ЧЕТВЕРТЬ ВЕКА СПУСТЯ

ЧЕТВЕРТЬ ВЕКА СПУСТЯ

Все эти годы мне очень хотелось встретиться с Василием Степановичем — моим учителем по разведшколе, поблагодарить за все, что он для нас сделал.

После демобилизации я снова заведовал гороно во Львове, а затем возглавил управление школ Министерства просвещения УССР. Часто бывал в Москве. Наводил справки, звонил по домашнему телефону. И женский голос, не вдаваясь в подробности, неизменно отвечал: «Василий Степанович в длительной служебной командировке». Встретились мы только в феврале 1969 года. А нашел меня Василий Степанович еще раньше — сразу после появления в «Комсомольской правде» повести «Город не должен умереть». Поздравил. Завязалась переписка.

И вот мы сидим в уютном номере гостиницы «Юность». Василий Степанович в штатском. Уже несколько лет как расстался с делом, которому отдал почти всю свою «взрослую» жизнь. Персональный пенсионер. Сколько же мы не виделись? Почти четверть века.

— Рапорт помнишь? А ведь получился из тебя разведчик. Я сразу почувствовал — будет толк, особенно после истории с папиросной фабрикой. Помнишь?

…На коробке — дымящаяся папироса. То было наше первое серьезное задание в разведшколе. До этого мы отрабатывали прыжки с парашютом — дневные, ночные. Ночной прыжок требовал особой психологической собранности. Было и такое практическое занятие: хождение в ночное время по азимуту. В марте подмосковные леса коварны, обманчивы. Под хрустящей коркой снега глубокие проталины. А ты пробираешься по стрелке компаса в пункт Б через овраги, лес, старое кладбище. И надо так пройти, проползти, чтобы ни звука. «Снять» часового, «подложить» мину.

Так вот, об истории с папиросной фабрикой… Мне, человеку без имени, из «ниоткуда», предстояло раздобыть документы вопреки строгостям (Москва была на особом положении), чтобы легализироваться, устроившись на московской папиросной фабрике, и собрать разведданные, представляющие интерес.

Начало операции, оказалось блестящим, благодаря неисчислимым талантам моего напарника, однокашника по школе. Мы жили в одной комнате, сидели за одной партой, в походе ели из одного котелка. Мы действительно были неразлучны — я и Олег. Это был друг, о котором говорят: «Добрый друг лучше ста родственников». К тому же я не встречал в своей жизни человека более одаренного, яркого. В разведшколу он пришел после двух лет подполья. Был смел, отважен, хладнокровен, находчив, артистичен, быстр в решениях. Роста среднего, но даже бывалых наших учителей Олег поражал необыкновенной выносливостью.

Разговорчив, но без навязчивости, всегда с внутренним чувством меры, такта. Остроумен, языком владел, как рапирой, даст кличку человеку, как припечатает, но без пошлости, ехидства. И при всем этом — щедрая, размашистая, русская натура. Когда я смотрел на Олега, мне всегда вспоминались стихи Алексея Константиновича Толстого:

Коль любить, так без рассудку,

Коль грозить, так не на шутку,

Коль ругнуть, так сгоряча,

Коль рубнуть, так уж с плеча!

Коли спорить, так уж смело,

Коль карать, так уж за дело,

Коль простить, так всей душой,

Коли пир — так пир горой!

Он был полон жизни, мой друг Олег. Счастлив, когда бродил по родным лесам, пил березовый сок, эликсир жизни, как он его называл. Счастлив, когда чувствовал рядом крепкое плечо товарища, а еще больше, когда сам подставлял другу свое плечо.

Среди многих талантов у Олега был один довольно редко встречающийся — умение изготовлять печати, подобные тем, какими пользовались в немецких оккупационных учреждениях. Делал он это с таким завидным мастерством, что подпольщики, отправляясь на очередное задание, добивались именно Олежкиной печати. Помогла она и мне на папиросной фабрике. Я раздобыл бланк справки. Олег за полчаса вырезал печать. Согласно справке я, Глушков И. И., находился в госпитале по причине ранения. Справка освобождала меня от воинской службы «до полного выздоровления».

С этим «документом» явился в отдел кадров фабрики. Начальник, бритый дядя в наглухо застегнутом френче, справку прочитал три раза и со словами: «Люди нам во как нужны!», — принял на работу.

Я стал набивать папиросы — генеральские, как говорили тогда. На третий день был уже на «ты» с одной хорошей, но чересчур доверчивой дивчиной из фабричной конторы. Стал захаживать к ней после смены. К концу недели в моих руках оказались копии накладных. Вроде бы нехитрое дело: куда, в каком количестве отправляются папиросы. Но во время войны эти сведения оказались ценными. С фабрики я ушел на «фронт», не вызвав ничьих подозрений. Меня даже снабдили на дорогу первосортными папиросами.

Раскуривая с наслаждением мой гостинец, Василий Степанович разобрал по косточкам операцию, похвалил за находчивость, а Олега — за талант…

— Василий Степанович, как погиб Олег? После войны наводил справки, сказали, что не вернулся с задания.

Василий Степанович вздохнул:

— Какой парень был, какой разведчик! Нет, слабости не допустил, погиб геройски. Выбросили его группу в Чехословакии. Их заметили еще в воздухе. Пытались захватить живыми. Группа отстреливалась до последнего патрона. Все погибли. Н-да, разведчику, кроме всего прочего, нужно еще и обыкновенное везение. Олегу не повезло.

Замолчал. Задумался. Почему-то вспомнил:

— А на соседней площадке готовили Зою, Зою Космодемьянскую.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.