О хорошем языке научной работы

О хорошем языке научной работы

1. Требования к языку научной работы резко отличаются от требований к языку художественной литературы.

2. Метафоры и разные образы в языке научной работы допустимы только в случаях необходимости поставить логический акцент на какой-нибудь мысли. В научной работе образность – только педагогический прием привлечения внимания читателя к основной мысли работы.

3. Хороший язык научной работы не замечается читателем. Читатель должен замечать только мысль, но не язык, каким мысль выражена.

4. Главное достоинство научного языка – ясность.

5. Другое достоинство научного языка – легкость, краткость, свобода переходов от предложения к предложению, простота.

6. Придаточных предложений должно быть мало. Фразы должны быть короткие, переход от одной фразы к другой – логическим и естественным, «незамечаемым».

7. Каждую написанную фразу следует проверять на слух; надо прочитывать написанное вслух для себя.

8. Следует поменьше употреблять местоимения, заставляющие думать – к чему они относятся, что они «заменили».

9. Не следует бояться повторений, механически от них избавляться. То или иное понятие должно называться одним словом (слово в научном языке всегда термин). Избегайте только тех повторений, которые приходят от бедности языка.

10. Избегайте слов-паразитов, слов мусорных, ничего не добавляющих к мысли. Однако важная мысль должна быть выражена не «походя», а с некоторой остановкой на ней. Важная мысль достойна того, чтобы на ней автор и читатель взаимно помедлили. Она должна варьироваться под пером автора.

11. Обращайте внимание на «качество» слов. Сказать «напротив» лучше, чем «наоборот», «различие» лучше, чем «разница». Не употребляйте слова «впечатляющий». Вообще будьте осторожны со словами, которые сами лезут под перо, – словами-«новоделами».

* * *

Изучение иностранных языков обостряет чувство языка – и своего в первую очередь. Это воспитательное средство. Особенно важно изучение грамматики и идиом иностранного языка. Русская литература сама воспиталась на изучении церковнославянского и латинского, а в давние времена – греческого.

Главный недостаток современной литературы – ущербное чувство языка.

Мне написал письмо некто, не оставивший на письме своей подписи и адреса. Боюсь, что мнение его имеет распространение, и поэтому, хотя я и не отвечаю на письма без подписей, на это я отвечу печатно.

Смысл письма сводится к следующему: надо, мол, упразднить все нации, все национальные различия в культуре, писать и говорить только по-русски, а тогда, мол, и русский язык перестанет быть русским, а станет «советским». Все проблемы разрешатся, и единая культура на чудном русском языке будет развиваться ускоренным порядком. А в конце письма утверждение: «Все равно к этому дело идет!»

Нет, к этому дело не должно идти. Этому следует оказывать противодействие. Ни один язык не должен забываться. Многообразие языков в Советском Союзе – это огромное богатство, – богатство, которое необходимо для развития литератур, культур, науки – чего хотите, что только соприкасается со словом.

Своеобразие и разнообразие языков – это огромное богатство. Любовь к своему национальному языку – необходимый двигатель словесного творчества. Безнациональный язык (в который неизбежно превратится и русский язык, если у него не будет дружеского соседства с другими языками) – все равно что цветные фломастеры для живописи. Говорить на нем придется с пересохшим горлом; язык во рту будет шуршать и ерзать, утратит гибкость.

Спросите: «почему?». Да потому, что для языка нужна его история, нужно хоть чуточку понимать историю слов и выражений, знать идиоматические выражения, знать поговорки и пословицы. Должен быть фон фольклора и диалектов, фон литературы и поэзии. Язык, отторгнутый от истории народа, станет песком во рту, негодным даже для создания новой научной и технической терминологии, ибо и для последней необходима образность, традиция…

Язык не может не быть национальным. Конечно, должен быть один язык межнационального общения. В Средние века таким был латинский, для восточных и южных славян – церковнославянский, арабский и персидский для народов Ближнего и Среднего Востока.

Но дело не только в общении, нужен единый язык для научной терминологии, технической, специальной. Русский язык для этого хорошо приспособлен. Но изучение его не должно вести к ущербу в знаниях своего языка для различных нерусских наций и народностей.

