КАРДИНАЛЬНЫЕ ПРИНЦИПЫ

КАРДИНАЛЬНЫЕ ПРИНЦИПЫ

В конце декабря 1978 года Дэн выступил с речью на траурной церемонии перезахоронения праха Пэн Дэхуая на кладбище революционных героев в Пекине. Он не обмолвился о конфликте маршала Пэна с Мао Цзэдуном, но отметил, что «товарищ Пэн Дэхуай… был смелым человеком… известным своей честностью и прямотой. Он заботился о народе, не думая о себе и не обращая внимания на трудности»¹⁸⁹. Казалось, Дэн извинялся перед благородным командующим за то, что в 1959 году сам принял участие в его травле.

Вскоре после похорон состоялось важное заседание Политбюро, на котором Ван Дунсин был снят с большинства остававшихся у него к тому времени постов, в том числе заведования канцелярией ЦК. Новым главой канцелярии стал Яо Илинь, еще не старый человек, бывший на два года младше Ху Яобана. Всю жизнь он занимался экономикой и финансами, но Дэн при поддержке Чэнь Юня решил перевести его на партийную работу. Тогда же Ху Яобан получил только что восстановленный пост технического секретаря Центрального комитета. Его заместителями стали знакомый нам Ху Цяому, главный спичрайтер Дэна, и тот же Яо Илинь. Одновременно к Ху Яобану перешло руководство повседневной работой ЦК, а также его отделом пропаганды. Старый друг Дэна, Сун Жэньцюн, сменил Ху Яобана на посту заведующего орготделом¹⁹⁰.

Между тем демократическое движение набирало обороты. Уже в январе 1979 года из Пекина оно стало распространяться на другие крупные города, где возникли свои «стены демократии». В то же время в разных местах начали образовываться не контролируемые партией и комсомолом организации. Различные активисты в сотнях копий принялись выпускать самиздатские рукописные журналы. Некое общество «Просвещение» вывесило дацзыбао с критикой Мао Цзэдуна прямо на одной из стен его Дома памяти. Но все же эпицентром политической жизни оставалась «Сиданьская стена». По словам очевидца, именно к ней со всех концов страны стекались люди, чтобы «вдохнуть пекинский воздух демократии»¹⁹¹.

Либеральные перемены в Китае приветствовал президент США Джимми Картер, активно заявлявший о себе как защитнике прав человека во всем мире. Из информации своего представителя в КНР Дж. Стэплтона Роя он знал, что Дэн Сяопин «не только позволяет, но и инспирирует кампанию настенных постеров, направленную против консерваторов в правительстве, для того чтобы укрепить контроль над бюрократией»¹⁹². Из интервью же Дэн Сяопина Новаку ему было известно, что «мудрый и динамичный» Дэн спешит, пока еще в силах, создать «разумную экономическую и политическую систему» у себя в стране и «заключить союз с Соединенными Штатами против Москвы»¹⁹³. Последнее тоже было немаловажно: президент США, как известно, считал Советский Союз врагом номер один. Все это способствовало сближению США и КНР.

К середине декабря 1978 года отношения двух стран достигли той стадии, когда установление дипломатических связей стало неизбежным. Не только Картер, но и Дэн стремились ускорить процесс: нормализация отношений с крупнейшей индустриальной страной мира могла принести Китайской Народной Республике весьма ощутимые плоды в деле осуществления четырех модернизаций¹⁹⁴. После нескольких раундов переговоров, проходивших в Пекине с конца мая 1978 года в обстановке строжайшей секретности (в них сначала участвовали Дэн Сяопин и помощник президента США по национальной безопасности Збигнев Бжезинский, а затем китайский министр иностранных дел Хуан Хуа и глава американского Бюро связи в КНР Леонард Вудкок, получавшие, разумеется, соответствующие директивы от Дэна и Картера), стороны наконец достигли взаимопонимания по тайваньскому вопросу. После этого Дэн трижды встречался с Вудкоком, чтобы окончательно расставить все точки над «i». Американцы согласились аннулировать договор о взаимной обороне с Тайванем от 2 декабря 1954 года, по которому имели право держать войска на территории острова и в районе Пескадорских островов, вывести с Тайваня весь свой военный персонал и свернуть дипломатические отношения с гоминьдановским режимом. Китайцы же закрыли глаза на продолжение поставок Тайваню американского вооружения, а также заверили американцев в том, что не будут опровергать их возможного заявления относительно важности разрешения проблемы Тайваня мирным путем, хотя и считают это «вмешательством во внутренние дела КНР»¹⁹⁵.

Пятнадцатого декабря 1978 года в девять часов вечера по североамериканскому восточному времени (16 декабря в десять часов утра по пекинскому) Картер и Хуа Гофэн обнародовали совместное коммюнике о решении своих стран признать друг друга и установить дипломатические отношения 1 января 1979 года.

Для всего мира это был большой сюрприз, особенно — для Тайваня. Опасаясь тайваньского лобби в Конгрессе, Картер не ставил в известность о переговорах с коммунистами президента Китайской Республики Цзян Цзинго, сына скончавшегося в 1975 году Чан Кайши, а проинформировал его о предстоявшем разрыве отношений только за семь часов до оглашения коммюнике, когда в Тайбэе было два часа ночи! Ошарашенного и еще не очнувшегося от сна Цзян Цзинго поднял с постели посол США, передавший ему решение своего правительства. Цзян заплакал¹⁹⁶. Если бы Дэн знал об этом, он был бы очень доволен.

