Глава 48 Изида

Глава 48

Изида

Египетская магия ушла в прошлое, но культ Изиды – величайшей богини древности, ставшей идеалом женственности, материнства и плодородия, остался.

На постаменте ее статуи в городе Саис были высечены таинственные слова: «Я – все, что было, что есть и что будет… Ни одному смертному не дано узнать, что сокрыто под моим покрывалом».

После истории со свадьбой случилось непредвиденное. Елена получила тяжелую травму ноги, когда пыталась подвинуть неподъемную металлическую кровать. Кровать выскользнула из рук и повредила ей ногу, в результате чего началось сильно прогрессирующее воспаление надкостницы. Врачи расходились во мнениях: либо ногу придется ампутировать, либо сохранить, но в таком случае, при благоприятном исходе, нога останется навсегда парализованной.

При этом Елена в письмах к своим родным пыталась шутить: «…Я так больна, что поругалась с Олкоттом, поиздевалась над Бетанелли, поспорила с Джоном, довела до обморока кухарку и до форменных конвульсий свою канарейку; успокоившись на этом, я легла в постель и предалась воспоминаниям о старике Блаватском… Мою ногу собирались напрочь отрезать, но я им сказала: "Гангрена или опухоль, все равно не потерплю этого!"»

Никто из врачей не мог сказать, чем закончится болезнь мадам Блаватской. Положение было серьезное. Целый месяц она находилась при смерти, и, каков будет исход, никто не знал. «Духи» ежедневно проделывали с ней разные фокусы, которые наблюдали сиделки, дежурившие около нее, а врач говорил, что по крайней мере три раза она была уже мертва. Но… вскоре кризис миновал и дело пошло на поправку.

Елена стала чувствовать себя гораздо лучше, а по ночам в ней начали происходить очередные внутренние перемены. Ей опять стало казаться, что она словно живет двойной жизнью, описывая свое состояние так:

«По нескольку раз на дню я ощущаю в себе постороннее присутствие. В моем теле находится кто-то, совершенно отличный от меня. Я никогда не теряю сознание своей личности, но я словно немею, а тот, другой – мой жилец, – говорит моим голосом. Например, я никогда не бывала в тех местах, которые описывает мое „другое я“, но этот другой – „второе я“ – не лжет, когда рассказывает об этих неизвестных мне местах и событиях, потому что он действительно был там и хорошо их знает. Я перестала сопротивляться этому; пусть судьба распоряжается мной по своему милостивому усмотрению; да и что же я могу сделать? Было бы совершенной нелепостью, начни я отказываться от знаний моего № 2 и создавать у окружающих впечатление, будто я умалчивала о них из скромности. По ночам, когда я остаюсь наедине с собой в постели, вся жизнь моего № 2 проходит перед моими глазами; я вижу не себя вовсе, но совершенно иную личность – другой расы, с другими чувствами. Но что толку говорить об этом? От этого можно сойти с ума. Я стараюсь разделить его жизнь и забыть о странности происходящего. Это не медиумизм и никоим образом не действие нечистой силы; сила эта иного порядка, она обладает властью над всеми нами, направляя нас к добру».

Через некоторое время она показала Олкотту несколько рукописных страниц, как бы невзначай заметив: «Я написала это прошлой ночью „по указанию“, но для чего – не знаю. Может, сгодится для газетной статьи или книги, а может, и нет; как бы там ни было, я сделала, как было велено». Потом она убрала исписанные страницы в ящик стола и какое-то время больше не говорила об этом, но с тех пор большую часть своего времени проводила за письменным столом и все время что-то писала. Писала она весь день, порой прихватывала и ночь, исписывая за день убористым почерком по двадцать – двадцать пять страниц. На сей раз метод работы Елены был довольно необычен. Она предпочитала писать в постели, часов с девяти утра, выкуривая бессчетное количество сигареток, при этом приводила дословно длинные пассажи из дюжин книг, которых не было не только рядом с ней, но которые в то время в Америке просто было не найти. Она с легкостью переводила нужные места на английский с нескольких языков. Только время от времени она обращалась к Олкотту за уточнениями, чтобы передать ту или иную устаревшую идиому на современном английском, поскольку ее литературный стиль в то время еще не сложился.