Двуязычие никогда не мешало своему языку. Пушкин был двуязычным. В лицее у него было прозвище Пушкин-француз. Думаю, что превосходное чувство русского языка, точность и правильность языка Пушкина неразрывно связаны с его двуязычием. Он видел словесный мир «в цвете».

Факт, однако, в том, что отдельные национальные языки страдают в нашем школьном образовании. Надо, мне кажется, больше втягивать семью в изучение своего языка. Беседы педагогов с родителями, обучение родителей языковой грамотности чрезвычайно важно. Преподаватели же русского языка должны знать и тот язык, на котором говорят учащиеся: сравнивать, пропагандировать знание своего языка, стимулировать любовь к изучению всех языков, а своего в особенности.

Выразительность русскому языку придают обилие суффиксов и префиксов, предлогов, окончаний и пр. и легкость, с которой с их помощью образуются слова, например: догнать, выгнать, согнать, пригнать, угнать, нагнать, отогнать, изгнать, погнать, разогнать, подогнать и просто гнать.

Но это же явление имеет и обратную сторону. Кажется, что предлоги смягчают предложение или вопрос: «не подскажете ли вы мне, как пройти…», «попредседательствуйте за меня…», «пожалуйста, поприсутствуйте на этом заседании…», «я приболел».

Пушкин в одном из писем Вяземскому писал: «Ты достаточно умен, чтобы писать просто» (цитирую по памяти).

Старайтесь не говорить вычурно. Не говорите «объя?снить», «волнительно». Не надо употреблять милиционерских терминов или выражений, пришедших из детективных романов: «получать прописку» – в смысле «поселить» какое-либо растение, рыбу, животное в новом месте («сиг получил прописку в озере N»), «выходить на кого-либо» в значении «связаться с кем-либо» или «получить доступ к кому-либо». И не употребляйте штампованных выражений (если то или иное слово часто употребляется в газетах – бойтесь его): «высвечивать», «высвечиваться», «эмоциональный настрой», «контакты» вместо «связи» и некоторые др.

И еще надо думать о конкретном значении тех выражений, которые употребляешь. Вот выписки из газет: «…находят простор злые языки», «однако есть отдельные злостные шептуны и прочие антиподы, проявляющие свое истинное лицо именно в такие переломные моменты».

Парадоксы нашей издательской практики. Авторы обычно ругают своих редакторов (за редкими исключениями), редакторы в равной мере бранят авторов (тоже за редкими исключениями). Недоумевают: чему может «научить» опытного автора редактор, не издавший ни одного произведения и часто не написавший ни одной строки?

А у меня обычно отношения с редакторами издательства «Наука» хорошие. Во-первых, я стремлюсь получить себе редактора, с которым я уже работал, которого я знаю. Во-вторых, я сам говорю своему редактору, что следует проверить в моей рукописи. Вообще говоря, я не всегда внимателен… Но предупреждаю: у меня есть свои принципы в стилистическом оформлении мыслей, есть своя расстановка слов, не люблю длинных фраз и, когда речь идет об одном и том же, стремлюсь употреблять одно и то же слово. «Разнообразить» мои мысли каждый раз новыми словами не надо. Мы разделяем наши функции, уславливаемся о принципах, и все идет хорошо. Но бывает, что в издательстве, где меня не знают и где за мой текст берется молодой редактор, которому хочется «показать свою работу», как можно больше направить, у нас возникает взаимное раздражение, и тогда я хочу (внутренне) обратиться к своему редактору со словами, с которыми как-то обратился мой учитель акад. В. М. Жирмунский: «Я пишу уже полвека, а у вас какой опыт авторской работы?»

Я как-то спросил акад. А. С. Орлова, как бы он определил сущность некоторых знаменитостей. Он был очень меток и зол на язык. Вот что мне запомнилось:

Блок – тоскун.

Маяковский – оратор.

Пастернак – гурман.

Екатерина II – мадам Помпадур, добившаяся трона.

Пушкин – солнышко.

Никитин – песнь ямщика.

А других я не называю. Тут шли такие определения: «ярмарочный зазывала», «запевала», «прихлебала». Иных прозвищ, данных им моментально, я и не называю: сразу можно узнать – кому они даны.

