписки, все письма «отбирая, присылать в Кабинет, однако так осторожно поступать, чтоб они признать не могли». Последняя, «секретнейшая», инструкция предписывала «ради некоторых обстоятельств» везти арестантов, наоборот, как можно медленнее; в Нарве пробыть не меньше восьми — десяти дней, а в Риге держать их под строжайшим караулом до получения дальнейших указаний о выезде в Митаву, которого так и не последовало⁴⁷⁹.

Перед отъездом императрица велела спросить Анну, нет ли у нее каких-либо просьб. Опальная принцесса попросила только одного: не разлучать ее с фрейлиной Юлианой Менгден. Елизавета не возражала.