Нормализация отношений с Соединенными Штатами сделала возможным визит Дэна в США. Он давно хотел посетить эту страну, удивлявшую мир своими грандиозными успехами в области экономического развития. Еще в мае 1978 года, принимая Бжезинского, Дэн полушутя заметил, что ему недолго осталось находиться у власти («Около трех лет», — почему-то конкретизировал он), а хотелось бы увидеть Америку. Бжезинский тут же подхватил идею, пригласив Дэна к себе в гости в Вашингтон. Дэн, улыбнувшись, согласился¹⁹⁷. В декабре пришло и официальное приглашение от президента, правда, не персональное. Картер не знал, кого приглашать: то ли Дэна, то ли Хуа, который формально был еще главой китайского правительства. Но Дэн быстро разрулил ситуацию. «Мы принимаем приглашение правительства США посетить Вашингтон, — сказал он Вудкоку. — Если говорить конкретно, поеду я»¹⁹⁸.

И 28 января 1979 года вместе с Чжо Линь, заместителем премьера Фан И, курировавшим вопросы науки и техники, Хуан Хуа и несколькими другими помощниками отправился за океан. После визита Хрущева в 1959 году и Брежнева в 1973 году это был третий визит лидера крупной социалистической державы в главную цитадель империализма.

Принят Дэн был по высшему разряду. На аэродроме американских военно-воздушных сил Эндрюс под Вашингтоном его встречали вице-президент Уолтер Мондейл и госсекретарь Сайрус Вэнс, излучавшие радушие. Они проводили его в роскошную резиденцию Блэер Хаус на Пенсильвания-авеню, предназначенную для почетных гостей. Четырехэтажный особняк поражал великолепием внутреннего убранства: изысканная мебель, дорогие ковры, живописные полотна. Да и весь город, который Дэн успел рассмотреть из окна правительственного лимузина, производил впечатление: широкие прямые проспекты, высокие массивные дома, Капитолий, Национальная аллея (Молл), монумент Джорджу Вашингтону — прямой четырехгранный столб, устремленный в небо, — чем-то напоминающий памятник народным героям на площади Тяньаньмэнь, только гораздо выше.

Через несколько часов, дав Дэну и Чжо Линь прийти в себя после перелета, за ними заехал «старый друг» Бжезинский, который, как и обещал, устроил для них небольшой прием в своем доме (помимо хозяев, их троих детей-подростков и четы Дэнов присутствовали только Вэнс, Хуан Хуа и несколько других лиц). Обед носил частный характер¹⁹⁹.

Со следующего дня пошел калейдоскоп официальных встреч, поездок и выступлений — в течение целой недели, вплоть до отъезда Дэна из США 5 февраля. Было много восклицаний, улыбок и даже слез умиления. Дэн жал руки политикам и бизнесменам, целовал детишек, певших ему песни на китайском языке, посещал Сенат, Палату представителей, научные центры, в том числе Космический центр в Хьюстоне, заводы Форда и Боинга, техасское родео и конечно же Белый дом, где неоднократно беседовал с Картером, которого сумел обаять. «Дэн произвел на меня благоприятное впечатление, — записал Картер в дневнике 29 января. — Он маленький, крепкий, образованный, искренний, смелый, страстный, представительный, уверенный в себе, дружественный, и вести с ним переговоры — удовольствие»²⁰⁰. Дэн тоже, казалось, испытывал удовлетворение²⁰¹.

В ходе визита были подписаны соглашения о научно-техническом и культурном сотрудничестве, студенческом обмене, достигнута договоренность о предоставлении КНР режима наибольшего благоприятствования в торговле. В общем, всё прошло как нельзя лучше. Дэну даже вручили почетный диплом доктора юридических наук в Университете Тэмпл в Филадельфии и ковбойскую шляпу с широкими полями во время родео в техасском городе Симонтон.

В результате Дэн смог представить мировой общественности свой визит в Штаты как начало исторического сближения двух держав. На самом деле, конечно, КНР и США оставались непримиримыми противниками, но для Дэна в то время было крайне важно продемонстрировать их «союз». Для того чтобы решить серьезные геополитические задачи, связанные с борьбой против «советского гегемонизма». Прежде всего — в Юго-Восточной Азии, где СССР в своем противодействии КНР опирался на сильного союзника — Социалистическую Республику Вьетнам, к тому времени превратившуюся из некогда преданного друга Народного Китая в его ярого противника.

Дэн завел разговор об СССР и Вьетнаме уже в первый вечер пребывания в США, в доме Бжезинского. Беседуя с хозяином, Сайрусом Вэнсом и другими, он буквально вскипел от негодования, как только разговор коснулся Советов. В ответ на чей-то вопрос, что Китай будет делать, если на него нападет СССР, он ответил, что КНР сможет нанести ответный удар сокрушительной силы, так как имеет достаточно ядерного оружия, чтобы разнести в пух и прах Братскую ГЭС, Новосибирск и, возможно, саму Москву. Интересно, что разговор об ударе по СССР шел под русскую водку, бутылку которой незадолго до того Бжезинскому подарил советский посол Анатолий Федорович Добрынин. Вероятно, поэтому Дэн и был так разгорячен. Под конец вечера, однако, он успокоился и официально заявил Бжезинскому уже наедине, что хотел бы поговорить с президентом и его наиболее доверенными лицами о Вьетнаме, причем в самом конфиденциальном порядке²⁰².

Свою просьбу Дэн повторил на следующий день, в этот раз самому Картеру во время встречи в Белом доме. Тот пригласил его в Овальный кабинет. И здесь Дэн мрачным голосом объявил ему, Мондейлу, Вэнсу и Бжезинскому о своем решении напасть на Социалистическую Республику Вьетнам! Понятно, что для американцев, только недавно потерпевших поражение в Индокитае, само слово «Вьетнам» значило многое. Вероятно, они почувствовали затаенную радость: ведь их многолетний враг мог быть теперь наказан тем самым Китаем, который все годы их тяжелой войны твердо стоял на стороне вьетнамцев, посылая им вооружение и даже направляя в помощь свои войска[90]. Ну и ну! Как видно, мир изменился, если коммунисты не только воюют друг против друга, но и обсуждают свои военные планы с империалистами!