Длинные слова в древнерусской литературе XV–XVI веков иногда необыкновенно выразительны именно трудностью своего прочтения и произношения: «мертвотрупогладательные псы» (псы, которые искали мертвечину), «богонадежное слово», «мудродруголюбные советы», «драгоценномудроплетенны», «светосиятельный», «грехоозябший», «люботоржественный», «всездравственный» и «всеизряднейший»; выражения: «многотщательный попечитель», «ненасыщаемая очима сладость», «всерадостное веселие», «предивный сиротского стадовождения сирокормитель»…

У Гоголя поразительно созданные сложные слова можно сравнить со сложными словами периода «плетения словес»: «умно-худощавое слово» («Мертвые души»), «обоюдно-слиянный поцелуй» («Тарас Бульба»), «глухо-ответная земля» («Тарас Бульба»), «длинношейный гусь» («Сорочинская ярмарка»), «короткошейная бутылка» («Коляска»), «древнеразломанные горы» («Страшная месть»), «зеленолиственные чащи» («Мертвые души»), «трепетнолистные купола» («Мертвые души»), «дюженогие запорожцы» («Тарас Бульба»). Многие из этих сложных слов отмечены в замечательной книге о Гоголе Андрея Белого.

«Да» и «нет» в нашем языке… Но как много синонимов мы можем подобрать к «да» («конечно», «безусловно» и т. д. и т. п.) и как мало к «нет». Соглашаемся всевозможными способами, а отвергаем немногими.

Различные записанные мной «удачные» ошибки: «Безобразие, которому цены нет». «Облицован доверием». «Задорный (вм. «здоровый») интерес». «Желаю вам плодородной работы» (из приветствия участникам съезда). «Прокрустова рожа».

Другая оговорка в речи официального лица: вместо «мы можем приступить к прениям» – «мы можем приступить к премиям».

Про одну даму сказали: «Она совершенно разочаровательна!»

Удачные выражения: «Его нос – подарок для карикатуристов». «Мечта отрубленной головы» (польская поговорка о совершенно несбыточной мечте), «Сам на себя облизывается» (о Лебедеве в «Идиоте» Достоевского). «Красота входит не спрашивая».

Еще одна смешная оговорка: «…переполнила каплю воды». Непонимание значения слова: «огрехи» вместо «грехи», «погрешности».

Интересные выражения: «музееспособные картины», «дары и удары судьбы», «неблагополучие благополучия» (с религиозной точки зрения), «мучительная обстоятельность слога», «молитвенно верить».

Вл. Набоков о действии хорошего стиля: «не столько грамматически, сколько ароматически».

Не люблю глупо претенциозного языка многих искусствоведов, изощряющихся в разных «красивостях». Вспоминается – «О друг мой, Аркадий Николаич! – воскликнул Базаров, – об одном прошу тебя: не говори красиво». И тем не менее у очень талантливых искусствоведов есть и в этом искусственном языке свои удачи. В каких-то работах Е. Ф. Ковтуна я читал о ксилографии Фаворского: «черное у него помнит, что было куском», «не плоскостное изображение, а уплощение», «штихель вспахивает», «мыслить в материале». Вспомнил: это у меня запись из превосходной статьи Е. Ф. Ковтуна «Плоскость и пространство» (журнал «Творчество», 1964).

Терминология охотничья, военная, морская – удивительно меткая. См. «Записки мелкотравчатого» Дрианского и рукопись охотничьего словаря, которую передали наследники в Институт русского языка АН СССР.

В кавалерии не оркестр, а «хор трубачей».

Острые шпоры назывались «строгие шпоры».

Слово в его одиночестве сильнее слова, перегруженного дополнительными определениями. «Я вас люблю» – сильнее, чем если сказать – «я вас очень люблю». Можно сказать при встрече «привет!». И это будет серьезно. Но произнести «горячий привет» – почти насмешка.

Л. Я. Гинзбург приводит такой пример из стихов Н. А. Заболоцкого:

На службу вышли Ивановы

В своих штанах и башмаках.

