Горькое расставание

Горькое расставание

9 июня Есенин и Наседкин возвращаются в Москву. «Они, — писала Бениславская, — приехали из Константинова какие-то странные, как заговорщики. День или два шушукались, замолкали при Оле (прислуге). Донеслись до нее только слова Наседкина: «Значит, надо скорей бежать отсюда». Ночью Сергей Александрович разбудил Олю укладывать его вещи. Получив отказ, сложили сами и утром, в 8 ч., взяли подводу и перевезли все к Наседкину».

Василий Наседкин жил в меблированных комнатах Романова на углу М. Бронной и Тверского бульвара. Квартира была неуютной. «Единственное окно в узкой длинной комнате Наседкина в первом этаже выходило во двор, обнесенный высокой каменной стеной, — вспоминал Родион Березов. — В комнату никогда не заглядывало солнце, и даже короткое пребывание в ней наводило на человека тоску. Меблировка комнаты была убогой:, стол, кровать, два стула и диван с выскочившими пружинами. Вот этот-то диван и был предоставлен в распоряжение известного поэта. Наседкин был уверен, что Есенину ничего не стоит получить ордер от Моссовета на хорошую квартиру. Но шли дни за днями, а комнаты для поэта не оказывалось. Приходя в темный номер Наседкина, Есенин чувствовал себя крайне смущенным: так чувствует себя каждый совестливый человек, которого приютили на один день, а он живет уже несколько дней».

Есенина мучило раскаяние за бегство от Гали. Он уже знал, что она вернулась из Константинова, ждал, что она первая придет к нему. Не дождался, решил сам пойти к ней. Припомнив давнее и недавнее прошлое, он пришел к выводу, что из всех женщин, с которыми он вступал в интимные отношения, Галя была самой чуткой, самой внимательной и бескорыстной.

— Она для меня ангел-хранитель, и без нее я погибну… Попрошу прощения и отныне не буду прислушиваться к нашептыванию друзей.

О прошедшем свидании сохранились воспоминания Родиона Березова.

Есенин пришел к Гале совершенно трезвым. Постучался в дверь.

— Войдите.

Есенин открыл дверь и остановился у порога. Она не подошла к нему. Так они стояли молча несколько минут.

— Прости, — прошептал поэт.

— Вон! — крикнула она и указала на дверь.

Как ужаленный, он бросился прочь. Она слышала, как стучали его шаги по лестнице. Он бежал, задыхаясь от обиды: еще никто за всю жизнь не уязвил его гордости так, как уязвила она.

Может быть, только несколько мгновений Бениславская чувствовала себя удовлетворенной. Но мстительное чувство рассеялось быстро, и ею овладело раскаяние.

— Что я наделала? Что я наделала? — закричала она, бросаясь в погоню.

— Сергей… Сережа… Сереженька! Вернись! — кричала она, сбегая по лестнице с восьмого этажа. Это ее голоса гудели в лифтовом пролете. Любопытные жильцы дома выходили в коридоры и удивленно спрашивали:

— Что это за вопли?

Она выбежала во двор, а потом на улицу, но поэт как будто канул в воду. Галина с плохим настроением вернулась к себе в комнату.

Вернувшись в комнату Наседкина, Есенин попросил водки. Пришел Александр Сахаров.

— Мне крикнуть «вон», — стучал пьяный Есенин кулаком по столу, — погоди же!..

Наседкин и Сахаров старались его всячески утешить.

13 июня Есенин вновь встречается с Бениславской. Начал выяснять с ней отношения. Стал грубо упрекать Галину в изменах с его друзьями. Об этой встрече расстроенная Бениславская 15 июля написала Екатерине Есениной: «Вечером в тот день, когда я писала тебе (в субботу), сюда (на Брюсовский) явился пьяный Сергей, сначала заявив, что за ключами, а потом выяснилось, что для расправы со мной. Из его слов я поняла, что изменяла ему направо и налево с его же друзьями, в том числе и с Ионовым, но главное, что, изменяя, я называла себя тем, с кем изменяла, (его) женою Есенина — трепала фамилию. «Это все помогла разоблачить Шурка, которая рассказала матери, а Татьяна Федоровна — ему. Кроме того, помог в этом и Наседкин». Все это делалось при сестрах (очевидно, раздуто это из Нового года) и т. п. Правда, потом он сам признался, что он делал худшие гадости с Ритой и проклинал это. Но все же я такая-сякая. Я сказала, что нам не о чем больше разговаривать».

Есенин не заметил, что в характере Бениславской произошли принципиальные изменения. Она была уже не та. Несправедливых обвинений она не могла терпеть. «Факт тот, — давала оценку своим поступкам Г. Бениславская в письме Екатерине Есениной, — что сейчас я уже не могу быть по-прежнему беззаветно преданной ему и отдавать все, что ему нужно, так как это раньше было — не задумываясь, оценит ли он это когда-либо; просто делать только потому, что для него это нужно. Ты ведь знаешь, что все, что ему надо было, я все готова была сделать, ничего не требуя от него, кроме, конечно, простого человеческого отношения. Вот если бы Сергей поднял бурю из-за новогодней эпопеи, то, хотя я и сейчас считаю, что я была вправе делать что хочу, — все же это было бы понятнее, и я снесла бы все что угодно. Но всю эту дикость, проявленную в отношении меня за несуществующие преступления, я не могу простить. Право же, я заслужила более человеческого отношения к себе. Вот это меня и оскорбляет — какая дрянь сочинила, и он даже не узнав, в чем дело, огульно обвиняет меня. Ну и черт с ним, если он такой дурак».

В коридоре Есенин встретил С. Виноградскую, выбежавшую из своей комнаты. Поэт не скрывал своей растерянности, так как понял, что потерял ценнейшую опору в жизни — друга. Выйдя из комнаты, не обращая внимания на Соню, стоявшую в коридоре, сказал себе вслух:

— Ну, теперь уж меня никто не любит, раз Галя не любит.

«Для Есенина это была потеря, — вспоминала С. Виноградская, — потеря человека, который для него готов был идти на всякие жертвы, отдать все силы, всю жизнь. После этого он словно потерял уверенность в любви к нему людей».