Внешне, однако, Картер остался спокоен. И даже попытался отговорить Дэна от опасной затеи. Он, правда, не сказал, что выступает против, но выразил беспокойство тем, что мировое сообщество да и многие члены его собственного Конгресса объявят КНР «агрессором». На следующее утро, вновь встретившись с Дэном, на этот раз тет-а-тет (присутствовал только переводчик Цзи Чаочжу), Картер даже зачитал ему специальное заявление, составленное собственноручно, в котором еще раз предостерег Дэна от затеваемого им вооруженного конфликта: он «вызовет серьезное беспокойство в Соединенных Штатах относительно общей оценки Китая и будущего мирного разрешения тайваньского вопроса»²⁰³. Не могла Картера не волновать и возможная силовая реакция СССР на китайско-вьетнамский конфликт. Война в Восточной Азии между двумя ядерными державами (СССР и КНР) была ему вовсе не нужна, так как представляла опасность для всего мира.

Но Дэн, куря одну сигарету за другой, продолжал настаивать на своем решении и, дабы Картеру стало понятнее, сравнил контролируемый Советским Союзом Вьетнам с Кубой. Более того, объяснил, что если Китай не «преподаст» Вьетнаму кратковременный урок (он обещал вывести войска через 10–20 дней после вторжения), то Советский Союз, закрепившись в Социалистической Республике Вьетнам, будет стремиться завершить окружение Китайской Народной Республики, для чего вторгнется в пограничный с ней Афганистан²⁰⁴. (Так и сказал! Всего за 11 месяцев до печально известной советской интервенции!)

На это Картер ничего не ответил, но Дэн, высказав всё, что хотел, вдруг как-то сразу успокоился. Стало заметно, что у него отлегло от сердца, и он начал вести себя непринужденно²⁰⁵. Как будто именно за тем и приезжал в Вашингтон, чтобы сообщить американцам о предстоявшей войне во Вьетнаме.

Как же получилось, что Дэн, всю жизнь отдавший борьбе с империализмом, пошел, по существу, на союз с Америкой — и не только против «переродившегося» СССР, но и «героического» Вьетнама, только недавно, в конце апреля 1975 года, объединившегося под властью коммунистов после шестнадцатилетней гражданской войны, усугубленной американской интервенцией? Неужели действительно боялся, что Советский Союз окружит КНР военными базами почти по всему периметру границ, и с севера, и с юга, и с запада, а потом нанесет ядерный удар? Возможно и так: ведь пограничные конфликты Китая с СССР и с его союзником Индией, на территории которой, правда, советских баз не было, имели место в совсем недавнем прошлом.

Вероятно также, что он просто не мог простить вьетнамских лидеров, до конца 1960-х годов маневрировавших между СССР и КНР, а затем постепенно перешедших на сторону советских «гегемонистов». Просоветский курс вьетнамцев стал очевиден к середине 1970-х годов, когда в руководстве Партии трудящихся Вьетнама (с 1976 года — компартии) возобладала группа Генерального секретаря Ле Зуана, ориентировавшегося на Москву. Прокитайская фракция в ПТВ потерпела поражение. Вьетнамские лидеры начали тогда выражать «критическое отношение к некоторым действиям маоистов»²⁰⁶, что, разумеется, не понравилось Пекину. В сентябре 1975 года Дэн, занимавшийся в то время, как мы помним, вопросами внешней политики, с обидой заметил в беседе Ле Зуану: «В отношениях между нашими странами есть некоторые проблемы… Мы должны сказать, что, читая вьетнамские газеты и знакомясь с вьетнамским общественным мнением, мы испытываем беспокойство. По существу, вы акцентируете внимание на угрозе с Севера… Для вас это означает [угрозу] со стороны Китая»²⁰⁷.

Ле Зуан отверг все обвинения, но, как видно, покривил душой. Его выбор между двумя враждовавшими «старшими братьями» был, в общем-то, логичен, и менять его он не собирался. И дело тут заключалось не только в его просоветских симпатиях. Из-за продолжавшейся в то время в Китае «культурной революции» руководство КНР не могло уже оказывать Вьетнаму такую же большую помощь, как СССР²⁰⁸. Так что конкурировать с Москвой оно совсем не имело возможности. Китайцы и сами понимали свои проблемы, но, будучи бессильны что-либо изменить, сваливали вину за охлаждение отношений на «младшего брата», испытывая при этом страшное раздражение по поводу «предательства» вьетнамцев.

Чувствуя, что они теряют Вьетнам, Мао, Чжоу и Дэн переключились тогда на другого партнера в Индокитае, коммунистов Камбоджи («красных кхмеров»[91]), не требовавших таких же огромных, как Вьетнам, капиталовложений²⁰⁹. Тем более что последние, в отличие от вьетнамцев, буквально молились на Председателя Мао, безоговорочно поддерживая его борьбу с Советами. У «красных кхмеров» к тому же после их прихода к власти в апреле 1975 года стали быстро ухудшаться отношения с Социалистической Республикой Вьетнам. Могучий Вьетнам, почти в два раза превышающий по площади Камбоджу («красные кхмеры» называли свою страну Демократической Кампучией[92]), стремился установить над ней свой контроль. После завершения Индокитайской войны вьетнамцам легко удалось подчинить своему влиянию Лаос, и они изо всех сил стали вовлекать в свою орбиту и другого западного соседа. Таким образом они выполняли завет покойного вождя Хо Ши Мина, незадолго до смерти, в мае 1969 года, призвавшего своих преемников играть роль объединителей индокитайских народов²¹⁰.