Это было начало «Разоблаченной Изиды» – серьезного научного труда о тайнах природы, корнях религии, истории и философии восточных школ, их связи с современными школами и ошибках богословия.

Само имя «Изида» образованным людям того времени, которые были знакомы с древней мифологией, уже говорило о многом.

Изида – Божественная Матерь, Богиня Тайн, Богиня Природы, Владычица Магии, Владычица Священной Сексуальности, Хозяйка Потаенной Мудрости. В древности она символизировала кротость, нежность, материнскую любовь, супружескую верность, плодовитость и женскую красоту. В ней воплощалась оккультная аллегория Мировой Души, по воле Бога питающей и хранящей весь сотворенный мир.

Ее изображение было полно символов: «Прическа увенчана завитком волос, символизирующим влияние луны на рост растений. Волосы Изиды украшены колосьями пшеницы в напоминание о том, что именно эта богиня даровала человечеству первые зерна и научила возделывать поля. Кроме того, голову богини венчал шар – символ вселенной, – покоящийся на венке из цветов, что еще раз подчеркивало ее власть над растительным миром. Богатый головной убор довершало изображение двух змей, символизирующих плодотворную силу луны и ее извилистый путь на небосклоне. Локоны Изиды, свободно ниспадающие на плечи, подразумевали, что перед нами – кормилица всего мироздания. Мировая Душа была прикована цепью к Богу. В свою очередь, к Мировой Душе был прикован человек (образ и подобие Бога!), ибо самое существование его зависело от животворных семян, которые изливались из груди великой Матери Мира».

Даже вождь Французской революции Робеспьер на торжественной церемонии, устроенной в честь великой богини Изиды, вспомнив о таинственной надписи на ее постаменте, поднес зажженный факел к покрывалу, окутывавшему гигантскую статую богини. Ее животворная сила была им истолкована как «мощь разума, питающего прогресс».

О новом своем занятии Елена сообщила сестре Верочке. Та посчитала идею написания книги очередными фантазиями, так как не понимала, как можно писать о том, чего сама не знаешь, или о том, что никому неизвестно.

«…Сразу об этой, неведомой дотоле науке, самой уж и книгу писать?!» – недоуменно спрашивала сестра. «Я просто испугалась, что она сошла сума… На мое отчаянное воззвание к ней последовал ответ, который меня еще более убедил в том, что если и не совсем она помешалась, то все же у нее по поводу этой теософии, Общества, американского полковника Олкотта, спиритических феноменов братьев Эдди… и чудес, которых она не хотела признавать чудесами, проявился пунктик… Я серьезно этого боялась и со страхом ожидала, что выйдет изо всей этой кутерьмы, немножко успокоенная лишь тем, что Елена Петровна присылала мне иногда свои статьи в американских газетах и отзывы о них, которые убеждали меня, что немедленного переселения ее в дом умалишенных пока бояться нечего».

Но Елена как ни в чем не бывало продолжала посылать вырезки из газет и успокаивала сестру:

«Не бойся, что я сошла сума. Все, что я могу сказать – кто-то положительно вдохновляет меня, более того, кто-то входит в меня. Это не я говорю или пишу; это что-то внутри меня, мое высшее и светлое "Я" думает и пишет за меня. Не спрашивай меня, мой друг, о моих ощущениях, я не смогу объяснить, как это происходит. Я не знаю сама! Лишь одно я знаю, что теперь, приближаясь к преклонному возрасту, я стала чем-то вроде кладезя знаний для окружающих… Кто-то приходит и обволакивает меня как бы туманным облаком и выталкивает из меня мое "Я", и тогда я больше не "Я" – Елена Петровна Блаватская, – а кто-то другой. Кто-то могущественный и сильный, родившийся в совсем другой части земли; а что до меня, я как будто бы сплю или лежу почти без сознания, не в своем теле, но близко, только нитью связанная с ним.