Эти стихи вызывающи по своей энергии. Но, замечает Л. Я. Гинзбург, «если бы, скажем, в серых штанах, уже ничего не было бы удивительного; энергия слова здесь именно в отсутствии эпитета» (Воспоминания о Н. Заболоцком. М., 1984, с. 149).

По образцу слов «аспиранты», «докторанты», «лаборанты», «адъютанты» можно создать слово «чертанты» (служители и ученики черта). Наверное, у чертантов есть и аксельбанты.

Характерные ошибки в современном русском языке: зажарил яичницу, пожарил картошку.

Ребенок о царапающемся котенке: «Я его люблю в другой комнате».

Подходит мальчик к «чужой тете», несущей яблоки: «Я люблю яблочки». Тетя отвечает: «Придешь домой – мама тебе даст». Мальчик: «Нет, я сейчас люблю яблочко».

Я сижу в саду без рубашки. Подходит Бобик: «Ты почему голый?» Объясняю: жарко. Он тянет свою рубашечку и говорит: «А я под рубашкой голенький».

В языке петербургской интеллигенции было очень много иностранных слов прежде всего потому, что были некоторые явления быта и просто блюда, заимствованные у немцев и англичан, но прежде всего у немцев: «фрыштыкать» (завтракать), «арме ритер» (сладкая яичница с вымоченной в молоке булкой), «шарлотка» (обычно с яблоками), «форшмак» (особая запеканка из картофеля с селедкой) и пр.

Довольно много было полужаргонных словечек полусветской молодежи: «жолимордочка» (хорошенькая девица), «бакфиш» (девочка, становящаяся барышней), «шармёр» (светский очарователь). Эти и другие слова воспринимались и произносились как русские. Однако было принято пересыпать русскую речь французскими выражениями. Это не совсем то, что подразумевалось под смесью французского с нижегородским. Смесь та была стародворянской, принятой среди людей, хорошо говорящих по-французски, но к русскому языку привыкших от нянюшек и дворовых мальчишек, с которыми эти баре играли в детстве. «Смесь» петербургская была другой, в других пропорциях и по другим причинам (вернее, с другим назначением). Было много понятий, которые плохо передавались по-русски (даже на хорошем, интеллигентском русском языке), и эти понятия привычнее было определять французскими словами, произнесенными именно как французские слова: «faire des conqu?tes» (одерживать любовные победы), «fausse pruderie» (ложная стыдливость), «prude» (недотрога, «чистоплюйка»), «une soir?e dansante» (в вульгарном варианте по-русски – «танцулька», или «une sauterie»), «talents de soci?t?» (талант веселить, развлекать общество), «beaux esprits» (острословие), «? la longue» (со временем), «distingu?s» (изысканные), «le mot pour rire» (смешные замечания на заседаниях, делать которые вменялось в обязанность председательствующему), «grand seigneur» (большой барин). Или немецкие: «Abendbrod» (ужин).

Для петербургского языка. Обгонять на своих санях другие на Невском называлось «обжигать».

В дореволюционное время слово «фронт» означало только строй солдат. Сообщения же с фронта военных действий назывались «сообщениями с театра военных действий».

Не было слова «продукты» в современном смысле этого слова, а говорили «провизия». На рынке (на юге – на базаре) покупали провизию. Для армии закупали провиант.

Говорили – «скурильность»: грубое шутовство, пошлость, жалкое паясничанье.

«Укромное местечко», снабженное водопроводом, – английское изобретение, ставшее прививаться в Петербурге в начале 50-х годов XIX века. Отсюда его эвфемистические названия из английского языка – «ватерклозет», «клозет», «ватер» и даже «Биконсфильд» или «англичанин». Последние два быстро исчезли, а первые три слова были основными для обозначения «кабинета уединения» в дни моей молодости. Теперь говорят иначе: «туалет» или «уборная».

Поразительна способность старой аристократии во всех случаях выразиться «прилично», никто, даже покойного, не обижал своей прямотой. Графиня Шуазель-Гуфье в своих «Воспоминаниях об императоре Александре I и императоре Наполеоне I» в одном месте пишет: «В Петергофе я осмотрела любимый дом Петра Великого, его спальню, шлафрок, ночной колпак и башмаки Екатерины, доказавшие мне по своему размеру, что она хорошо и прочно стояла на своем месте» (несомненно, в двух значениях).