Кампучийское руководство реагировало на вьетнамский региональный гегемонизм болезненно, впрочем, как и китайское. Тем более что в 1977 году Вьетнам предоставил Советскому Союзу две военно-морские базы — в Дананге и в Камране — что просто вывело из себя и китайцев, и кампучийцев. На китайско-вьетнамской и вьетнамо-кампучийской границах начались вооруженные инциденты, возникли территориальные споры. 31 декабря 1977 года «красные кхмеры» разорвали дипломатические отношения с Вьетнамом.

В 1978 году ситуация продолжала обостряться. В результате начавшихся на юге Вьетнама весной 1978 года социалистических преобразований вьетнамские коммунисты стали в массовом порядке экспроприировать собственность многих местных китайцев. В то время в Южном Вьетнаме проживало примерно полтора миллиона китайских эмигрантов, так называемых хуацяо, большинство которых занималось мелким бизнесом. Как только начались реформы, многие из них ударились в бега, причем на свою историческую родину. Только за полтора месяца, с начала апреля по середину мая 1978 года, из Вьетнама в Китай перешло более пятидесяти тысяч беженцев, которых китайские власти встретили как мучеников. Несмотря на то что по логике любого коммуниста все эти мелкие буржуа считались «классовыми врагами», вожди КНР предпочли раздуть патриотическую кампанию в защиту «невинно пострадавших» соотечественников. В мае 1978 года китайцы свернули всю экономическую помощь Вьетнаму. Тогда вьетнамцы через месяц вступили в Совет экономической взаимопомощи (СЭВ) — контролируемую Москвой организацию, напоминавшую социалистический общий рынок. И усилили преследование хуацяо. К июлю 1978 года число китайских беженцев из Вьетнама достигло 170 тысяч, причем б?льшая часть бежала теперь даже не с юга, а с севера страны, где социализм был построен еще в 1950-е годы²¹¹.

К осени стало ясно, что Вьетнам собирается захватить Кампучию и ждет только начала сухого сезона, чтобы двинуть войска. В ноябре он заключил с Советским Союзом договор о дружбе и сотрудничестве, как бы предохраняя себя на случай ответных действий со стороны Китая.

Китайское руководство, разумеется, было вне себя. Однако не все его члены считали возможным напасть на Вьетнам, даже в случае, если он вторгнется в Кампучию. Да, действия бывших друзей вызывали горькие чувства. Но начинать полномасштабную войну против некогда братской страны, которая столько лет шла в авангарде борьбы с империализмом? На это не многие могли решиться. Кроме того, китайская армия и ее оснащение оставляли желать лучшего. Модернизация только начиналась, и Народно-освободительная армия Китая в целом значительно уступала вьетнамской армии и по вооружению, и по боевому опыту²¹². Превосходила она ее только по численности. Вызывала опасение и возможная реакция со стороны СССР: а вдруг Брежнев решит помочь Вьетнаму и обрушит на север Китая огонь реактивных «градов»? Ведь использовал же он их против китайцев во время событий на Даманском. Тогда только за одну ночь, с 14 на 15 марта 1969 года, погибло несколько сот человек.

Наиболее откровенно против войны выступал старый ментор Дэна, маршал Е Цзяньин. Он не считал, что существовала опасность окружения Китая советскими военными базами с помощью Вьетнама, полагая необходимым укреплять в первую очередь северную границу КНР, готовясь к возможным атакам со стороны СССР²¹³. Но Дэн теперь не желал его слушать. Мысль о будущей войне с вьетнамцами настолько укоренилась в его сознании, что, казалось, от того, нападет Китай на Вьетнам или нет, зависит его личная судьба. И это, очевидно, не случайно. Характерно, что некоторые осведомленные лица в Китае считают, что Дэн, бывший тогда, помимо прочего, начальником Генерального штаба армии, настоял на войне и возглавил затем всю операцию только для того, чтобы «укрепить свой личный контроль над вооруженными силами в то время, как шел к [безграничной] власти»²¹⁴.

С сентября 1978 года, то есть с того момента, как началась подготовка к войне, Дэн, по сути, взял на себя верховное командование армией (министр обороны, Сюй Сянцянь, выступал, по существу, как его заместитель) и больше не считал себя обязанным следовать советам почтенного Е. Именно Дэн руководил планированием операции, и именно он назначил непосредственного исполнителя — своего боевого друга, генерала Сюй Шию, того самого, который в феврале 1977 года написал письмо Хуа Гофэну с требованием его реабилитации. Заместителем Сюя стал другой товарищ Дэна, генерал Ян Дэчжи. К 21 декабря закончилась переброска войск. По разным данным, на границе с Вьетнамом, растянувшейся на 1300 километров, было сконцентрировано от 450 до 600 тысяч китайских солдат и офицеров²¹⁵. Одновременно в полную боевую готовность были приведены китайские войска на границе с Советским Союзом.

Между тем, чувствуя за спиной поддержку СССР, вооруженные силы Вьетнама 25 декабря 1978 года вторглись в Кампучию и уже 7 января 1979 года захватили столицу страны Пномпень. Режим «красных кхмеров» пал. На смену ему пришли провьетнамские силы, образовавшие новое правительство. Но кровавая и дикая война между двумя социалистическими странами, в ходе которой с обеих сторон погибли десятки тысяч человек, продолжилась: уйдя в джунгли, «красные кхмеры» сражались вплоть до 1989 года²¹⁶.

Захват Пномпеня означал «потерю лица» Китаем: Социалистическая Республика Вьетнам и Советский Союз оказались сильнее Кампучии и Китайской Народной Республики. Теперь удар по Вьетнаму стал для Дэна «делом чести».

