Глава 56 Заказ на убийство

Глава 56

Заказ на убийство

Заказные убийства имеют разную природу: одни криминальные, другие моральные, но суть у них одна – уничтожить. Отчего же тогда первые подсудны, а вторые с жаром приветствуются толпой?

«Убийственный» отчет Ходжсона был опубликован только в конце 1885 года.

Верный делу и госпоже Блаватской Джадж тут же прислал из Англии свое мнение о газетной шумихе:

«Итак, о вас составлен отчет. Вы труп. Вы уничтожены. Вы – не более чем „махатмическая выдумка“. Но они также отдают вам должное, ведь вы навсегда останетесь главной, самой интересной и выдающейся, самой замечательной и талантливой из всех самозванцев-организаторов великих движений, которые появляются в каждом столетии как благословение или проклятие. Даже Калиостро не удостоился такой чести! Что ж, честь вы вполне заслужили; если бы только не эта низкая ложь и грязь в ваш адрес».

В действительности общественная реакция на Отчет оказалась прямо противоположной тому, на что рассчитывали «заказчики». По словам Гартмана, «скандал известил о существовании ТО и теософского учения весь мир, тысячи людей читали и обсуждали книги г-жи Блаватской, с ее взглядами познакомились те, кто иначе никогда не узнал бы о них. В Соединенных Штатах Теософское движение обрело второе дыхание и уже через четыре месяца после того, как было обнародовано заключение Ходжсона, в Нью-Йорке вышел первый номер журнала „Путь“, основанного Джаджем, а на следующий год в Англии начал выходить журнал „Люцифер“, издаваемый самой госпожой Блаватской».

Но Елена очень переживала любой «плевок» в ее сторону, который шел от недоброжелателей и от прессы, подхватывающей все, что может служить сенсацией.

Под Новый год очередной «подарок» преподнес ей профессор Селен. Он привез экземпляр публикации Отчета Ходжсона – две сотни страниц сплошных «свидетельств» о мошенничествах госпожи Блаватской.

Елена хоть и ожидала подобного, ей стало неприятно, она разволновалась, вспыхнула и принялась придираться то к Луизе, то к какой-то глупой газетной статье, то к журналистике вообще. К тому времени графиня Вахтмейстер, с которой Елена очень подружилась, прожила с ней около месяца.

Елена, попытавшись проверить ее преданность делу, сказала ей:

– Вы не должны оставаться рядом с женщиной, чья жизнь разрушена… на меня повсюду будут указывать пальцем как на мошенницу. Уезжайте, пока мой позор не запятнал вас.

– Меня это не смущает, – ответила графиня.

Елена недоверчиво посмотрела на свою помощницу и, решив несколько смягчить свою суровость, сменила «гнев на милость»:

– Одно утешает: вся тяжесть обвинений легла на меня, поскольку Учителя объявлены вымыслом. Тем лучше. Их имена осквернялись слишком долго.

Часто она получала корреспонденцию, где высказывались всякого рода сомнения, в том числе в реальности существования Учителей. Елена терпела многие обвинения, но, когда ставилась под сомнение деятельность Учителей, она всегда реагировала и старалась объяснить доходчивым языком свою позицию, как, например, в письме к Скиннеру, полагавшему, что вся ее премудрость, прежде всего, исходит от нее самой, а не от Учителей.

«Вас мучает мысль, что я лгу насчет Учителей, но скажите, почему? Разве это ложь – сказать о живых людях, что они существуют? И зачем мне было их выдумывать и держаться за эту „выдумку“, если вот уже 12 лет, и три последних года в особенности, из меня делают мученицу за то, что я говорила правду? Глубокоуважаемый сэр, ни одна женщина, равно как и мужчина, будучи в здравом уме, не сойдут добровольно в тот ад, в котором оказалась и остаюсь я, вызвав на себя огонь спиритуалистов, христиан, материалистов, ученых и всех остальных, вкупе с двумя третями наших теософов, – но я связана своей клятвой и обетами. Я потеряла друзей, родину, деньги и здоровье для того лишь, чтобы стать удобрением на полях теософии будущего».

Тем временем Баваджи и Мохини, трудившиеся на благо Теософского общества в Лондоне, оказались среди тех, кто выступил против госпожи Блаватской, поэтому работа над «Тайной Доктриной» практически остановилась.

В этот тяжелый для Елены период к ней в очередной раз наведался вездесущий Всеволод Соловьев, на которого она повесила ярлык «Яго философии». Благоприятное впечатление, произведенное им в Париже, резко поменялось. Он стал вызывающе напорист, развязен и язвительно насмешлив. Теперь Соловьев не просто просил, а требовал научить его некоторым феноменам, но Елена категорически отказывалась, вновь и вновь повторяя, что это могут делать только «посвященные» или те, у кого есть дар. Соловьев заподозрил в «особенностях» и «избранности» так называемых «посвященных» подвох и решил, путем скандалов и публичных обвинений, вывести госпожу Блаватскую на чистую воду. Он подчеркнуто скептически подходил к ее феноменам и ко всему, чем она занималась и выливал ушаты грязи на ее деятельность, уподобляясь семейству Коломб. Все было бы терпимо, если бы господин Соловьев просто злобствовал, оставаясь при своем мнении, и не выносил его на публику. Но он оказался куда более опасным недоброжелателем и решил сделать себе имя, критикуя госпожу Блаватскую. Он принялся писать ядовитые статейки, полные мелочного, предвзятого самомнения. Из статеек так и выпирало его ущемленное тщеславие из-за неудавшихся магических опытов.