Напрасно существует мнение, что сокращения по буквам или по слогам появились только после революции. Сокращения существовали в вензелях в XIX и начале XX века. Больше того, существовали и шутливые их истолкования.

ППКК – «Петровский Полтавский Кадетский Корпус». Полтавские кадеты читали его слева направо и справа налево: «Петр Позволил Кадетам Курить», и в обратном направлении – «Кадеты Курили Петра Похвалили».

Наталья Евгеньевна Маясова (искусствовед) сказала про Георгия Карловича Вагнера на обсуждении его работ 14 июня 1983 года, выставлявшихся на премию: «Он сумел улыбнуться всем», то есть всем сделал, написал что-то нужное, что-то для их работы необходимое – искусствоведам, источниковедам, литературоведам, археологам и пр. Прекрасно сказано, особенно уместно в отношении именно Г. К. Вагнера – милого, доброжелательного, доброго, справедливого (мост между личностью исследователя и его трудами – улыбка).

Те, кто выступает против сложной научной терминологии в литературоведении, сами часто пишут так: «Конкретное претворение намеченных мероприятий в практическую деятельность позволит сосредоточить работу правления Союза писателей на ключевых направлениях литературной работы…» и т. д., и т. д. Нет уж!

В разбойничьей шайке Робин Гуда самый сильный и высокий имел прозвище Маленький Джон (кажется, так), и это прозвище «по противоположности» считается типичным для английского юмора. Но вот на Волге наш громадный теплоход «Владимир Ильич» сел на мель, и вытягивать нас был прислан сильнейший буксир – «Череповецкая пионерия». Я думаю, это название дано не без юмора. Впрочем, юмористические названия у нас редкость. Мы очень «серьезные» люди. Естественное юмористическое название, которое я еще знаю, – это столовая на Кронверкском проспекте в Ленинграде: «Демьянова уха». Если вспомнить, что Демьян угощал так, что его гость бежал от него без памяти, «схватив кушак и шапку», то юмор этого названия покажется даже смелым для коммерческого предприятия.

Юмор очень национален. Стоит только вспомнить различные анекдоты, сочиняемые обычно про себя же в народной среде. Чем грубее юмор, тем он меньше считается с национальными границами. Как кажется, самый тонкий, но и самый «трудный» юмор – английский. Выразитель этого юмора – английский журнал «Punch». Он стал своего рода «представителем» английской нации. Но понятен почти что только самим англичанам.

О карьеристе в Болгарии говорят: «службагон».

Вот о чем не пишут историки и что производило в свое время очень большое впечатление: это «атмосфера обращений» друг к другу.

1. Когда в 1918 году всюду стали говорить друг другу вместо «господин», «госпожа» (на юге – «мадам») – «товарищ». Это производило такое впечатление:

А. Амикошонство. Человек, обращавшийся к незнакомому «товарищ», казался набивающимся в друзья, в собутыльники. Часто отвечали: «Гусь свинье не товарищ!» И это было не классовое, а исходило как бы из самосохранения. Профессор, говоривший студентам «товарищи», казался ищущим популярности и даже карьеристом, ибо ректора университета избирали студенты. Таким избранным ректором и в самом деле был будущий академик Н. С. Державин. Поэтому серьезные ученые (Жирмунский даже демонстративно) продолжали обращаться к студентам «коллеги» (Жирмунский плохо произносил «л»).

Б. Поражало в этом обращении и то, что женщины и мужчины не различались. К женщинам тоже обращались «товарищ» (теперь этого нет, и все женщины стали «девушками», вернее, остались без способа обращения).