Однако ему надо было обеспечить дипломатическую поддержку своей войне. Еще в сентябре он посетил Бирму, Непал и КНДР, а в ноябре — Таиланд, Малайзию и Сингапур, но понимание нашел только у руководителей Таиланда, всерьез опасавшихся, что за Кампучией настанет их черед испытать вьетнамский удар. Правда, главы остальных стран не выразили решительного протеста, что для Дэна тоже было неплохо. И вот теперь он поставил в известность самих американцев, объяснив Картеру, что ему нужна их «моральная поддержка»²¹⁷. И то, что Картер по сути дела не слишком его отговаривал (несмотря на свое заявление), было для Дэна очень важно. Ведь президент не выступил против, не обратился в ООН, не передал информацию СССР. То есть, по сути, все-таки выразил согласие. Так это, по крайней мере, выглядело со стороны²¹⁸, а это и нужно было Дэну[93]. Теперь, если бы он начал войну сразу после визита в США, у Брежнева было бы меньше искушения ввязаться в конфликт: ведь он мог решить, что Дэн действует в союзе с американцами!

Так, собственно, и произошло. И когда на рассвете 17 февраля 1979 года 200 тысяч китайских солдат по приказу Дэна перешли границу Вьетнама на всем ее протяжении, Брежнев действительно растерялся. Не зная, что предпринять, он даже позвонил Картеру по горячей линии, чтобы узнать, не действуют ли на самом деле китайцы при молчаливом одобрении США. И хотя Картер как мог разуверял его, а потом специально просил посла Добрынина передать в Москву, что в конце января он лично предупреждал Дэна против подобной акции, Брежнев не поверил²¹⁹. Так что в итоге никаких силовых действий не предпринял. (Кстати, для того чтобы ввести в заблуждение Москву, Дэн на обратном пути из Штатов домой специально заехал на два дня и в Японию, чтобы проинформировать японского премьера Охиру о своих военных планах. С японцами он еще в октябре, во время своего первого визита в Токио, ратифицировал договор о мире и дружбе, так что на их понимание рассчитывал. И не ошибся²²⁰.)

Новая и не менее дикая война между социалистическими странами длилась 29 дней, в основном в районе границы (китайцы смогли продвинуться вглубь не более чем на 30 километров). 16 марта Дэн вывел войска, оставив после себя разрушенные города и сожженные деревни²²¹. По разным данным, погибло до 25 тысяч китайских солдат и 10 тысяч вьетнамцев, как военнослужащих, так и мирных жителей²²². Урок Вьетнаму, как видно, Дэн преподать не смог: потери Китая оказались в два с половиной раза выше вьетнамских[94]. Красивого эффектного удара не получилось.

Зато война обернулась большой победой Дэна-политика на внутреннем фронте. Укрепив свой личной контроль над армией, Дэн именно во время войны утвердил себя как подлинно авторитарного лидера партии и страны. Маршал Е был ослаблен, а Хуа Гофэн уже давно не представлял никакой опасности. Сильной фигурой в руководстве оставался только Чэнь Юнь, но с ним Дэн всегда мог договориться: Чэнь хоть и ревновал его, но довольствовался ролью второго лица в партийной иерархии. И полностью поддерживал Дэна в его борьбе за власть с Хуа.

Со своей стороны Дэн с конца 1978 года стал опираться на старину Чэня в том, что касалось экономических проблем. Несмотря на то что при Мао он и сам долгие годы работал в Госсовете, на самом деле великий реформатор не очень разбирался в народном хозяйстве. Дэн умел хорошо распутывать клубки политических интриг, но на методическую проработку экономических вопросов у него не хватало терпения. «Я не специалист по экономическим вопросам, — говорил он, — но тоже по ним высказывался. Высказывался под углом зрения политики. Например, китайская политика расширения экономических связей предложена мною. Однако в том, как конкретно расширять эти связи, кое в каких деталях, конкретных вопросах, которые следует принять во внимание, я разбираюсь немного»²²³. Чэнь же, напротив, любил заниматься экономикой и по праву считался среди ветеранов главным спецом в этой области.

Круглый сирота с четырех лет, этот уроженец уезда Цинпу, что в пригороде Шанхая, не имел, правда, возможности получить систематическое образование. Чэнь начал познавать экономические законы, грубо говоря, на своей шкуре — лет с четырнадцати, с тех пор, как в 1919 году (он родился 13 июня 1905 года), бросив начальную школу, нанялся учеником типографщика в шанхайское «Шаньу иньшугуань» («Коммерческое издательство»). Экономические законы дикого капитализма вынудили его принять участие в рабочем движении, после чего в 1925 году Чэнь Юнь примкнул к компартии. Он вошел в когорту вождей в сентябре 1931-го, будучи избранным во Временное политбюро в обстановке ужасающего «белого террора» и вызванной им нехватки кадров. В январе 1934-го стал членом Постоянного комитета Политбюро и с того времени неизменно находился в первых партийных рядах. Через год в Цзуньи он мудро поддержал Мао и впоследствии никогда не посягал на его верховенство.

Всерьез изучать экономические науки, хотя и исключительно по работам Маркса, Энгельса, Ленина и Сталина, Чэнь Юнь начал в Москве, в Международной ленинской школе, находившейся под эгидой Коминтерна и предназначавшейся «специально для обучения среднего и высшего кадрового состава как КПК, так и других иностранных коммунистических партий»²²⁴. Здесь под псевдонимом Ши Пин он проучился, правда, всего один год — с 1935-го по 1936-й, но в дальнейшем настойчиво занимался самообразованием, а после провозглашения Китайской Народной Республики постигал экономику социализма на практике.