Однако, следует отдать должное, повествования господина Всеволода Соловьева, опубликованные в печати, выглядели довольно убедительно. В них было все: и полное описание картины увиденного, и известные лица из Теософского общества, которые хотят что-то доказать, и сам скептик, то есть господин Соловьев. Таким образом, в глазах общественного мнения госпожа Блаватская была вновь полностью повержена.

Елена Петровна не знала, что ей предпринять, так как давать опровержение подобным статьям было по меньшей мере глупо. Да и что опровергать, – поверил или нет господин Соловьев в действительность происходящих феноменов? Однако Елена пыталась несколько раз письменно отвечать на его выпады, пока не поняла, что этим только «травит разбушевавшегося пса», и просто перестала на него реагировать.

В Теософском обществе Соловьева тоже считали интриганом и лжецом, но от этого Елене не становилось легче. Многие сторонники после разразившихся скандалов оставили ее. Соловьев, который тоже в начале их знакомства играл роль преданного друга, в результате стал подлым предателем. Пользуясь ее добрым расположением, откровенностью и гостеприимством, он представил имеющиеся факты производимых ею феноменов в совершенно неприглядном свете.

Елена негодовала. Она готова была сделать с Соловьевым то же самое, что Отелло с Дездемоной, но только Дездемону заменить на Яго. Может быть поэтому, в одном из писем к Синнету она и окрестила его – «Яго теософии» – по имени злодея из трагедии Шекспира.

– Вы не можете себе представить, каково это – ощущать все дурные мысли и потоки злобы в свой адрес. Тебя будто колют тысячи игл, и приходится постоянно воздвигать вокруг себя защитную стену, – пожаловалась однажды Елена Петровна графине Вахтмейстер, сожалея о тех, кто покинул ее в трудную минуту, оставив беззащитной перед недоброжелателями.

Зимой в Вюрцбург приехал президент Теософского общества в Германии доктор Вильям Хюббе-Шлайден. Его обеспокоили заявления Ходжсона, что в работах Блаватской встречаются те же выражения, что и в письмах К. X.; на этом основании Ходжсон и сделал свой вывод, что автором этих писем была она. Елена устала доказывать свою непричастность к этим письмам; ей также не было необходимости доказывать свое авторство «Разоблаченной Изиды», хотя вопрос этот всегда был сложным, вызывающим постоянную полемику, поскольку установить, какую лепту внес каждый из участников написания грандиозного труда, было практически невозможно. Что касается писем Махатм, то графологическая экспертиза была сделана, но Ходжсон в нее не поверил и утверждал обратное. Елене только и оставалось, что убедить Хюббе-Шлайдена поверить профессионализму графолога, а не отчету Ходжсона.

Однако доктор Вильям Хюббе-Шлайден все же остался в сомнениях. Но тут помог случай. Произошло очередное «чудо». При отъезде из Вюрцбурга он с удивлением обнаружил в своем экземпляре Отчета Ходжсона два конверта, а в них – два «Свидетельства», попавших туда неведомым образом. Эти свидетельства семь лет спустя были опубликованы им в журнале «Путь». В них говорилось:

«Если это может хоть в чем-то пригодиться или помочь д-ру Хюббе-Шлайдену – в чем я сомневаюсь, – я, скромный нижеподписавшийся факир, удостоверяю, что „Тайная Доктрина“ диктуется Упасике (Е.П.Б.) частично мною и частично моим Братом К. X. М.»

И другое:

«Интересно, заслуживает ли эта моя записка того, чтобы занять почетное место среди воспроизведенных (Ходжсоном) документов и какие особенности „Блаватскианского“ стиля письма отразились в ней более всего? Настоящая записка послана лишь затем, чтобы доктор убедился – „чем больше дается доказательств, тем меньше в них верят“. Пусть же он последует моему совету и не предает огласке эти два документа. И только ради того, чтобы удовлетворить его лично, нижеподписавшийся счастлив заверить его, что „Тайная Доктрина“, в готовом виде, будет произведением троих – М., Упасики и покорнейшего слуги доктора. К. X.»

Махатмы никогда не оставляли свою Упасику без внимания и надзора. Когда она, выбившаяся из сил, не находила больше возможности бороться с обстоятельствами, поручив судьбу неумолимой карме, Махатмы, незаметно от нее, «прикладывали свою могучую мужскую руку к ее астральному образу и приводили его в порядок в соответствие с течением „Великой Работы“».