Тем не менее временами я все вижу и слышу абсолютно ясно; я полностью осознаю, что говорит и делает мое тело или, по крайней мере, его новый обладатель. Я все понимаю и помню так хорошо, что позже я могу повторить и даже записать Его слова… В такие моменты я вижу благоговение и испуг на лицах Олкотта и других и с интересом наблюдаю, как Он почти с сочувствием смотрит на них моими глазами и обращается к ним моими устами. И все же воздействует не моим умом, а своим собственным, обволакивающим мой мозг, как облако. Ах, но я не могу все это объяснить толком.

Пожалуйста, не думай, что я потеряла рассудок. Я намекала тебе о Них и прежде… и я искренне говорю тебе, что когда я пишу о незнакомом или малознакомом мне предмете, я обращаюсь к Ним, и один из Них вдохновляет меня. Он дает мне возможность просто переписать из рукописей, и даже печатный материал, возникающий перед моими глазами в воздухе, во время чего я ни разу не была в бессознательном состоянии. Именно осознание Его покровительства и вера в Его могущество позволили мне стать такой сильной умственно и духовно… и даже Он (Учитель) не всегда необходим; потому что во время Его отсутствия по каким-то другим делам Он оставляет во мне заместителя своих знаний… В такие моменты это уже пишу не я, а мое внутреннее Эго, мое «светлое я», которое думает и пишет за меня».

Полковник Олкотт, увлекшись интригой в познании сокрытых Изидой тайн, буквально сгорал от любопытства в ожидании того, что же будет дальше. Он говорил, что «наблюдение за работой Е.П.Б. было редкостным и совершенно незабываемым переживанием. С утра до вечера она находилась за своим письменным столом, и весьма редко кто-либо из нас ложился спать ранее 2 часов ночи. Днем мне нужно было отлучаться по делам, но всегда после раннего обеда мы садились вместе за наш большой письменный стол и работали так, будто это был вопрос жизни и смерти, до тех пор, пока усталость тела не принуждала нас остановиться. Образование, на которое потребовалась бы целая жизнь, мне было дано в сжатой форме менее чем за два года…»

Он по нескольку раз корректировал каждую страницу ее рукописи и каждую страницу чистового варианта; записывал для нее множество абзацев, часто просто выражая словами те ее идеи, которые она в то время не могла удовлетворительным для себя образом сформулировать по-английски; помогал ей отыскивать цитаты и выполнял другую вспомогательную работу.

Однажды он сказал Елене:

– Я не могу не проверить эту цитату, поскольку уверен, что в таком виде, как вы ее приводите, она совершенно непонятна.

– А, отстаньте; она правильна; оставьте ее как есть, – ответила она.

Олкотт возразил и отказался вставлять ее в текст.

– Хорошо, потерпите минуту, я попробую получить ее, – успокоила его Елена.

В глазах ее появилось отрешенное выражение, и вскоре она указала на дальний угол комнаты, на этажерку, где стояли всякие безделушки, и раскатистым голосом сказала:

– Там!

Потом она пришла в себя и повторила: «Там, там; пойди, посмотри – это там». Олкотт пошел и обнаружил на этажерке два нужных тома, которые отсутствовали в доме до того самого момента. Он сравнил текст с цитатой Е.П.Б., показал ей, что был прав, подозревая здесь ошибку, сделал исправление в гранках и затем, по ее просьбе, вернул эти два тома на то место на этажерке, откуда взял их. Возвратившись в свое кресло и продолжив работу, через некоторое время обнаружил, посмотрев в том же направлении, что книги исчезли!

Когда Елена принялась за работу, под рукой у нее не было необходимых книг и справочных материалов, так как имеющаяся в доме библиотека состояла в основном из английской художественной литературы. Многие удивлялись, откуда она извлекает материалы и приводимые ею в большом количестве цифры, ссылки и даты, которые составляют «Изиду» и существование которых невозможно проследить до каких-либо источников, доступных для цитирования. Только Олкотт знал и был готов подтвердить это под присягой – из астрального света за счет своего психовосприятия. Также он был уверен, что сообщают ей эти данные Учителя, Братья, Адепты, Мудрецы, Мастера, как их по-всякому называют, которые находятся в разных концах мира.