Едва вернувшись в большую политику после долгой «болезни», Чэнь уже в начале декабря 1978 года на рабочем совещании ЦК сделал ряд предложений по вопросам экономического развития. Он недвусмысленно осудил хуагофэновский курс «нового большого скачка», призвав «двигаться вперед постепенно». С его точки зрения главное внимание надо было уделять развитию сельского хозяйства, легкой промышленности, жилищного строительства и туризма и только затем тяжелой промышленности. «Нельзя лететь вперед сломя голову», — заявил он²²⁵. (Чэнь Юнь поднимал эти вопросы и раньше, в том числе в письме Ли Сяньняню летом 1978 года во время теоретической конференции по модернизации. Но его тогда никто не слушал²²⁶.)

Стремясь дискредитировать Хуа Гофэна, который больше других трубил о «новом большом скачке», Дэн поддержал Чэня. И с января 1979 года вслед за ним стал говорить об ошибочности экономической политики Политбюро и Госсовета, формально по-прежнему возглавлявшихся Хуа. «Товарищ Чэнь Юнь считает, что… можно снизить показатели и сократить некоторое число строительных объектов. Это очень важно», — заявлял он²²⁷.

В марте 1979 года Чэнь Юнь, ставший к тому времени, как мы помним, уже одним из заместителей Председателя ЦК, при поддержке Дэна и перешедшего на их сторону Ли Сяньняня, развернул настоящее наступление на экономическую политику Хуа. Вначале, 14 марта, вместе с Ли он направил письмо в ЦК, в котором потребовал осуществить «урегулирование» экономики «в течение двух-трех лет». А через неделю, 21 марта, на заседании Политбюро обрушился на «товарищей», которые «вернувшись из зарубежных поездок, разнесли весть… о том, что стоит только вложить несколько сот миллионов, и мы достигнем ускорения». Эти «товарищи, — заявил Чэнь Юнь, явно намекая на Хуа, — …только и смотрят на то, как быстро развиваются зарубежные государства», не «принимая во внимание практические [особенности] собственной страны». А в Китае между тем «во многих местах еще не решена проблема с обеспечением людей питанием» и массы крестьян балансируют на грани голода. (Действительно, в то время в китайской деревне многим жилось не сладко: почти в полутора из пяти с лишним миллионов производственных бригад люди получали по 50 юаней, то есть по 30 американских долларов в год, а то и меньше, а еще в двух с половиной миллионах — от 50 до 100 юаней; в целом голодало более 250 миллионов крестьян²²⁸.) «Если не решить этот вопрос, — предупредил Чэнь Юнь, — то секретари партячеек поведут людей на города добывать еду». Он вновь призвал сбалансировать основные отрасли народного хозяйства, чтобы в области тяжелой промышленности «двигаться вперед постепенно», думая прежде всего о сельском хозяйстве. Только так, с его точки зрения, можно было повысить экономическую эффективность производства, добившись постепенного подъема всего народного хозяйства. По его словам, надо было стремиться к тому, чтобы «уровень жизни большинства людей достиг [к 2000 году] среднего уровня, хотя кто-то и мог бы стать зажиточным в первую очередь»²²⁹. (Тут он повторил мысль Дэна, высказанную при закрытии рабочего совещания ЦК.)

Накануне заседания Чэнь Юнь стал даже прорабатывать идею сочетания плана и рынка, чтобы решить вопрос об удовлетворении насущных потребностей людей. И впервые поставил вопрос о необходимости развивать как плановую экономику, так и рыночное регулирование «в течение всего периода социализма». Он с огорчением признал: «Доля внеплановой экономики в сельском хозяйстве сейчас [у нас] пока слишком мала»²³⁰. С такими заявлениями тогда не осмеливался выступать никто.

Двадцать третьего марта Политбюро одобрило курс на «урегулирование» по формуле, выдвинутой Чэнь Юнем: «Главной социально-экономической особенностью нашей страны является то, что 80 процентов населения живет в деревне, людей у нас много, а посевных площадей мало[95]… Для того чтобы соединить марксизм с практикой китайской революции, надо ставить отрасли экономики в следующем порядке: на первое место — сельское хозяйство, затем — легкую промышленность и только потом — тяжелую»²³¹. Тогда же под руководством Чэня в рамках Госсовета организовали специальный Финансо-экономический комитет для разработки и проведения в жизнь новой политики. Заместителем председателя комитета стал Ли Сяньнянь²³².

На том же заседании Политбюро выступил Дэн, целиком поддержавший политику «урегулирования». Он, правда, ничего не сказал о развитии рыночной экономики, но зато, развивая мысль Чэнь Юня, подчеркнул, что Китаю нужна «модернизация китайского типа». «К концу столетия мы сможем более-менее достичь такого уровня развитых стран, который у них был в 1970-е годы. Средние доходы населения не смогут сильно подняться», — подтвердил он²³³. С тех пор он будет говорить об этом довольно часто, объясняя сторонникам ускоренной модернизации: «Только шаг назад позволит нам сделать два шага вперед»²³⁴.

Поразительно, как быстро Дэн поменял точку зрения: ведь начиная с 1975 года он неизменно ратовал за то, чтобы Китай догнал передовые страны к концу XX века! Но искусный политик только так и мог поступить. Пусть Дэн в прошлом был не прав, зато ныне авторитет Хуа затрещал по всем швам.

Наконец-то Дэн мог завершить реорганизацию партийного руководства. Только от него отныне зависело, сколько еще Хуа будет находиться во властных структурах. Мог он разрешить и вопрос со «Стеной демократии» в центре Пекина. Никакого либерализма ему теперь не было нужно. Критику власти он более допускать не собирался, так как сам стал властью.

Тридцатого марта 1979 года, через две недели после войны и через неделю после заседания Политбюро, посвященного экономике, Дэн выступил с важной речью на специальной партийной конференции по вопросам теории, проходившей в Пекине под эгидой отдела пропаганды ЦК и Академии общественных наук КНР.