2. Постепенно к концу 20-х годов к обращению «товарищ» привыкли. И это стало даже приятно – все люди были если не товарищами в подлинном смысле этого слова, то, во всяком случае, равными. Со словом «товарищ» можно было обратиться и к школьнику, и к старухе. Но вот начались сталинские чистки (кстати, чистки «классово чуждых» были и раньше, и массовые расстрелы заложников, «подозреваемых» и пр. – тоже, но в «сталинских» была видимость преодоления каких-то государственных препятствий: брали любых, любых категорий – и «хорошо одетых», и бедно одетых, и вот в какую-то неделю не помню какого года жители стали внезапно замечать, что милиционеры, кондукторы, почтовые служащие прекратили говорить слово «товарищ» и стали обращаться «гражданин» и «гражданка». А эти слова носили отпечаток отчужденности, крайней официальности (сейчас это исчезло и появилось даже слово «гражданочка»). И это обращение, по существу новое (хотя редко бывало и раньше, когда злились друг на друга или задерживали нарушителя законов), стало заполнять улицы, официальную жизнь, создало атмосферу. Каждый человек оказался подозрительным, под подозрением; над всеми нависла угроза возможного ареста; в словах «гражданин» и «гражданка» мерещилась тюрьма.

Приказ прекратить употребление слова «товарищ» был, видимо, секретным, но его все сразу ощутили. Одновременно исчезли списки квартирантов, до того висевшие в подворотнях и очень облегчавшие поиски живущих в доме. Одновременно стали запирать лестницы, чтобы бездомным и скрывающимся негде было ночевать. Одновременно в издательствах стали бояться печатать имена авторов глав и статей (их выносили в отдельные листки, которые, в случае ареста кого-либо из авторов, легко могли быть вырваны, перепечатаны и вклеены на место прежних). Одновременно прекратили печатать библиографии и началось гонение на сноски с упоминанием живых авторов. Одновременно… Да много еще было этих «одновременно», когда люди перестали себя чувствовать людьми, а самые умные стали переезжать из одного города в другой, менять адреса и таким образом действительно избегали неизбежного как будто бы ареста (А. Обновленский, предупрежденный на улице в Ленинграде, с ходу переехал в Житомир, через полгода в Казань и т. д. – и остался жив, на свободе, хотя и был ордер на его арест).

Боже! Что это была за атмосфера. Чуть-чуть она передана в повести Л. К. Чуковской «Опустелый дом» (другое название этой хорошей повести «Софья Петровна»).

Раньше говорили не «симпозиум» (на латинский лад), а «симпозион» (греческое слово) и подразумевали вечернюю пирушку. В университете говорили не «семинар», а «семинарий».

Почему в народе и до сих пор претензия на ум выражается в манере говорить загадками, обиняком? Ср. прямую речь героев «Дома» Федора Абрамова. Но загадками говорит и «мудрая дева» Феврония в «Повести о Петре и Февронии Муромских». В чересчур «ученой» речи некоторых гуманитариев, пересыпающих свой язык «умными словами», есть поэтому что-то лакейское (ср.: Петрушка у Гоголя или Смердяков у Достоевского).

О нашем языке. Мы почти забыли о склонении числительных. Поразительно, что даже в Академии наук в отчетных докладах, где постоянно фигурируют цифры, эти цифры не склоняются. «Более триста», а не «более трехсот»; «до пятьдесят», а не «до пятидесяти». А когда дело доходит до сложных числительных и докладчик в самом деле попытается склонять их, – затыкай уши.

Отказ от склонения названий населенных пунктов особенно интенсивно пошел во время Великой Отечественной войны. В сводках с фронта: «Наши войска освободили город Рига», а не «город Ригу». Признаться, эта тенденция ведет к обеднению языка. Я предпочитаю вместо «живу в городе Ленинград» слышать – «живу в городе Ленинграде».

А женский род должностей или жен должностных лиц? Когда говорят «генеральша», ясно, что это о жене генерала. А «докторша»? – Что это такое: жена доктора или сама доктор? Можно ли сказать «докторша наук» или «кандидатша»? Я думаю, что правильно за последние годы почти исчезло «докторша». Иногда шутливо говорят «докторесса», но не шутливо повторят «поэтесса», а я думаю, что о женщине-поэте, если она настоящий поэт, следует говорить «поэт», а не «поэтесса». А. Ахматова это слово ненавидела.

