[Роберт Льюис Стивенсон и Томас Бейли Олдрич[64] ]

[Роберт Льюис Стивенсон и Томас Бейли Олдрич[64]]

Именно на скамейке в парке Вашингтон-сквер я дольше всего общался со Стивенсоном. Та вылазка, длившаяся час или больше, была очень приятной и дружеской. Мы вместе пришли от его дома, куда я ходил засвидетельствовать почтение его семье. В парке Стивенсон занимался тем, что впитывал солнечные лучи. Он был весьма скудно оснащен мышечной тканью, одежда как будто западала в пустоты его фигуры, словно под ней не было ничего, кроме каркаса для статуи скульптора. Его вытянутое лицо, гладкие прямые волосы, смуглая кожа и задумчивое, меланхоличное выражение лица, казалось, верно и гармонично соответствовали этим деталям, и все вместе словно было специально задумано, чтобы фокусировать лучи вашего внимания и направлять их на особую индивидуальность Стивенсона, его величественные черты лица и замечательные глаза. Они горели из-под бровей глубоким внутренним огнем и делали его прекрасным.

* * *

Я сказал, что, на мой взгляд, он прав насчет других, но ошибся в отношении Брета Гарта. По существу, я сказал, что Гарт приятный компаньон и неяркий, но приятный собеседник, что он всегда умен, но никогда не блистателен, – в этом отношении его нельзя поставить в один ряд с Томасом Бейли Олдричем, как, впрочем, и любого другого человека, из древних или современных; что Олдрич всегда остер, всегда великолепен, если поблизости найдется кто-нибудь способный правильно чиркнуть по его огниву; что Олдрич так же надежен, быстр и безотказен, как раскаленное докрасна железо на наковальне кузнеца, – надо только умело по нему ударить, чтобы высечь сноп искр. Я прибавил:

– Олдричу никогда не было равных в стремительных, выразительных, остроумных и юмористичных высказываниях. Никто не сравнялся с ним и, безусловно, никто не превзошел его в умении находить удачные формулировки, в которые он облекает детей своей фантазии. Олдрич всегда блестящ, это выходит у него само собой, он огненный опал в обрамлении бриллиантов; когда он молчит, вы чувствуете, что его изысканные мыслеобразы вовсю мерцают и поблескивают в нем; когда он говорит, бриллианты сияют. Да, он всегда был блистательным, он всегда будет блистательным, он будет блистательным даже в аду – вот увидите.

Стивенсон тихонько хмыкнул:

– Надеюсь, что нет.

– Ну так увидите, и он затмит даже тамошнее проклятое пламя и предстанет преображенным Адонисом на фоне розового заката.

* * *

Там, на той скамейке мы изобрели новое выражение – кто-то из нас, не помню, кто именно, – «теневая популярность». Обсуждались следующие варианты: «теневая слава», «теневая репутация» и т. п., – и, насколько помню, была выбрана «теневая популярность». Этот важный вопрос вырос из случая, который произошел со Стивенсоном в Олбани. Будучи там в книжном магазине или на книжном развале, он заметил длинный ряд маленьких книг, оформленных дешево, но аккуратно, и имевших такие заголовки: «Избранные речи Дэвиса», «Избранная поэзия Дэвиса», Дэвиса то-то, Дэвиса се-то, Дэвиса одно, Дэвиса другое. Все сборники были снабжены краткой, компактной, умной и полезной вступительной главой все того же Дэвиса, чье имя я позабыл. Стивенсон поднял тему таким вопросом:

– Можете вы назвать американского автора, чьи слава и востребованность простираются в Штатах наиболее широко?

Я подумал, что могу, но в данных обстоятельствах мне показалось нескромным высказываться. Поэтому я стыдливо промолчал. Стивенсон это заметил и сказал:

– Приберегите вашу скромность для другого раза – это не вы. Держу пари, вы не сможете назвать американского автора широчайшей известности и популярности в Штатах. А я могу.

И далее он рассказал о том случае в Олбани. Стивенсон осведомился у книготорговца:

– Кто такой этот Дэвис?

Ответ был:

– Некий автор, чьи книги приходится перевозить товарными составами, а не в корзинах. Очевидно, вы о нем не слышали?

Стивенсон ответил, что нет, это впервые. Человек сказал:

– Никто не слышал о Дэвисе, можете спросить где угодно. Вы никогда не увидите, чтобы его имя упоминалось в печати, даже в рекламе, – Дэвису это без надобности, все равно как ветру и морю. Вы никогда не увидите какую-нибудь из книг Дэвиса, возглавляющей рейтинг в Соединенных Штатах, но наденьте водолазный костюм и спускайтесь помаленьку ниже и ниже, пока не наткнетесь на плотную, непроницаемую область, лишенную солнца, область бесконечной, тяжелой, монотонной работы и нищенской оплаты, – там вы их найдете миллионами. Человек, который закрепился на этом рынке, уже сколотил состояние, его хлеб с маслом всегда при нем, потому что эти люди его никогда не подведут. Автор может иметь репутацию, ограниченную верхней поверхностью, и, потеряв ее, вызывать сперва жалость, потом презрение, потом кануть в забвение, в полное забвение – что часто случается с той, видимой, популярностью. Видимую репутацию, какой бы значительной она ни была, всегда можно умертвить и разрушить, если правильно взяться за дело – то есть действуя не дубинкой и томагавком, а медленным ядом и мелкими уколами. Но совсем другое дело с популярностью теневой – той, что глубоко под водой; однажды став там фаворитом, остаешься им навсегда; однажды полюбившись, навсегда остаешься любимым; однажды сделавшись уважаемым, уже всегда пользуешься уважением, почитанием и доверием. Ибо то, что говорит литературный обозреватель, никогда не проникает вниз, в те невозмутимые глубины, равно, как и насмешки газеты или ветры злословия, что дуют наверху. Внизу никогда не слышат о таких вещах. Наверху их идол может быть всего лишь раскрашенной глиной и потускнеть, и рассыпаться, и развеяться ветром при непогоде, но на дне он тверд и несокрушим, как золото.