Сам этот форум, созванный еще 18 января 1979 года в ответ на предложение маршала Е обсудить проблемы, поднятые в статье «Практика — единственный критерий истины» (маршал выступил по этому поводу осенью 1978 года²³⁵), проходил в два этапа. На первом (с 18 января по 15 февраля) тон задавали внутрипартийные либералы, группировавшиеся вокруг Ху Яобана. Тот в самом начале призвал всех участников (160 человек из всех провинций и автономных районов) «обобщить опыт идейно-теоретической работы партии за тридцать лет КНР» и, «следуя курсу 3-го пленума и рабочего совещания ЦК, раскрепостить сознание, заставить свой ум работать, свободно высказывать мысли, полностью восстановить и развить внутрипартийную демократию, партийный метод „искать истину в фактах“ и линию масс, прекрасные традиции критики и самокритики для того, чтобы отделить правду от лжи и укрепить единство всех идеологов и пропагандистов»²³⁶. Ничего диссидентского, как видим, в его словах не было. Дэн сам в то время твердил о демократии.

Многие откликнулись и стали один за другим поднимать острые вопросы: о подлинной демократии, о правомерности перехода к социализму в отсталом Китае, о личной ответственности Мао за «большой скачок» и «культурную революцию», о ликвидации культа личности и т. п. Некоторые даже объявляли Мао преступником пострашнее Цзян Цин, предлагая говорить не о «группе четырех», а о «группе пяти». Под натиском либералов один из известных консерваторов У Лэнси, до «культурной революции», как помним, директор Синьхуа и главный редактор «Жэньминь жибао», вынужден был даже дважды выступить с самокритикой, поскольку в свое время осудил статью «Практика — единственный критерий истины»²³⁷. Другие же консерваторы затаились. И когда 8 февраля Дэн вернулся из Штатов и Японии, Ху Цяому пожаловался ему на «самоуправство» либералов. Ху Цяому был в общем-то умеренным консерватором и сам активно выступал против «двух абсолютов», но излишняя либерализация претила ему. Внимательно выслушав его, Дэн вдруг выразил неодобрение действиям Ху Яобана. Он даже сравнил демократическое движение, разворачивавшееся внутри и вне партии, с «правооппортунистической угрозой» 1957 года, причем назвал его «более опасным»²³⁸. Он попросил Ху Цяому подготовить ему текст речи, чтобы выступить на конференции.

После этого Дэн занялся войной с Вьетнамом и только в конце ее вернулся к вопросу о либерализме. 16 марта, когда китайские войска уже ушли с территории Вьетнама, он, докладывая об итогах войны на специальном совещании в ЦК, неожиданно разразился тирадой в адрес тех, кто поверил в свободу слова. «Мы развиваем демократию, — заявил он. — …Но у нас… возникли новые проблемы… В своих статьях мы обязаны защищать великое знамя Председателя Мао, никоим образом нельзя так или иначе чернить его… Сейчас главное — стабильность… А вопрос о том, как оценивать „культурную революцию“, можно временно отложить»²³⁹.

Ознакомившись со стенограммами конференции, Дэн утвердился в мысли, что пора закручивать гайки. 27 марта, пригласив к себе Ху Яобана и Ху Цяому, он объявил голосом, не допускающим возражений: «Сейчас надо сказать, что необходимо твердо придерживаться четырех кардинальных принципов: отстаивать социалистический путь, диктатуру пролетариата, руководство со стороны партии, а также марксизм-ленинизм и идеи Мао Цзэдуна»²⁴⁰.

Именно об этом Дэн и заявил в речи 30 марта, через два дня после начала второго этапа конференции (28 марта — 3 апреля)²⁴¹. Большинство ветеранов, в том числе Чэнь Юнь и Ли Сяньнянь, горячо поддержали его. Только маршалу Е речь не понравилась²⁴². Но он уже сходил с политической арены.

Что же касается либералов, то они, конечно, были разочарованы, тем более что Дэн подверг их уничтожающей критике: «Крайне незначительное число людей в обществе сеет сейчас сомнения насчет четырех кардинальных принципов или выступает против них, а некоторые члены партии не только не признают опасность этого идейного течения, но и в какой-то мере оказывают ему прямую или косвенную поддержку… Они… уже сильно навредили нашему делу. Поэтому мы должны… приложить огромные усилия для решительной борьбы с [этим] идейным течением». Он также объяснил, какая демократия нужна китайскому обществу: «Только социалистическая демократия, иначе демократия народная. Ему не нужна индивидуалистическая буржуазная демократия. Народная же демократия неотделима от диктатуры над врагами и от централизма, основанного на демократии»²⁴³.

Короткий период китайской гласности подходил к концу. Неотделимая от диктатуры «народная демократия» не подразумевала ее.

В конце конференции Ху Яобан вынужден был согласиться с Дэном. «Важная речь товарища Сяопина от имени Центрального комитета способствовала довольно успешному завершению работы всей конференции», — сказал он. Но при этом позволил себе заметить: «Сейчас кое-кто скажет, что мы вновь нанесли удар по правым. Если так скажут обычные люди, это еще можно понять, но если кадровые работники — их слова будут звучать наивно. За последние два с половиной года мы извлекли столько уроков из истории и реабилитировали так много людей, ошибочно зачисленных в правые, что как же мы вновь, не разобравшись, начнем борьбу с правыми? На повестке дня сейчас не стоит вопроса о „лечении болезни“ и борьбы с правыми»²⁴⁴. Иными словами, Ху Яобан попытался смягчить впечатление, произведенное на партию и страну выступлением Дэна. Но это ему не удалось.