Однажды Олкотт с удивлением увидел, что вместо Елены за нее пишет тонкая смуглая рука индуса, появлявшаяся над столом или быстро набрасывавшая ей на стол листки с уже написанным текстом.

– Кто это? – в ужасе спросил он, не отрывая глаз от волосатой мужской руки.

– Это мой помощник. Я каждый день вижу этого индуса так же, как любого из живых людей, с тем только отличием, что он кажется мне более эфирным и более прозрачным, – отвечала Елена. – До сих пор я никому не говорила об этом, считая эти видения галлюцинациями. Но теперь и вы его видите. Иногда мне кажется, что он поглощает меня целиком, просто входит в меня, как некое летучее вещество, проникая в мои поры и растворяясь во мне. Тогда мы с ним можем разговаривать с другими людьми, и тогда я начинаю понимать и вспоминать науки и языки – все, чему он учит меня, даже когда он уже не присутствует во мне. В моей голове возникает текст, а я его записываю.

– То есть, говоря нашим, журналистским, языком, в вас поселяется корреспондент Учителей, дает вам своеобразное интервью, а потом вы своей или его рукой записываете.

– Да, именно так. Один из Учителей или адептов передает мне информацию, которая обрабатывается сотрудниками Белого Братства в Центре адептов, изучающих высшую мудрость, а я ее записываю. Они предоставляют мне необходимые данные и сведения, которые я даже не запрашиваю. Эти люди достигли просветления, то есть Шамбалы. Они сами знают, что мне следует передать, чтобы я записала. Вот, например, знаете ли вы, уважаемый господин Олкотт, что… – она посмотрела в листок, на котором только что сделала запись:

«Плутарх, которому были близки философские воззрения платоников и восточных мудрецов, говорит в туманных выражениях о мистической троице, ипостасями которой выступают Осирис, Изида и их сын Гор. В них, по мнению Плутарха, олицетворены разум, материя и космос. Они представляют собой идеальный треугольник, пропорции которого воплощают в себе божественную тайну: катет, равный четырем частям, соответствует Изиде, женскому принципу зачатия; высота, равная трем частям, – Осирису, мужскому порождающему принципу; а гипотенуза, равная пяти частям, – Гору; плоду союза. Любой треугольник, построенный по этим пропорциям, – священный символ, наделенный магической силой; и сами эти три числа – тройка, четверка и пятерка – есть носители сверхъестественных энергий».

– До сих пор не знал, но буду иметь в виду, – покорно признался полковник Олкотт.

– Я тоже не знала да вот умные люди подсказали, теперь и я, как Плутарх, могу рассуждать о геометрии чисел, хотя до сих пор терпеть не могла не только геометрию, но даже арифметику.

Олкотт не мог не верить в то, что говорила Елена, поскольку наблюдал процесс передачи информации собственными глазами, и был убежден, что Учителя, передающие эту информацию, знают, о чем говорят. Кроме того, он сам получал от Учителей наставления, которые подстегивали его к действиям. В одном из них говорилось:

«Если вам удастся представить ее (Е.П.Б. – Авт.) всему миру в ее истинном свете, не адептом, а интеллектуальной писательницей и посвятить себя совместной работе над текстами, диктуемыми ею, то фортуна улыбнется вам. Заставьте ее работать, направляйте ее в практической жизни, так же, как она должна направлять вас в духовной. Ей будут представлены лучшие умы страны. Вы оба должны работать над вашими прозрениями и таким образом возвестить Истину. Ваша дальнейшая будущность связана с Бостоном, а ближайшая – с Нью-Йорком. Не теряйте ни дня, пытайтесь умиротворить ее и вместе начать новую плодотворную жизнь».