Но вот еще один вопрос. Чехи говорят «чиновничка» вместо «женщина-чиновник». По-русски сказать так нельзя. Мы говорим «секретарша», а не «секретарка». Почему же в Москве появилось словцо «швейцарка»? Уж лучше бы «швейцарша», если не «швейцар».

По-видимому, только старые женские профессии сохраняют и будут еще долго сохранять женский род – «парикмахерша», «маникюрша», «кухарка», но в целом постепенный отказ от женского рода в названиях профессий – процесс естественный и не режущий уха.

Сочиненная мною «под древнерусскую» поговорка: «Не только „днесь“, но и тамо взвесь».

Справка: слово «нигилизм» было богословским термином и означало атеизм. В политическом и общественном смысле оно впервые было употреблено Н. И. Надеждиным (1804–1856) в статье «Сонмище нигилистов» в «Вестнике Европы» за 1829 год.

Древняя русская письменность (именно письменность, а не только литература) – неисчерпаемый кладезь богатств русского языка. В одном только совсем небольшом «Поучении» Владимира Мономаха сколько чудесных выражений: «мыслити безлепицу» (думать о чепухе), «управити сердце свое» (совладать со своими чувствами), «больного присетити», «привечать» человека («и человека не минете не привечавше»), «ни свереповати словом, ни хулити беседою», «старыя чти яко отца, а молодыя яко братью» и т. д.

Но дело не только в языке, но и в умении рассказа. Шедевры выразительной краткости: летописный рассказ о смерти Олега, о четырех местях Ольги, о походах Святослава, о его смерти и многое другое. Один из лучших рассказов – это «Повесть о разорении Рязани Батыем» или «Повесть о Петре и Февронии Муромских». И еще я люблю «Повесть о Тверском Отроче монастыре». Что касается до протопопа Аввакума, то это вообще первый гений в русской литературе. Не оттого первый, что до того просто не было, а потому, что литература как фольклор была не личностной.

В поликлинике для слепых не говорят «слепой», а говорят «незрячий». В нашей обыденной терминологии много таких же слов и выражений, считающихся более «приличными» или, вернее, «менее ранящими» сознание.

Когда мне был 21 год, я написал маленькое эссе (на одной-двух страничках). Называлось оно «Феноменология вопроса». Я описал «жизнь вопроса» как слова. Подборка у меня не сохранилась, но было в ней десятка три выражений: что делается с «вопросом» в течение его «жизни». Примерно так: «Вопрос зарождается, поднимается, выдвигается, касается, разрабатывается, излагается, ставится на обсуждение, будируется, ставится ребром, становится наболевшим, исчерпывается, снимается». Я подбирал эти «идиомы» с неделю, а чем больше их я находил, тем смешнее и «сатиричнее» становилась вся жизнь «вопроса».

Е. В. Тарле в своем «Наполеоне» очень хорошо пользуется скобками для своих иронических замечаний.

Многие поговорки известны у нас в укороченном виде. Сперва все знали их в полном и потому понимали с начальных слов, а потом поговорка казалась понятной и без продолжения: поговорка – и все тут. Так, например: «Лиха беда начало…» Почему беда? А вот что сказал Петр, по преданию, когда первым в 1702 году стал вбивать свайку в особенно бурной реке, переводя свои фрегаты из Белого моря в Онежское озеро: «Лиха беда первому оленю в гарь кинуться, остальные все там же будут». А вот другая поговорка: «Не выметай из избы сору»; полный ее вид: «Не выметай из избы сору к чужому забору».

Кстати, восстановление первоначальной полной формы поговорок могло бы быть темой особой научной работы (и очень важной).

Графика и орфография могут выражать экспрессию. Пример тому – «Письма русского путешественника» Карамзина, где большими буквами выражен целый ряд понятий (Республика, Народ и пр.).

Меня интересует психология сознательной порчи языка. Этому вопросу посвящена моя работа 1964 года: «Арготические слова профессиональной речи». Как мне кажется, мне удалось объяснить появление экспрессивных выражений в языке тех или иных профессий или учащихся. Жаль, что положения статьи не используются практически в воспитательной работе. На нее как-то не обратили внимания, а я сам придаю ей серьезное значение.

Завет Гоголя: «Со словом надо обращаться честно».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.