Политическая обстановка начала меняться уже после доклада Дэна 16 марта об итогах вьетнамской войны, в котором тот впервые призвал свернуть демократию. 29 марта, за день до выступления Дэна на конференции, пекинские власти издали распоряжение, запрещавшее «распространение плакататов, дацзыбао, книг, журналов, фотографий и других материалов, содержащих нападки на социализм, диктатуру пролетариата, руководство компартии, марксизм-ленинизм и идеи Мао Цзэдуна», то есть на четыре кардинальных принципа²⁴⁵. Ни городским властям, ни Дэну не нравилось также то, что с началом вьетнамской войны на «Стене демократии» появлялись антивоенные листовки, выражавшие сочувствие вьетнамцам и осуждавшие «реакционную клику» руководителей Компартии Китая²⁴⁶. Через несколько часов после оглашения распоряжения полицейские арестовали знакомого нам Вэй Цзиншэна. Поводом послужило его последнее дацзыбао, озаглавленное «Хотим ли мы демократии или новой диктатуры?». Оно было направлено против Дэн Сяопина. В нем электрик-либерал, ставший за последние четыре месяца одним из лидеров демократического движения, гневно раскритиковал дэновский доклад об итогах вьетнамской войны. Вэй назвал Дэна «диктатором-фашистом», сравнив его с Мао Цзэдуном и «группой четырех»²⁴⁷. По некоторым данным, Дэн лично отдал приказ об аресте обидчика²⁴⁸.

В октябре 1979 года Вэя приговорили к пятнадцати годам заключения. Ни членам его семьи, ни адвокату не позволили присутствовать в зале суда²⁴⁹. В защиту Вэя выступили многие борцы за права человека, в том числе Андрей Сахаров, лауреат Нобелевской премии мира. Советский диссидент послал тогда телеграмму Хуа Гофэну: «Я прошу Вас использовать свое влияние для того, чтобы пересмотреть приговор Вэй Цзиншэну»²⁵⁰. Это было, конечно, благородно, но, как мы теперь понимаем, наивно во всех отношениях: даже если бы Хуа и хотел вызволить Вэя, он не в силах был противостоять Дэну[96].

Всего взяли под стражу не менее ста человек²⁵¹. Дэн прямо обвинил диссидентов в подготовке террористических актов, связях с иностранными политическими силами и гоминьдановской разведкой²⁵². «Стену демократии» очистили от дацзыбао, запретив вывешивать на ней вообще что-либо. Для выражения мнений, если они у кого-то остались, отвели место вдали от центра, в одном из парков на северо-западе Пекина, однако оно не стало популярным и скоро тоже оказалось закрыто.

Как видим, очередная провокация коммунистов, за которой на этот раз стоял Дэн, прошла в лучших традициях Председателя Мао. Китайских интеллигентов опять беззастенчиво и цинично использовали в целях большой политики. В обстановке демократического подъема Хуа Гофэн и Ван Дунсин оказались повержены, Дэна приняли в США как провозвестника свободы, Картер и японский премьер Охира по существу поддержали его агрессию во Вьетнаме, и теперь глас народа можно было и заглушить.

Дэн достиг всего, чего хотел. А то, что не обошлось без жертв, так не в первый же раз! Цель для него, как мы могли убедиться, всегда оправдывала средства: и в годы революции, и во время аграрной реформы, и в ходе борьбы за социализм, и в период «культурной революции». А люди имели значение только как инструменты ее достижения. Он жертвовал даже родными, если этого, с его точки зрения, требовали интересы дела. С самого начала, едва присоединившись к коммунистическому движению, он всего себя отдал политической борьбе. Оставил отца и мать и никогда не возвращался в родные места, живя только интересами организации. И лишь на работе чувствовал себя как рыба в воде, ловко острил, непринужденно общался, легко заводил дружбу. В общем, производил впечатление «своего парня». Дома же, изможденный, часами молчал. Это был человек жесткий и сильный, блестящий политик и организатор, но такие понятия, как гуманизм и нравственность, были не из его лексикона. Не случайно даже симпатизирующий ему биограф Эзра Ф. Вогель вынужден констатировать: «Дэн относился к людям утилитарно… он был товарищем для тех, кто следовал его курсу, но не другом, чья преданность выходила [бы] за пределы потребностей организации»²⁵³.

Укрепив свою власть, Дэн мог праздновать победу. И он это сделал в лучших традициях «великого кормчего», любившего, как мы помним, удивлять своих подданных. Переплывать реки он, правда, не стал, но в середине июля 1979 года, несмотря на свои почти 75 лет, взобрался на знаменитую гору Хуаншань в провинции Аньхой, с древности считавшуюся «самой красивой в Поднебесной». На высочайший пик горы (1864 метра) он, конечно, не взошел, но более чем на полторы тысячи метров над уровнем моря действительно поднялся. По трудным, выбитым в скалах тропам и навесным деревянным мосткам, тянущимся вдоль горы, от одного вида которых захватывало дух. Сопровождавшие его лица просили Дэна быть осторожнее, но он только отмахивался: «Вы меня еще учить будете! У меня опыта побольше вашего. Во время Великого похода немало людей торопились и падали, а я чем дальше шел, тем сильнее становился».

Он провел на горе три дня, обойдя и осмотрев всё, что можно, и наслаждаясь живописными видами. А спустившись, сказал первому секретарю Аньхойского парткома Вань Ли: «Урок Хуаншани говорит о том, что я полностью соответствую стандартам»²⁵⁴.

Его восхождение, разумеется, имело огромный смысл. Он действительно взошел на Вершину и все еще был полон сил и здоровья. Именно об этом он и хотел сообщить миру.

Но впереди его ждало еще много дел. Надо было продолжить реформы, убрать Хуа Гофэна и его сторонников из всех властных структур, а также дать итоговую оценку истории партии хотя бы за годы существования КНР, без чего его славное восхождение не получало исторического обоснования. Как и Мао когда-то, в 1945 году, Дэн должен был расквитаться с прошлым, чтобы обеспечить себе место в будущем.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.