Однако умиротворить Елену во время ее вспышек недовольства мог только Учитель Мория. Олкотт принимал обрушивающийся на него гнев Елены как атмосферное явление, от которого надо было просто укрыться во временное убежище. А вот начать с ней вместе «плодотворную жизнь» ему было вполне по силам. Сидя в соседней комнате, он корректировал написанные Еленой тексты под «правильный» современный английский, а по вечерам, за сигаретой, делился с ней впечатлениями о том, что узнал.

«Очень часто, – вспоминал он, – когда мы глубоко за полночь работали каждый за своим столом, она экспромтом демонстрировала различные феномены, сопровождая ими описания оккультных сил в человеке и природе. Теперь, оглядываясь назад, я вижу, что эти феномены специально подбирались так, чтобы я мог успешнее постигать науку о психике. Ей, собственно, требовалась моя помощь как литератора в работе над книгой; и, чтобы дать мне представление об оккультных законах, о которых шла речь, она экспериментально подтверждала ту научную позицию, которую занимала».

Но однажды произошло настоящее чудо или, как потом называл Олкотт, «самое важное событие в его жизни».

Вечерняя работа над «Изидой» уже была закончена, Олкотт пожелал Елене доброй ночи и удалился к себе в комнату. Он, как обычно, закрыл дверь, потом уселся в кресло, чтобы почитать и покурить, и вскоре с головой ушел в книгу. То, что с ним произошло дальше, его до глубины поразило, поэтому он записал в подробностях:

«Кресло и стол находились слева от двери, походная койка – справа, напротив двери было окно, над столом – газовый рожок. Так я сидел и преспокойно читал, все мое внимание было поглощено книгой… Как вдруг краем глаза я заметил – я сидел вполоборота к двери, – что в углу справа от меня что-то белеет. Я повернул голову, и от изумления книга выпала у меня из рук: надо мной возвышалась величественная фигура жителя Востока. На нем были белые одежды и тюрбан из ткани с янтарными полосами – ручная вышивка желтым шелком. Длинные волосы цвета воронова крыла ниспадали из-под тюрбана на плечи; его черная борода по обычаю радж-путов была вертикально разделена на подбородке, подвернута и заложена за уши; в глазах горел огонь духа; эти глаза смотрели одновременно доброжелательно и пронзительно; это были глаза наставника и судьи, но в то же время глаза отца, с любовью взирающего на сына, который нуждается в совете и наставлении. Величественный, преисполненный нравственной силы, лучезарно духовный, он настолько превосходил обычного человека, что я смешался; я преклонил голову и опустился на колени, как это делают перед Богом или существом, подобным Богу. Моей головы легко коснулась рука, мягкий, но сильный голос велел мне сесть, и когда я поднял глаза, Видение уже находилось по другую сторону стола. Он сказал, что пришел в критический для меня час, когда я нуждаюсь в Нем; что мои действия привели меня к этой точке; что только от меня самого зависит, будем ли мы часто встречаться в этой жизни как сотрудники, работающие на общее благо; что предстоит серьезная работа во имя человечества и что я имею право участвовать в ней, если пожелаю; что таинственная связь, которую сейчас не время объяснять мне, свела вместе меня и мою единомышленницу, – и эту связь нельзя разорвать, какой бы напряженной она временами ни была.

Я подумал: "Что если это Е.П.Б. загипнотизировала меня? Вот если б у меня осталось что-нибудь вещественное, что подтвердило бы, что он действительно был здесь; что-нибудь такое, что можно подержать в руках, когда он уйдет! "Учитель ласково улыбнулся, словно прочел мою мысль, размотал с головы фехту, на прощание благословил меня и – исчез: стул его был пуст; я остался один, наедине со своими чувствами! И все же не совсем один, ибо на столе лежал расшитый кусок ткани – вещественное и бесспорное доказательство того, что меня не околдовали и не провели, но что я действительно беседовал с одним из Старших Братьев человечества, с одним из Учителей нашей расы бестолковых учеников».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.